Взглянув в глаза голове, Персей Кузьмич Пузырьков застыл статуей. Если бы кому-нибудь, конечно, пришла в голову мысль лепить статую из содержимого выгребной ямы. В любое другое время такого рода превращение непременно его обеспокоило, но сейчас было не до того. Телом Пузырьков был недвижим, зато духом очень даже резв. Он метался по лабиринту собственного сознания, пытаясь избежать знакомства с Чудовищем. Но куда бы Персей Кузьмич не бежал, в какой бы тупик не упирался, оно было везде. С извращенным удовольствием эксгибициониста, распахивающего в подворотне пальто перед перепуганной девственницей, Чудовище показывало его самые мерзкие, гнусные, подлые поступки, мысли и желания. А еще то, на что он мог быть способен. Это было отвратительно и так ужасно, что вовсе не хотелось жить.
— Можешь убить меня, — предложило Чудовище.
— Но я никогда никого не убивал, — ответил Персей Кузьмич.
— Первый раз всегда самый трудный, потом как по маслу пойдет.
Звучало заманчиво. Убить его к чертовой матери и забыть обо всем. Будто не было ничего. Ни мыслей, ни желаний, ни поступков. Вроде как и не он их совершил. И никто не узнает… Добро победит зло. Правда, ему придется ненадолго самому стать этим злом. Но после…
— После оно уже никогда не станет добром, — прошептал Персей Кузьмич.
— В тебе есть всё. И ты не сможешь об этом забыть, — сказало Чудовище.
— Я и не хочу. Теперь я понимаю. Не жизнь такая и ад не другие. Это всё мы. Каждый из нас. Ты простишь меня?
— Попробую.
Чудовище стало огромным, словно туча. Оно вобрало в себя лабиринт, а следом и Персея Кузьмича. Никогда он еще не чувствовал себя настолько целым и сбалансированным.
Из дерьмовой статуи на свет вылупился новый человек.
— Ты прям как феникс, — сказал пёс.
Голос у него был глухой, сиплый, таким голосом на вокзалах просят подать на поправление здоровья маргинальные личности.
— Живой…, — выдохнул Пузырьков и, блаженно улыбаясь, осел на пол.
— Тебе, наверное, интересно, что произошло? — спросил пёс.
— Да не особо, — отмахнулся Персей Кузьмич, — мне так, знаешь, хорошо сейчас… Даже не удивляюсь, что с собакой разговариваю.
— Я не очень чтобы собака, — пес поскреб задней лапой за ухом, — я вроде как воплощение. Всех брошенных животных. Соткан из их чаяний и слез.
— Зима в тот год выдалась особенно долгой. Помню…
— Ой, голова заговорила, — глупо хихикнул Персей Кузьмич.
— Ну если уж вы с животным способны, я чем хуже? — фыркнула голова. — Сначала они жались друг к другу в стылом сарае, — продолжала она, — ждали, что придут те, кто был так добр к ним летом. Только вот никому не было дела. Ветер заморозил кровь в их жилах, сковал льдом сердца. Они были слишком слабы и голодны, чтобы сопротивляться. Из их последнего вздоха родился он.
Персей Кузьмич почувствовал в горле горький ком, глаза ему защипало, и он поспешил отвернуться, скрывая слезы.
— Какой-то он слишком чувствительный, — засомневался пес.
— Эй, чувак, — позвала голова, — тебе мама в детстве говорила, что тебя ждут великие дела? Как того кренделя, в честь которого тебя назвали? Как вспомню козла, аж трясет!
— Мама любила старые сказки, — пролепетал Персей Кузьмич, — и ласково называла меня Персик…
— Мляяя, — протянул пёс, — у нас все-таки конец света намечается.
— Ни про какой конец в письме сказано не было, — забеспокоился Пузырьков.
— Это метафорически, — поспешил успокоить его пес. — Фигура речи.
— Кто ж такое в письмах пишет, — сказала голова.- Об этом лично сообщают. Как я сейчас тебе. В общем, хватит языком молоть, тащи меня… — она вопросительно взглянула на пса.
— В телецентр, — подсказал тот.
— Зачем?
— Жениха хочу найти, — съязвила голова. — Топай давай, лохматый тебе объяснит все по дороге.
Персей Кузьмич отогнал от себя видение, как он с головой на коленях и собакой у ног сидит на популярном телешоу, где строят любовь, и стал собираться.
Собирать, впрочем, было нечего, кроме головы, которую он положил в найденный среди сваленной в углу ветоши мешок.
Происходящее не то чтобы не удивляло Пузырькова, но удивление это было сродни тому, что испытываешь в детстве, когда идешь искать пиратский клад с приятелями. Вроде бы все понарошку, но в то же время по правде. И правда эта единственная реальная вещь во всем окружающем тебя мире.
***
Давным -давно, когда материальное и эфемерное переплетались так тесно, что сложно было понять, где начинается одно и заканчивается другое, древние боги ходили по земле и вступали в отношения со своими смертными создателями. Это был золотой век. Великие герои, славные подвиги, безудержные оргии и извращенные злодеяния. Пока не произошел конфликт творца и твари.
Творцы наделили свои творения не только чудесными возможностями и бессмертием, но и обязательствами. Обремененные долгом, древние боги не могли покинуть землю и пойти дальше, в бесконечность. В стремлении к свободе они стали жестокими и мстительными. Мир катился в пропасть, взывая о помощи. И когда, казалось, ничто уже не могло спасти его, катаклизмы, мор, и прочие радости апокалипсиса внезапно прекратились вместе с богами. Люди вылезли из-под обломков, отдышались, возликовали и отстроили мир заново, решив, что одержали чудесную победу. Разуверить их было некому. Жизнь наладилась, конфликт забылся. И никто не спрашивал, что же случилось с обязательствами, возложенными на древних богов? Куда они делись?
А они никуда не делись. Лежали себе тихо в пещере на краю света, пока зашедший по нужде герой не наткнулся на них. Героя звали Персей.
***
— Какая мерзость, — Алексей Бабло с отвращением взглянул в зеркало заднего вида. В нем отражались грязные физиономии дальнобойщика Кукина и его спутницы, плечевой, представившейся Ариадною. По паспорту жрица любви с античным именем оказалась Татьяной Николаевной Березкиной без определенного рода занятий и места жительства. Она же признала на фотографии сержанта Убоева, как «мусорскую крышу» и « мамкиного ипарчука, простите за выражение». Он то и поставлял « Первому сорту» женщин с низкой социальной ответственностью, которых никто не станет искать в случае чего.
— Так кто ж спорит, — криво усмехнулся Кукин.- Разве я знал, что клуб такое вытворяет?
— Клуб трех дуп, — сплюнул в проносящийся мимо пейзаж Алексей.
Его мутило. От запаха гнилого болота не спасали даже открытые в автомобиле окна и включенный на всю мощность вентилятор.
— Он тоже так выразился, — кивнул Кукин, — пес этот. Всё, говорит, клуб трех дуп, заседание окончено. Батя, конечно, дернулся, на бычку приупал, да только мужик в мешок полез, голову оттуда вынул, и все…
— Ага, — вставила плечевая, — трындец, простите за выражение.
— Не прощаю! — рявкнул Бабло. — Говорите толком, понятно и развернуто!
— Ты когда-нибудь смотрел в глаза своему Чудовищу, лейтенант? — прищурился дальнобойщик.
***
Персей Кузьмич, лохматый пес и голова неумолимо приближались к Большому Городу, оставляя за собой руины сознаний и сухие фекалии.
— Ты чего такой тихий, Персик?
Пес сыто облизывался. Шашлык у клуба «Первый Сорт» оказался выше всяких похвал.
— В легендах и мифах по-другому было, — вздохнул Пузырьков.
После встречи с сержантом Убоевым и клубом ему кусок в горло не лез.
— В мифах всегда по-другому, — ответила из мешка голова. — Чтоб вы не пугались.
— Я не пугаюсь. Мне грустно, — насупился Персей Кузьмич. — И жалко. И вообще… тошно мне, вот что.
— Поблюй, — посоветовал пес, — коли тошно.
— Да ну вас, — отмахнулся Персей Кузьмич.
— Охренеть! –возмутилась голова. –Тошно ему, ты погляди! Это тебя напихали под завязку обязательствами и оставили торчать в пещере?!Лишили нормальной жизни, возможности посмотреть мир?! Или это, может, ты у нас тут в мешке болтаешься?!
— Я…
— Заткнись! — голова распалялась больше и больше. — Ты от голода подыхал в сарае? Тебя бросали? Предавали? Ничего подобного! Сидел в своей норке, как мышонок, пивко посасывал, в кулачок подрюкивал! Чего приперся, как письмо получил? Ах, да, на наследство рассчитывал! Вот и не трынди теперь. Такова твоя судьба, смирись уже. А что до тошноты, так то жертва. Все мы ее принесли. На ней и тащимся долги отдавать.
— Я знаю, — подбородок Пузырькова предательски дрожал, — я видел свое Чудовище. Но я думал, что они все… все… вообще все будут как я. Простят себя… мы же… одного вида, но вы не люди, откуда вам… Эх… Не поймете вы…
— Отчего же, — ответил пёс. — Мне все ясно. Как думаешь, зачем я здесь? Мог бы спасать брошенных собратьев, пытаться им как-то помочь, накормить, научить жить вольно. Загрызть парочку живодеров тоже мог бы. Да и не парочку, у меня впереди вечность. Только всем не поможешь. Надо причину лечить, а не следствие. Вы же больные насквозь. Трусливые, несчастные, агрессивные, малодушные. Все бы вам спихнуть на кого-нибудь. Не мы такие, жизнь такая.
— Да с чего вы вообще взяли, что надо это делать так? Может, ваши древние боги хотели спрятать свои… как их… обязательства? Закопать поглубже, чтобы никто никогда не нашел? Почему у того, первого Персея не получилось? Или телебашни не было?
— Багги, — мрачно пробурчала из мешка голова, — всегда есть багги. Особенно, когда имеешь дело с божественной фигней. Я западаю на здоровенных, сочащихся тестостероном альфачей. А только такие по пещерам и лазают в поисках приключений. Я из тех женщин, что растворяются в своем мужчине, разум напрочь теряю. Исполняю его волю. Так что, он обстряпал за мой счет свои делишки, а потом засунул в сундук и ушел, насвистывая. И каждый, кто был после него, делал то же самое. А напридумывали… Медуза-Горгона, вместо волос змеи, обращает в камень…
— Ясно… — понурился Персей Кузьмич, который отродясь альфачем не был и с женщинами робел до неприличия, — выходит, вы меня специально отобрали. На фестивале уродов я буду членом жюри, как в песне поется. Персей-задрот спасает мир. Извините, но мне обидно…
— Не спасает, а возвращает обязательства, — поправил пес.- Это гораздо важнее. Кстати, я на твою кандидатуру сразу обратил внимание, когда мы с ней отбирали подходящих Персеев. Знаешь, сколько их на свете живет? До хрена! А ты чем-то меня зацепил… И я не ошибся. Ты единственный, кто откликнулся.
— Дураков больше не нашлось, — Пузырьков стремительно падал духом.
— Хватит ныть, Персик, ты никого не приговаривал и влияния не оказывал, — пес остановился и очень серьезно посмотрел на Персея Кузьмича. — Они сами. Ты их даже предупреждал. Если хочешь, когда в телецентр придем, встанешь перед камерами и скажешь, чтобы не смотрели. Можешь им даже в красках расписать весь процесс. Только ведь все равно посмотрят. Получат назад то, что спихнули на древних богов. Право прощать. Или не прощать. Не других, себя.
— Они больше не смогут отрицать в себе Чудовище, настанет гармония, благодать и обнимашки, а я наконец стану свободной, — голова яростно выдохнула сквозь сжатые зубы, и Пузырькову показалось, будто в мешке завозился рассерженный змеиный клубок.
***
— Как простить себя, если ничего нельзя исправить? Если нет оправданий? — в голосе дальнобойщика звучала такая тоска, что Алексею стало не по себе. Будто бы кто-то прошелся по его могиле. — Чудовище это твой ад во всей красе. Ты всегда думал, что в тебе его нет, а если и есть, это просто загаженный рай, где можно быстренько прибраться и навести глянец. Не мы такие, жизнь такая типо.
— Ну это уже перебор, — возразил Бабло. — Бывают обстоятельства…
— Бывают, — согласился Кукин, — дело в том, как ты себя в них ведешь. Если бы не тот мужик, я бы ей навредил. Потому что испугался. Я трус. А если бы они ее убивали, сбежал бы или… ничего не сделал. В полицию бы потом тоже не пошел. Жил бы с этим дальше, оправдываясь инстинктом самосохранения.
— Так ведь никто не святой, — пожал плечами Алексей. — Получается, что и самооборону нельзя?
— Некому там сказать, что можно, а что нельзя, -печально улыбнулся Илья, — да и не в этом дело. Ты просто осознаешь, что способен на все. Вы с Чудовищем одно целое. Его нельзя уничтожить или изгнать.
— Почему?
— Исчезает смысл. Или ты примешь себя и простишь, либо не вернешься больше. Как те, которые осыпались.
— Какой-то страшный самосуд, — нервно рассмеялся Бабло.- Надо ориентировку дать. Как он выглядел, мужик этот ваш?
— Обычный. Зовут Персей Кузьмич. Он, прежде чем голову из мешка достать, предупредить нас хотел. Чтобы отпустили Ариадну, то есть Танюшку, — Кукин ласково взял плечевую за руку, — иначе пути назад не будет. Так и вышло…
— Вы издеваетесь? –вспылил Бабло.- Персей и голова Медузы? А собака кто тогда? Сфинкс?
— Скорее Анубис, — поправила плечевая. — Простите за выражение.
продолжение Голова ч 4