Эммелин Панкхерст стояла у истоков британского движения суфражисток – это название закрепилось за участницами Женского социально-политического союза, основанного ей в 1903 году. Суфражистки боролись за избирательные права женщин, отстраненных от управления делами государства с древних времен. Панкхерст написала книгу мемуаров, в которой изложила путь своей борьбы за эмансипацию женщин. Мы предлагаем вам отрывок из этих мемуаров, которые недавно вышли в издательстве «Директ-Медиа».
Страница книги в магазине издательства
Революция женщин
16 февраля (1912 г.) мы устроили большой приветственный митинг в честь освобожденных узниц, отбывших двух- и трехмесячное заключение за демонстрацию с битьем стекол, имевшую место в ноябре. На этом собрании мы смело обозрели положение вещей и приняли план действий, который, как мы думали, окажется внушительным, чтобы помешать правительству внести его билль о реформе. По этому поводу я сказала следующее:
«Мы не намерены пользоваться без нужды слишком сильным оружием. Если окажется достаточной аргументация при помощи камней, этого освященного временем политического аргумента, мы не прибегнем к более резким доводам. И именно этим оружием и аргументом мы будем пользоваться в ближайшее время. И поэтому я говорю всем волонтеркам наших демонстраций: будьте готовы пустить в ход этот аргумент. Я беру на себя устройство демонстрации, и именно этот аргумент я пущу в дело. Прибегну я к нему отнюдь не движимая чувством, а в силу того, что он проще всего и его легче всего понимают. Зачем женщинам идти в Парламентский сквер, подвергаться там избиению и оскорблениям, и, что всего важнее, производить меньше впечатления, чем если бы они швыряли камнями? Мы достаточно долго делали это. Целые годы мы терпеливо сносили оскорбления и насилия. Страдало здоровье женщин, некоторые из них умерли. Мы не считались бы с этим, если бы имели успех, но успеха мы не добились, и мы дальше двинулись вперед с меньшим вредом для себя при помощи битья стекол, чем двигались в ту пору, когда допускали избиение нас самих.
И, в конце концов, разве жизнь женщины, ее здоровье, ее члены не более ценны, чем куски стекла? Это не подлежит сомнению, но что еще важнее, разве битье стекол не производит на правительство более сильного впечатления? В борьбе именно такие соображения диктуют вам, какое оружие выбирать. И теперь мы попробуем, не подействуют ли на него одни лишь камни.
Я не думаю, чтобы когда-либо нам оказалось нужным вооружиться так, как это сделали китайские женщины, но среди нас достаточно женщин, готовых сделать это, если окажется необходимым. Мы в нашем союзе головы не потеряли. Мы заходим так далеко, как это требуется для победы, и на предстоящую демонстрацию протеста мы отправимся с полной уверенностью в том, что этот план кампании, задуманный друзьями, которых мы сегодня чествуем, на этот раз принесет положительные результаты».
С того самого времени, как милитантство приняло форму уничтожения собственности, публика как у нас на родине, так и за границей обыкновенно любопытствовала по поводу того, какая существует логическая связь между такими действиями, как битье стекол, сжигание почтовых ящиков и т. п. и правом голоса. Только полнейшее незнакомство с историей оправдывает это любопытство. Ибо каждый шаг вперед на пути расширения политической свободы мужчин сопровождался насилиями и уничтожением собственности. Обычно прогресс отмечался войной, которая признавалась славной; иногда он сопровождался мятежами, которые считались не столь славными, но не были благодаря этому менее действительны. Моя речь, выше приведенная, пожалуй, поразит читателя своим призывом к насилию и нарушению закона, что совершенно непростительно вообще и при нормальных условиях. Но я обращу внимание читателя на странное совпадение. В тот самый час, когда я произносила эту речь, доказывая своей аудитории политическую необходимость физического возмущения, член правительства в другом зале, в другом городе говорил своей аудитории совершенно то же самое.
Этот член министерства, достопочтенный Ч. Гобгауз, говоря на многолюдном антисуфражистском митинге в своем избирательном округе Бристоль, заявил, что суфражистское движение не имеет шансов на успех, потому что его участники не сумели доказать, что это движение настойчиво поддерживается широкими общественными кругами. Он заявил, что «суфражистское движение не вызвало ничего подобного возмущению народных масс, которое повело в 1832 г. к нападению на Нотингемский замок или к схватке в Гайд-Парке в 1867 году».
«Возмущение народных масс», которое упомянул мистер Гобгауз, сказалось в поджоге замка герцога Нью-Каслского, противника избирательной реформы, и замка Колвик, летней резиденции другого вождя оппозиции против билля о реформе. Мужчины-милитанты того времени не выбирали для поджогов необитаемые здания. Они сожгли эти исторические замки, несмотря на то, что под их крышей в то время находились их владельцы. При этом даже умерла от потрясения жена владельца Колвикского замка. И все же никаких арестов не последовало, ни один мужчина не был посажен в тюрьму. Напротив, король позвал к себе главу министерства и просил министров-вигов, высказывавшихся в пользу билля, не подавать в отставку и указал, что таково желание лордов, отвергнувших билль.
«История Англии» Молесуорта говорит:
«Эти заявления диктовались необходимостью. Опасность была неминуема, министры знали это и делали все, что могли, чтобы успокоить народ и уверить его, что билль только отложен, но отнюдь не окончательно провален».
Некоторое время народ верил этому, но скоро потерял терпение и снова прибег к агрессивным действиям, когда увидел признаки возобновления деятельности со стороны противников избирательной реформы. В Бристоле, в том самом городе, где произносил свою речь Гобгауз, запылал ряд зданий. Воинственные сторонники реформы сожгли новую тюрьму, таможню, акцизное управление, дворец Епископа, здание городской думы, много лазаретов и других частных зданий, причинив убытки свыше миллиона рублей. Результатом этих насильственных действий и опасения еще большего взрыва было поспешное принятие парламентом реформы в июне 1832 г.
Наша демонстрация, столь миролюбивая и спокойная, в сравнении с политическими выступлениями английских мужчин, была назначена на 8 марта, и объявление о ней вызвало сильную общественную тревогу. Сэр Уильям Байлз заявил, что он намерен «предъявить министру внутренних дел запрос, обратил ли он внимание на речь мистрисс Панкхёрст, произнесенную ей в пятницу вечером, в которой она открыто подстрекала своих слушательниц к насильственным действиям и уничтожению собственности и грозила пустить в ход огнестрельное оружие, если камни окажутся недостаточно действительными. Он спросит, какие шаги намерен министр предпринять, чтобы оградить общество от такого взрыва беззаконий. Вопрос был кстати задан, и министр отвечал, что на эту речь было обращено его внимание, но что в общественных интересах нежелательно в данную минуту говорить подробнее на эту тему.
Как ни старались полицейские власти предупредить демонстрацию, им это не удалось, потому что, как всегда, они могли безошибочно рассчитать, что именно предпримет полиция, тогда как она была безусловно не в состоянии предусмотреть, что предпримем мы. Мы задумали демонстрацию на 4 марта, и об этом мы заявили. Мы задумали другую демонстрацию на 1 марта, но о ней мы молчали. В пятницу днем 1 марта я подъехала в таксомоторе вместе с почетным секретарем нашего союза мистрисс Тьюк и еще одним членом союза к дому № 10 на Даунинг-Стрит, официальной резиденции премьер-министра. Было ровно половина шестого, когда мы вышли из автомобиля и швырнули свои камни — всего четыре — в окна. Как мы и ожидали, нас сейчас же арестовали и отвезли в ближайшее полицейское управление. Истекший после этого час долго будут помнить в Лондоне. С перерывами в пятнадцать минут небольшие группы женщин, принявшие участие в демонстрации, делали свое дело. Прежде всего битье стекол имело место в Гэмаркете и на Пикадилли, весьма поразив и перепугав прохожих и полицию. Значительное число женщин было арестовано, и все думали, что этим все дело кончится. Но не успели стихнуть возгласы возбужденной толпы и огорченных владельцев магазинов, не успела полиция доставить своих пленников в участок, зловещее битье стекол возобновилось, на этот раз по обеим сторонам улицы Регента и на Стрэнде. Немедленно к месту действия поспешили толпы полицейских и народа. Пока их внимание было занято происходящим в этом районе, третья партия женщин принялась за битье стекол в Оксфорд Цирке и на БондСтрит. Демонстрация в этот день закончилась в 6½ часов битьем стекол во многих окнах на Стрэнде.
Daily Mail дала такое описание демонстрации:
«Во всех концах кишащих народом и залитых ослепительным светом улиц слышался звон разбиваемого стекла. Люди сразу испуганно останавливались, когда около них разлетались стекла; вдруг где-то впереди новый звон, затем на другом конце улицы, потом позади — одним словом, со всех сторон. На тротуары выбегали из магазинов взволнованные приказчики; приостановилось движение экипажей и пешеходов; полицейские бросались из стороны в сторону; спустя пять минут по улицам двинулись процессии возбужденных групп, причем в центре каждой из них можно было увидеть женщину, препровождаемую за битье стекол в полицию. Между тем торговая часть Лондона погрузилась во внезапный полумрак. Поспешно стали прикреплять к окнам ставни, со всех сторон слышался шум от спуска железных занавесей. Быстро организовались караульные посты из полицейских и торговцев, и на каждую даму, идущую одну по улице, в особенности, если у нее в руках был саквояж, смотрели с угрожающей подозрительностью».
В то самое время, когда происходила эта демонстрация, в Скотланд-Ярде было устроено совещание для обсуждения мер, необходимых для того, чтобы помешать битью стекол в ближайший понедельник. Но мы в своем заявлении не указали тот час, когда начнется 4 марта наш протест. В своей речи я лишь пригласила своих слушательниц собраться вечером 4 марта в Парламентском сквере, и они приняли мое приглашение Daily Telegraph писала:
«Около шести часов вечера местность, прилегающая к зданиям парламента, оказалась в осадном положении. Владельцы магазинов почти без исключения загородили окна своих помещений, убрали товары с витрин и приготовились к самому худшему. За несколько минут до 6 часов громадное количество полиции, доходившее до трех тысяч констеблей, было размещено в Парламентском сквере, в Уайтхолле и прилегающих улицах, а значительные резервы были собраны в Вестминстер-Холле и Скотланд-Ярде. Около половины девятого Уайтхолл оказался переполненным полицией и публикой. Конные полицейские разъезжали взад и вперед по Уайтхоллу, регулируя движение публики. Ни на мгновение не было заметно ни малейшего признака опасности».
Демонстрация была произведена утром, когда сто с лишним женщин спокойно отправились к Найтбриджу и, идя в одиночку по улицам, выбили стекла почти во всех окнах магазинов, мимо которых проходили. Захваченная врасплох, полиция арестовала лишь немногих участниц демонстрации, тогда как большинству удалось ускользнуть от нее.
За это двухдневное выступление в различные полицейские участки было приведено около 200 суфражисток, и в течение нескольких дней длинные процессии женщин проходили мимо судей. Смущенные судьи увидели перед собой не только прежних, уже знакомых мятежниц, но и много новых, в том числе несколько женщин, чьи имена, как, например, композиторши Этель Смиз, пользовались европейской известностью. Эти женщины, являясь перед судом, ясно и определенно излагали свои взгляды и мотивы, ими двигавшие, но судьи не приучены исследовать мотивы. Их учат думать только о законах, охраняющих частную собственность. Их уши не привыкли воспринимать слова вроде тех, какие произнесла одна из арестованных. Она заявила: «Мы перепробовали все средства — процессии и митинги, но они ни к чему не привели. Мы прибегли к демонстрациям, а теперь нам пришлось в конце концов заняться битьем стекол. Жалею, что мне не удалось разбить их побольше. Я совсем не раскаиваюсь в том, что сделала. Наши женщины работают в гораздо более скверных условиях, чем бастующие углекопы. Я видела вдов, выбивающихся из сил, чтобы прокормить и воспитать своих детей. Из каждых пяти только двое бывают годны для военной службы. Что хорошего представляет собой страна, вроде нашей? Англия безусловно вырождается и идет к упадку. У вас одна лишь точка зрения, точка зрения мужская и, как бы мужчины ни старались, они не смогут далеко продвинуться вперед без женщин и не считаясь со взглядами женщин».
Как раз в это время происходила гигантская стачка углекопов, и правительство, отнюдь не прибегая к арестам их руководителей, старалось столковаться с ними. Я обратила на это внимание судьи и сказала ему, что содеянное женщинами представляется комариным укусом, в сравнении с бурным выступлением углекопов. Далее я сказала: «Надеюсь, что наша демонстрация покажет правительству, что возмущение женщин не улеглось. Если нет, если вы отправите меня в тюрьму, я пойду дальше и покажу, что женщины, которым приходится помогать оплачивать жалованье министрам, да и вам сэр, добьются голоса при создании законов, которым они должны подчиняться».
Я была приговорена к двухмесячному тюремному заключению, другие на разные сроки от одной недели до 2 месяцев; дела тех, кто обвинялся в битье стекол стоимостью более 5 фунтов, были перенесены в высшую инстанцию. Их тоже отправили в тюрьму — в предварительное заключение, и когда за последней из нас закрылись тюремные ворота, не только Холлоуэйская, но и три других женских тюрьмы оказались переполненными необычными постояльцами.
Для большинства из нас это пребывание в тюрьме оказалось весьма бурным. Значительная часть узниц, вдобавок к своим приговорам, были осуждены на тяжелую работу», а это значило, что к ним не применялись те льготы, которые в ту пору были предоставлены суфражисткам, как политическим преступникам.
В виде протеста они прибегли к голодовке, но так как мне намекнули, что льготы будут восстановлены, я посоветовала им прекратить ее. Подследственные заключенные потребовали, чтобы мне дали общую прогулку с ними, и, не получив ответа, разбили стекла в своих камерах. Другие находившиеся в тюрьме суфражистки, услышав звон разбиваемых стекол и пение нашей Марсельезы, немедленно выбили стекла и у себя. Давно уже прошло то время, когда суфражистки безропотно подчинялись тюремной дисциплине… Так проходили первые дни моего заключения.