– …а это что у вас там?
Александр Валерьевич откинулся на стуле, немного сдвинул офисные жалюзи и выглянул на улицу. Пейзаж открывался довольно унылый. Недостроенный элеватор печально кренился над угрюмым лесом, и только по высоковольтным вышкам вдалеке можно было догадаться, что люди ещё не окончательно покинули эти места.
– Этсамое, не обращайте внимания, Алексан Валерич. Давно хочу хлам с хоздвора вытащить, да руки не доходят и людей не хватает.
Петрович потёр переносицу.
– Давайте закончим с документами, и, этсамое, в баньку, а Алексан Валерич? По высшему разряду всё сделаем, спать будете, как младенец!
– Василий, так дело не пойдёт. Я предупреждал вас в самом начале проверки неделю назад: покажите всё, что есть в наличии. И вот теперь я узнаю, что у вас в наличии целая площадка с имуществом. И как она отражена в бумагах? Никак.
Александр Валерьевич повернулся к Петровичу, полистал бумаги на столе, потом постучал о столешницу, складывая аккуратной стопкой, после чего убрал дорогую ручку в пенал, а пенал в дипломат. После трёхчасового бдения над бухгалтерской отчетностью гудела голова, хотелось выбраться на свежий воздух; раздражение от бессмысленного диалога росло.
Петрович нахмурился, сгорбился за массивным коричневым столом на гнутых ножках, побарабанил пальцами, внимательно изучая москвича. Серый «с искрой» костюм-тройка, очочки в золотой оправе, модная блондинистая стрижка и козлиная бородка. Блекло-голубые глазки навыкате наивно хлопают по обе стороны большого носа. Петрович устало вздохнул.
– Алексан Валерич, вы же видели отчёты, на бумаге это просто кусок нашей территории. Там, – Петрович ткнул в жалюзи толстым пальцем. – обычная свалка. Куски досок на дрова, коробки, мебель старая… На кой мне помойку документировать-то?
– Я бы поставил вопрос иначе, Василий. Почему вы не поставили московский офис в известность об этой, так называемой, помойке?
Александр смотрел на Петровича поверх очков. Раздражение переросло в глухую злость. Как же тут всё медленно, ну чего он тянет, душу выматывает, зануда. Ты же знаешь, зачем я здесь, и я знаю… Зачем цирк этот? Решил над москалём поглумиться и положением попользоваться?
В спёртом воздухе повисла тишина.
– Дык не спрашивал никто, Алексан Валерич. Оно ж не мешает, расходов никаких, да и приберём скоро. Я ж говорю, как только, так сразу.
Проверяющий поднялся, с трудом отодвинув массивный стул, подошёл к окну, раздвинул жалюзи. На стёклах очков появился фиолетовый оттенок. Злость требовала выхода, как налившийся гнойник. Этот топтыгин может ещё год телиться, подтолкну немного, может тупить перестанет. Игрища эти глупые прекращать пора.
– Послушайте, Василий. Моя задача – проверить ваш филиал от и до с целью выдвинуть предложения по оптимизации расходов, уверен, вы в курсе. Неиспользуемая территория – это пассив, а от пассивов наша компания избавляется.
Проверяющий повернулся и попытался смерить взглядом Петровича. Тот поднялся со своего места – медведь-шатун в свитере с оленями – и потянулся.
– Ладно, Алексан Валерич. Будь по-вашему, сталбыть, пойдём смотреть нашу свалку.
Задний двор был когда-то вымощен большими бетонными плитами, но с тех пор утекло много воды. Ручейки прокопали глубокие канавки на стыках, кое-где вылезли небольшие деревца и пучки травы. Длинные высокие штабеля из подгнивших досок, прикрытые рубероидом, заставляли петлять.
Петрович шагал впереди, засунув руки в карманы камуфляжных штанов. Длинный москвич старался наступать на сухое и морщился, когда это не удавалось и на лакированные ботинки ложилось очередное грязевое пятно. Задорная радость полыхала в груди. Наконец-то! Не прошло и полгода – добрались до Лабиринта Адептов. Аллилуйя, блин! Глядишь, к новому году церемонию начнём.
Серые обрывки туч – останки прошедшего ливня – цеплялись за гребёнку леса как ведьмины космы.
– Эй, Васильпетрович, а васильпетрович, – из серого сарая, который Александр Валерьевич принял за очередные руины, выскочил щуплый мужичонка в то ли сером, то ли синем ватнике.
– Чего тебе?
– Слышь, там это… здрасьте, – бросил беглый взгляд на проверяющего мужичок.
Его прервал громкий вой, перешедший в многоголосый лай. Мужик поморщился.
– Говорю, там у Матвевны падучая опять, бьётся, кричит… Мы её на бок положили, одеялом укрыли, крестным знаменьем, значить, тож, а она всё орёт.
– Этсамое, разобрать можно, что кричит?
На этот раз протяжное «ууууу» было хриплым и низким, угрожающим. Москвич вздрогнул, ему показалось, что он видел, как мелькнула чёрная шкура в кустах.
– Василий, что у вас с собаками? Почему так воют?
– Ага, разобрать можно. Токмо непонятно ни хрена. Я на древнеарамейском не волоку, а молодой за фелшаром побёг.
– Армейский? Что за язык такой? Василий, объясните.
– Степаныч, не до тебя щас. Вруби на телефоне запись, потом разберёмся, этсамое. Алексан Валерич, всё в порядке, у нашей сотрудницы Шайхутдиновой приступ эпилепсии, за медиком уже отправлен сотрудник. Пойдёмте.
«Ватник» покивал и побежал обратно в сарай.
– Уууууууууууууууууууууууууу!!
В этот раз вой и не думал смолкать, а лай стал надрывным.
– Часто у вас такое?! – прокричал москвич.
– А, не, не переживайте! Ничего страшного!
Петрович махнул рукой, приглашая столичного гостя за собой. Тот побледнел и старался не отставать. Вой, наконец, прекратился, в воздухе повисла тишина.
– В-василий, а они не бросятся?
– Кто? – удивился Петрович. – Эти? Не, не должны. Мы их подкармливаем, чтобы дрянь лесную гоняли.
Александр Валерьевич поправил очки и немного замедлил шаг. Холодок страха пощекотал сердце. Интересно девки пляшут, в офисе сказали, приедешь-пройдёшь, бухнёшь с местными и обратно. А тут такое. Этому балу, похоже, всё до фонаря, тупо инструкцию выполняет, а на безопасность гостей плевать.
– Может быть, проще забор поставить? Василий, вам это в голову не приходило?
Петрович оскалился.
– Проще, да. Вы там, у себя в столице денег нам выделите, и сразу поставим. Я о прошлый год трижды в ваш департамент писал. Сказали – включат в план на этот год, а в результате только бюджет порезали, а теперь ещё и вас прислали. Кстати, вот мы и на месте.
Лабиринт из рубероидных штабелей кончился. В этой части двора плиты нырнули под землю и подзаросли травой; вдоль стены здания тянулась глубокая канава. Посередине пустыря, ребристым боком к визитёрам стоял большой ярко-красный морской контейнер. Он был поднят на бетонную подушку, а сверху его закрывал металлический навес, который тянулся ещё метров на двадцать. Под навесом были сложены дрова, валялись тюки с тряпьём и стояла старая мебель.
Александр прошёлся по площадке и остановился перед контейнером. Радость окончательно улетучилась, уступив место мандражу. Не каждый день бываешь в таких местах, к западу от Урала таких уж и не осталось, выжгли когда-то клятые церковники.
На блестящих, словно только что с завода, дверях чёрным баллончиком была выведена надпись «Кто откроет, того съедят». Москвич скрестил руки на груди и повернулся к своему спутнику. Петрович выглядел совершенно невозмутимым. Александр поморщился. Зануда, формалист, бюрократ, даром что на питекантропа смахивает. Из бывших вояк что ли? Ладно, приступим к вопрошанию.
– Из вашего кабинета он казался меньше… Василий, скажите, что там?
– Алексан Валерич, этсамое… Вы ж видите: мусорка тут. Допзатраты не нужны, уберём скоро, и будем под навесом полезное хранить.
В кустах, совсем близко протяжно зло и уныло завыли на несколько голосов.
Александр подпрыгнул, а потом набычился. Смесь злости и страха заставила кровь забурлить, голос начал дрожать, как натянутая тетива.
– Василий, я повторяю вопрос. Что в контейнере и почему этот контейнер не значится в документах?
Петрович смотрел мимо проверяющего, на недостроенный элеватор.
– Ну как не значица, значица, этсамое. С навесом вместе как стройплощадка заброшенная с поленницей. Ежели, копнуть, этсамое, земля не совсем наша, так что и беспокоиться не о чем. Пойдёмте лучше обратно в кабинет, подпишем всё, да и отметим.
Стёкла в позолоченной оправе строго блеснули фиолетом. Александр изо всех сил старался взять себя в руки: чем дольше продолжалось вопрошание, тем сильнее ему хотелось сбежать. Или убить Петровича. Или процарапать ногтями стену контейнера. Что угодно, лишь бы выплеснуть напряжение и прекратить. Закончить. Завершить. Не стоило начинать всё это...
– Василий, хватит юлить. Открывайте.
... но теперь уже поздно.
– Да как я открою-то, ключи-то чёрт знает где, у Матвевны небось, она сторожиха-то, а у неё приступ, а ежели приступ, то как ключи-то найдёшь, а и не найдёшь их вовсе…
– Василий, если вы не найдёте ключи, я буду вынужден доложить о вашем неполном служебном соответствии! Вы хозяин тут у себя или как?
Петрович перевёл взгляд на москвича.
– Александр Валерьевич, – тихо отчеканил. – Вы человек молодой, вам ещё жить да жить. Пойдёмте в дом, а то по осени темнеет рано.
– Вы мне угрожаете?! – Александр Валерьевич сделал шаг назад и подбоченился. Чувствовал, что переигрывает, но остановиться не мог: истерика как сдерживаемая рвота поднимала от солнечного сплетения к горлу. Ещё немного, и... – Василий, я отражу это в своём отчёте. А теперь открывайте этот долбаный контейнер!
Петрович постоял, насупленный, а потом пошёл к алым дверям. Лай и вой раздавались непрерывно, но теперь стремительно удалялись к высоковольтным вышкам и шумящему ельнику. Ветер сорвал с древесных верхушек ошмётки туч и скомкал их в угольно-чёрный снежок, тягостный молнией и ливнем. Первые тяжёлые капли оставили маслянистые следы на очках Александра Валерьевича. Он не мог сдвинуться с места. Пальцы дрожали, ступни словно пустили корни к центру Земли, тело стало невесомым, сердце тяжело бухало, иногда пропуская удары. Страх и вожделение, священный трепет и ярость раздирали его, поглощали разум и душу.
Я пришёл сюда. Так хотел, так ждал, боролся с другими неофитами за место в очереди. Зубами грыз. И вот. Я. Здесь. Сейчас Праматерь Тиамат взглянет на меня, и кончусь, потому что не выдержу, этот взгляд вообще мало кто выдерживает. Не хочу! О, Великий Тёмный, помилуй и защити! Дыхание перехватило, чернота залила сознание, Александр сделал глубокий вдох, потом ещё один. Пришло спокойствие и понимание неизбежного. Не для того он столько трудился, чтобы сейчас отступить.
Проржавевшие засовы скрипнули, Петрович потащил тяжёлую створку в сторону. Тьма внутри была плотной и тяжёлой как боевой газ. Она не была отсутствием света, она ничего не скрывала, она не двигалась. И – она наблюдала. Тяжёлое давящее внимание причиняло боль. Александр Валерьевич чувствовал клетками кожи: каждый нерв словно распускали на нитки раскалённым ножом. Когда нож закончил работу, какой-то злой кукловод намотал на пальцы пылающие нервы Александра Валерьевича и заставил сделать шаг вперёд. Потом ещё один. Аудитор хотел закричать, но ни один мускул не слушался, нельзя было даже шевельнуть глазными яблоками или прикрыть веками расширенные зрачки. Первыми она сожрала белых оленей на свитере Петровича.
***
– …а это что у вас там?
Александр Валерьевич откинулся на стуле, немного сдвинул офисные жалюзи и выглянул на улицу.
– Этсамое, не обращайте внимания, Алексан Валерич. Давно хочу хлам с хоздвора вытащить, да руки не доходят и людей не хватает.
А и действительно, кому эта помойка упёрлась? Надо быстрее подписывать и приниматься за настоящие дела.
Сашка-жнец полоснул ножом по запястью и поставил размашистую подпись на пергаменте. Всё, пора. Он поднялся, пожал руку Васисуалию, демону-привратнику, и вышел. Хозяйке нужно много душ, и она нетерпелива – Сашка зябко повёл плечами, вспоминая боль посвящения, – жатву можно начинать прямо в аэропорту.