Что и говорить, не понять нам их чопорную Англию, а им нас, конечно. Потому как "Умом Россию не понять, аршином общим не измерить", – ну, вы помните. Но сейчас не про нас, загадочных, а про них таинственных.
Вообще торговые отношения между нашими странами начались в далеком 11 веке, когда князь Владимир Мономах женился на дочери последнего англосаксонского короля Гарольда II Гите Уэссекской. А потом, спасибо татаро-монголам, прервались аж до 16 века.
Хотя могли бы и не восстановиться - по чистой случайности английский мореплаватель Ричард Ченслер искал северный путь в Индию, а приплыл в 1553 году к Двинской земле - близ современного Архангельска. Его, конечно, ко двору Ивана Грозного пригласили, а потом наши с ответным визитом в Англию отправились. А спустя время еще один посол Роман Бекман имел неосторожность пожаловаться русскому царю, что их королева, та самая Елизавета I, принимала на «капустном огороде, где сеют лук да чеснок». Это он так, не подумав, назвал розовые сады пригородных резиденций Гринвича и Ричмонда и пришлось ему несколько раз перед королевой извиняться.
Конечно, больше всего сведений оставили об острове дипломаты да путешественники, но, по счастливому стечению обстоятельств, некоторые из них были писателями.
Первое такое упоминание относится к 1670 году, имени русского путешественника история нам не сохранила, а вот несколько слов осталось: "Английские люди доброобразны, веселоваты, телом белы, очи имеют светлы, во всем изрядны, подобны итальянцам. Житие их во нравах и обычаях чинно и стройно, ни в чем их похулити невозможно. Воинскому чину искусны, храбры и мужественны, против всякого недруга безо всякого размышления стоят крепко, не скрывая лица своего. Морскому плаванью паче иных государств зело искусны. Пища их большая статья от мяс, яствы прохладные, пива добрые, и в иные страны оттуда пивы идут". («Книга глаголемая Космография сиречь Описание всего света земель и государств великих», 1670 год).
В 18 веке побывал в Лондоне историк и писатель Николай Михайлович Карамзин. Как всякого человека, впервые ступившего на берег, о котором он мечтал, его переполняет восторг.
«Берег! Берег! Мы в Дувре, и я в Англии – в той земле, которую в ребячестве своем любил я с таким жаром и которая по характеру жителей и степени народного просвещения есть, конечно, одно из первых государств Европы. – Здесь все другое: другие дома, другие улицы, другие люди, другая пища – одним словом, мне кажется, что я переехал в другую часть света».
Англия нравится ему гораздо больше Франции - это и земля красоты, и англичанки кажется ему миловидными, а заключает он свои первые впечатления словами: «Скажу всякому живописцу: если ты не был в Англии, то кисть твоя никогда совершенной красоты не изображала!»
Не утихает его восторг и по мере продвижения вглубь страны - все-то здесь хорошо. И луга зелены, и коровы тучны, и деревеньки прекрасные, и многолюдно, и все чем-то заняты, и главное - чистота.
Прекрасное впечатление производит на него Лондон, где улицы моют с мылом, и город словно создан для пеших прогулок - такие широкие в нем тротуары, а лондонцы все сплошь философы - сидят в своих кофейнях да газеты с философическими книгами читают. Но вот улицы - одна на другую похожи.
Но потихоньку восторженные дифирамбы пробирается легкая ирония. Вот, к примеру, о еще лондонцах: "Кажется, будто здесь люди или со сна не разгулялись, или чрезмерно устали от деятельности и спешат отдыхать. … Я заходил в разные кофейные дома: двадцать, тридцать человек сидят в глубоком молчании, читают газеты, пьют красное португальское вино. Мудрено ли, что англичане славятся глубокомыслием в философии? Они имеют время думать. Мудрено ли, что ораторы их в парламенте, заговорив, не умеют кончить? Им наскучило молчать дома и в публике». «Женщины в Лондоне очень хороши, одеваются просто и мило, все без пудры, без румян, в шляпках, выдуманных грациями. Они ходят, как летают, за ними два лакея с трудом успевают бежать. … Англичанки по большей части белокуры, но самые лучшие из них темноволосые. … Взглядывал и на англичан, которых лица можно разделить на три рода: на угрюмые, добродушные и зверские".
Карамзин внимателен к любой детали - от отношения англичан к чужой вере до политики, от терпимости к ворам до английской литературы. О вере: "Здесь терпим всякий образ веры, и есть ли в Европе хотя одна христианская секта, которой бы в Англии не было? Пуритане и кальвинисты, методисты и набожные, пресвитериане, социане, унитане, квакеры, гернгуторы; одним словом, чего хочешь, того просишь".
И ворах: "Нигде так не терпимы воры, как в Лондоне: здесь они имеют свои клубы, свои таверны и разделяются на классы. Англичане боятся строгой полиции и лучше хотят быть обкрадены, нежели видеть везде караулы, пикеты и жить в городе, как в лагере. Зато они берут предосторожность: не носят с собою много денег и не ходят по ночам".
И если английской литературе он отдает дань уважения, то языку особого восторга у него не вызывает: "Он всех на свете легче и простее, совсем почти не имеет грамматики, и кто знает частицы of и to, знает склонения; кто знает will и schall, знает спряжения; все неправильные глаголы можно затвердить в один день. Но так труден Английский выговор, и столь мудрено узнать слухом то слово, которое вы знаете глазами! Я все понимаю, что мне напишут, а в разговоре должен угадывать. Кажется, что у Англичан рты связаны или на отверстие их положена Министерством большая пошлина: они чуть, чуть разводят зубы, свистят, намекают, а не говорят. Вообще Английский язык груб, неприятен для слуха, но богат и обработан во всех родах для письма — богат краденым, или (чтоб не оскорбить Британской гордости), отнятым у других. Все ученые и по большей части нравственные слова взяты из Французского или из Латинского, а коренные глаголы из Немецкого. Римляне, Саксонцы, Датчане истребили и Британский народ, и язык их; говорят, что в Валлисе есть некоторые его остатки". Правда, он отмечает, что язык этои силен и выразителен, но лишен гармонии. То ли дело русский.
Покидая Англию через четыре недели, он напишет: «Мне нравится Англия, но я не хотел бы провести здесь всю свою жизнь. Я и в другой раз приехал бы с удовольствием в Англию, но выеду из нее без сожаления».
Петр Вяземский, поэт начала 19 века, к слову, жаловался, что "переломать" свой язык на английский лад не может.
"Надобно уметь свистеть или петь. Сперва выучишься нанизывать бусы языком, а там уже английские слова".
В его путевых заметках, помимо рассказов о жизни англичан, посещений званых обедов и прочих интересностей, есть рассказ о посещении старинного английского замка.
"Вчера ездили мы в Arundel Castle, собственность дюка of Norfolk, милей 20 от Брайтона. Позавтракали очень хорошо на половине дороги в Worthing y моих приятельниц Parson (Parson's hotel), которые дали мне письмо в Arandel Castle к содержателю гостиницы, для доступа нас в замок. Это первый английский замок, который я вижу, и хорошо, что не лучший, хоть и он замечательный и древний, по крайней мере есть остатки древности, но вообще он заново переделан. Двор и фасад строения на дворе прекрасны. В стенах много каменной резьбы замечательной.
Baronial Hall, обыкновенный театр многих сцен романов Вальтер Скотта, с расписанными стеклами (но современными), с большим камином, дал мне топографическое понятие о пиршествах старых баронов. Библиотека, или the library, по числу книг очень бедная, но шкафами своими очень великолепна из цельного магонского дерева (Пюклер Мюскау говорит, что из кедрового дерева) и вообще вся деревянная отделка резная. Колонны, начиная от потолка до пола, удивительной работы и красивости. В других покоях также много хорошей отделки деревом, но мебель довольно обыкновенная.
Вид из некоторых окон обширный: море зелени, усеянное группами деревьев как островами. Башня с жильцами. С башни, как и всегда, уверяют, что во всякую погоду видишь за тридевять земель тридесятое царство... и собор of Chichester и остров Wight; но мы ничего этого не видали. Сад, оранжерея. Особенного ничего нет. Ежегодно созревают 500 ананасов, и по образцам, виденным нами, большой величины.
Парк обширен, но мы не углублялись в него. Впрочем, Пюклер о нем мало говорит, а если было бы что описывать, то, несмотря на дождь, который так лил на него, он все не избавил бы читателей от прогулки. Да и указатели письменные и словесные, хотя англичане великие краснобаи и самохвалы, не соблазнили нас парком. Вероятно, не содержится он в требуемой щеголеватости. Есть башня, с которой можно обнять весь парк, но она была уже заперта, и ключник уже кончил свой день; а в Англии все на часы рассрочено, и не в известное время ничего не делается. Охотники проехали по парку и стадо оленей проскакало мимо нас по зеленому лугу и спустилось по склону горы в глубокий овраг.
И как подумаешь, что это не из лучших замков, и что по всей Англии их может быть сколько? Несколько сотен, что ли? То изумляешься богатству этой земли. Да прибавьте еще к наличному итогу присутствие нескольких столетий, которые более или менее сохранились в камнях, деревьях, и эту вековую собственность, эту наследственную земельную собственность, которая не менее важна, чем наследственность династии; и нельзя не сказать, что Англия царственная земля и первая держава в Европе".
Александр Герцен, проживший в Англии последние 13 лет своей жизни, писал: «Нет города в мире, который бы больше отучал от людей и больше приучал бы к одиночеству, как Лондон. <…> Кто умеет жить один, тому нечего бояться лондонской скуки. Здешняя жизнь, точно так же как здешний воздух, вредна слабому, хилому, ищущему опоры вне себя, ищущему привет, участие, внимание; нравственные легкие должны быть здесь так же крепки, как и те, которым назначено отделять из продымленного тумана кислород».
И как всякий человек, долго проживший в одной стране, он, конечно, знал о ней немного больше тех "туристов", которые оставили о ней о свои приятные впечатления. Ему, первую часть жизни проведшему в Москве и подмосковном поместье, ни климат, ни образ жизни англичан категорически не нравились. Надо, конечно, сказать, что оказался он здесь не по своей воле и в уже, можно сказать, почтенном возрасте, когда все воспринимается иначе. Но что уж греха таить, климат на Туманном Альбионе не самый приятный, Лондон - один из самых (если не самый) дорогой город Европы, а что до гостиниц, то о нынешних судить не берусь, а в прежние годы, думаю, они много где были не самыми хорошими.
"Пробыть в Лондоне полсезона с рекомендательными и кредитивными письмами, съездить к кому-нибудь на дачу и объездить этот город-провинцию — так же поверхностно, как прокатиться по тонкой плеве льда в Гайд-парке. Глубокое и опасное именно под ней".
Описывая Англию в "Былом и думах", он, кстати, очень напоминает бритиша, с его скептицизмом, долей снобизма, но при этом очень хорошо свою страну знающего. Рассказывая о том, как формировалась Англия, он порой ироничен. Для него эта страна - прикладного знания. Для изучения англичан надобно с ними пожить, т. е. иметь, всякого рода ежедневные, будничные сношения, денежные дела, общие интересы и личное знакомство.
"Это древний готический собор, освещенный гасом, к которому ведут железные дороги, это XVII столетие, переехавшее на фабрику. Англия, сложившись прежде других стран, из своих собственных элементов и как случилось, т. е. оставляя половину на произвол судьбы, удовлетворилась через край своими учреждениями. Неповоротливый ум ее, довольный приобретенным, продолжал одно и то же, повторяя поколениями условную и неловкую жизнь, храня обряды, боясь перемены <...> Главный исторический характер Англии — настойчивость, это тихое, неотвратимое, беспрерывное оседание, утягивание всего на дно, хранение захваченного, приращение бессмысленным повторением, вечным semper idem. В Англии все тихо, как в океане, и все растет и множится в страшных количествах, т. е. все, что может жить без воздуха".
Писал об Англии во "Фрегате "Паллада" и Иван Гончаров. Впрочем, его заметки тоже туристические - он ыл тут, можно сказать, проездом.
Его поразила строгость правил в циркуляции шумного, многонаселенного города, когда все словно куда-то бегут - люди, экипажи, звери, и при этом чистота.
Лондон остался торговой столице. "Торговля видна, а жизни нет: или вы должны заключить, что здесь торговля есть жизнь, как оно и есть в самом деле. Последняя не бросается здесь в глаза. Только по итогам сделаешь вывод, что Лондон первая столица в мире, когда сочтешь, сколько громадных капиталов обращается в день или год".
Люди все одеты со вкусом, нарядно, а кто не наряден, те "чисто, все причесаны, приглажены и особенно обриты. Наш друг Языков непременно сказал бы: здесь каждый — Бритт".
А вот два слова о характере.
"Англичане учтивы до чувства гуманности, то есть учтивы настолько, насколько в этом действительно настоит надобность, но не суетливы и особенно не нахальны, как французы. Они ответят на дельный вопрос, сообщат вам сведение, в котором нуждаетесь, укажут дорогу и т. п., но не будут довольны, если вы к ним обратитесь просто так, поговорить".
Похоже на Лэнг, правда? Да-да, за 100 с гаком лет они не изменились: "все также учтивы до чувства гуманности".
И также практичны - каждый занят своим делом.
"В человеке подавляется его уклонение от прямой цели; от этого, может быть, так много встречается людей, которые с первого взгляда покажутся ограниченными, а они только специальные. И в этой специальности — причина успехов на всех путях. Здесь кузнец не займется слесарным делом, оттого он первый кузнец в мире. И всё так. Механик, инженер не побоится упрека в незнании политической экономии: он никогда не прочел ни одной книги по этой части; не заговаривайте с ним и о естественных науках, ни о чем, кроме инженерной части, — он покажется так жалко ограничен... а между тем под этою ограниченностью кроется иногда огромный талант и всегда сильный ум, но ум, весь ушедший в механику".
Но подмечает Гончаров и оборотную сторону практичности: она распространяется и на простые человеческие чувства. "Незаметно, чтоб общественные и частные добродетели свободно истекали из светлого человеческого начала, безусловную прелесть которого общество должно чувствовать непрестанно и непрестанно чувствовать тоже и потребность наслаждаться им. Кажется, честность, справедливость, сострадание добываются как каменный уголь, так что в статистических таблицах можно, рядом с итогом стальных вещей, бумажных тканей, показывать, что вот таким-то законом для той провинции или колонии добыто столько-то правосудия или для такого дела подбавлено в общественную массу материала для выработки тишины, смягчения нравов и т. п. Эти добродетели приложены там, где их нужно, и вертятся, как колеса, оттого они лишены теплоты и прелести".
А завершу я столь длительный экскурс в англо-русские отношения словами Дмитрия Лихачева из книги "Англичане по воспоминаниям", написанной в 70-е годы 20 века.
«О чем же говорят англичане за едой? Прежде всего о погоде. Погода в Англии капризная и говорить о ней можно без конца. Каждый англичанин по-своему метеоролог, метеоролог-любитель во всяком случае».
Так что, если вдруг попадете на обед к королеве, говорите о погоде - не ошибетесь. И ничего личного.