Дед Егор помирать собрался.
Как сидел, обедал, так и решил. Кислые щи дохлебал, ложку облизал и объявил Ване:
- Помирать буду, Иван. Думаю, третьего дня.
Иван, так ложку из рук и выронил.
- Ну, чаго, рот раскрыл. Сейчас все щи повыплескаются.
- Ты чтож это надумал, дед? Чай недужится?
- Устал я, Ваня. А можеть и недужиться.
…
Вот и Святки отгуляли, а дед так и не заставил Ивана со всеми колядовать идти, веселиться. И все сокрушался:
- Глядь невесту бы себе присмотрел, оболдуй! Смотри вымахал, затылком потолок подпираешь. А толку – чуть.
Никак Иван не шел.
То, по дому суетится, хозяйство ведёт, то снег гребёт, то дрова колет. Соседям всем подмога. А то, за книги свои усядется, взгляд вперит, не оторвешь.
Смотрел дед, день, смотрел второй, а на третий, после полдника, помирать собрался.
…
- Я, деда, к бабке Аксинье сбегаю, попрошу, она знахарка на всю округу известная, чай поможет чем.
- Сбегай-сбегай, Ваня, - проохал дед, а сам, как Иван выбежал, в окошко глянул, да улыбнулся в бороду.
Избушка бабки Аксиньи в лесу стояла, верст за семь от деревни, где Ваня с дедом жили. Аксинья от людей подальше держалась, побаивались ее за то, что травами любого недужного на ноги поднимала, любые раны залечивала. Поговаривали, что с нечистым дело имеет, заговором лечит, а не молитвой.
…
Приняла его знахарка, выслушала.
- Значит, говоришь, помирать собрался? – она оценивающе посмотрела на Ивана, - Знаю я этот его недуг. Он по молодости все ко мне с ним тропинку топтал. Ну, да вылечим Егора, не впервой. Любаша, подь сюды, милая.
Из-за печки вышла молодая девушка, потупив длинные ресницы, и перебирая кончик длинной, до пояса, тугой косы.
- Это внучка моя, Любаша. С тобой пойдет. Не спорь, не тебе знать, как отвар готовить, да когда подавать.
...
Помирал дед с месяц. Любаша каждый день ходила к ним. А Иван встречал и провожал. Но, потом деда совсем скрутило, с печи не слезал, так она совсем перебралась к ним.
А Ивана, с того дня как Любашу увидел, будто подменили. Совсем рассеянный ходил, все из рук валилось. Дед головой только качал, а про себя улыбался.
- Ты, Ваня, онемел у меня от весенней напасти, али на ухо ослаб, - покрякивал с печки дед, - Иди, говорю, гостье-то нашей полянку ту покажи, где подснежники-то наши, помнишь, чай?
Ваня, густо покраснев, звал Любашу смотреть подснежники.
…
Чурались поначалу Ваня с Любашей. Ваня с дедом-бобылем всегда жил, девичьей красоты стеснялся. Люба в чужом доме лишнего слова боялась сказать.
Да потом вроде как пообвыклись. То гуляли подолгу вдвоем, то за печкой о чем-то перешёптывались, смеясь.
…
А к лету ближе Егору будто бы полегчало. Стал выходить на улицу, на завалинке сидел, солнцу щурился. Домой Любаша засобиралась. Пока Вани не было, узелок свой взяла, обняла деда.
- Не люблю я прощаться, дедушка. Вы уж поклонитесь ему от меня, - улыбнулась грустно Любаша, и ушла.
Ваня, как домой вернулся, так и встрепенулся весь, не узнать. Поди ж где тот скромный парень. К деду подбежал, в землю поклонился.
- Да беги уж, окоянной, догоняй, благословляю, - со смехом перекрестил Ваню дед, и смахнул скупую слезу.
…
На Красную горку уже и свадьбу сыграли.
А дед за праздничным столом сидел, да только в бороду усмехался, и про себя приговаривал:
-Так-то бы, пока дожидался, и то, пожалуй, бы уж помер.
