Известный историк С.В.Волков в своём блоге поместил интересное рассуждение о том, как образование формирует взгляды, и почему школа на это формирование у песрпективной молодёжи оказывает минимальное влияние:
При этом до окончания школы я не читал ни «тамиздата», ни «самиздата», никогда не слышал в семье ни единого «крамольного» слова (родители были абсолютные лоялисты, бабушка не высказывалась), не слушал «голосов» (у нас не было коротковолнового приемника), не водился ни с «диссидентствующими» сверстниками, ни с вольнодумной «золотой молодежью». Абсолютно все, что я читал, было издано только в СССР.
Просто я читал ОЧЕНЬ МНОГО. Еще в первых классах перечитал в районной библиотеке и у знакомых всю, что только мог найти, историческую беллетристику – от детских книжек про Полтаву и 1812 г. до толстых томов сочинений типа «Иван III – государь всея Руси», к 6 классу освоил все вузовские учебники по всеобщей и русской истории, 15 т. «Истории» Соловьева, 8 т. «Истории XIX века» Лависса и Рамбо и т.д., с 9 лет просил выписывать политические еженедельники («Новое время» и «За рубежом»), позже – ряд журналов («Военно-исторический», «Азия и Африка сегодня» и др.), в 7-9 классах поглощал специальные монографии и сборники документов, отлично знал и историю КПСС (гораздо больше вузовского курса).
Вот все это, так сказать, и «сформировало». Получил, кстати, возможность вполне оценить мудрость начальных большевиков, запретивших по приходе к власти изучение истории (и совершенно напрасно, разрешив в середине 30-х, понадеялись на «правильную интерпретацию»: если хорошо знать «фактуру» никакая интерпретация не поможет).
У меня были примерно похожие отношения с материалом. Правда, в отличие от Волкова я вражьи голоса слушал, к самиздату доступ имел (хотя и не интересовался политическими текстами, скорее неизданными монографиями по истории), а уж общения с диссидой мне хватало выше крыши. В старших классах я учился в элитной физ-мат школе (в СССР понятие "элитная" означало жёсткий отбор по способностям), и там общий градус антисоветизма был таков, что Чубайс отдыхает (когда мы с Чубайсом впревые познакомились, он обвинял меня в антисоветизме и правой позиции :) В этой школе учились ребята с образованием не хуже, чем у Волкова, и с зарядом критичности к советскому строю, вполне соответствовавшим степени тогдашнего его разложения.
Интересно, что всё это не сделало меня антисоветчиком. Думаю, главным моим отличием от Волкова и других ровесников было наличие снисходительности к окружающим, выросшее на абсолютной уверенности в себе. Распространялась эта снисходительность и на всё общество взрослых, включая советский строй. и разумеется, эта снисходительность не отменяла критичности, но её уравновешивала.
Понимая всю степень маразматичности режима и трезво оценивая его перспективы (то, что до 1990 не доживёт, было для нас в начале 80-х общим местом) я не относился к окружающему обществу эмоционально - просто потому, что сам не зависел от его оценок, подобно всем моим ровесникам, для которых было важно мнение окружающих о них. Уверенность в своём реальном превосходстве над окружающими и отношение к ним как к несчастным недоумкам полностью исключала ориентацию на чьи-то оценки, кроме своих собственных. Конечно, и у меня была референтная группа, состоящая из тех, кого я считал исключением и к чьему мнению прислушивался, но даже от их мнения я эмоционально не зависел.
В силу этого я оценивал советский строй как нечто, имеющее свои корни в национальном характере Русских, как неоптимальный, но исторически обусловленный формат модернизации. Маразм хрущёвско-брежневской эпохи виделся мне как дезадаптация системы управления, созданной для деревенской страны, в условиях, когда страна стала урбанизированной и потому потребовала более развитых и изощрённых технологий. Поэтому я посмеивался над глупостями умирающего советского строя, но не испытывал к нему ни свойственной антисоветчикам паранойяльной ненависти, ни особого желания как-то связывать с ним своё будущее.
Школярская диссида обзывала меня совком (это было страшнейшее ругательство :) и просоветским элементом. Я же, будучи монархистом, совершенно не видел препятствий для эволюции советского строя в нормальную конституционную монархию.
В годы Перестройки я действительно занимал жёсткую антикоммунистическую позицию, но была она не органичной (и тем более не паранойяльной идефикс, как у большинства коллег по демдвижению), а скорее политтехнологичной. Моему перу действительно принадлежит знаменитое воззвание "убей коммуниста", которого мне до сих пор коммунисты простить не могут, но и оно было не следствием убеждения, а инструментом предвыборной борьбы.
За воззвание, кстати, мне крепко влетело от бабушки, единственной в семье коммунистки, которая предъявив мне газету с этим текстом поинтересовалась, кого я конкретно имел в виду? Но даже она не заподозрила меня в антисоветизме, а отчитала за то, что я ради депутатского значка готов идти во все тяжкие.
В дальнейшем, когда страна стала быстро эволюционировать в сторону антисоветизма, а мои взгляды особо не менялись, я вдруг стал замечать, что меня воспринимают как советского консерватора. Тот же самый Чубайс, которые в начале 80-х обвинял меня в слишком правых и радикальных воззрениях на семинарах по экономике, спустя 10 лет стал клеймить меня как крайне левого и скрытого коммуниста. Но только воззрения то мои остались те же самые.
Постепенно всё более радикализующееся демдвижение становилось для меня неприемлемым. Я вставал во всё большую оппозицию к мейнстриму (к тому же меня это прикалывало). Мой доклад на Ленинградском конгрессе по правам человека назывался «Бытовой антикоммунизм как форма нарушения прав человека», и сделал я его на материале жалоб своих избирателей. Само его название вызвало совершенно дикую истерику Ландсбергиса, которую я наблюдал с азартным удовольствием, а приехавшие из-за рубежа правозащитники со стыдом.
Ещё больше скандал вызвало моё простое заявление на конференции «Демократической России», что в оном сочетании слово «Россия» есть существительное, а «демократическая» - прилагательное. Это филологическое замечание вызвало дикий визг и топот ног в зале.
Позже, уже в Москве, я обнаружил, что всё меньше могу переносить коллег по демократическому движению. Нормальные человеческие отношения сложились только с Шейнисом. Юшенкова или Немцова я избегал потому, что при встрече у меня возникало жгучее желание начистить им рыло, что было бы неуважением к статусу Народного депутата :) Зато у меня очень быстро сложились хорошие личные отношения с множеством депутатов из патриотического и консервативного лагеря. У меня оставалось некоторое предубеждение к членам фракции КПРФ, но не потому что я был антикоммунистом, а потому что коммунистами (в хорошем смысле этого слова) не были они.
Моя эволюция закончилась 21 сентября 1993 года. Ситуация поставила перед выбором, и я в этом выборе не сомневался. Фракция «Дем.России» поддержала указ 1400. Я отправил в Петербург телеграмму с просьбой отставить меня с поста председателя межрайонной организации ДР. Через день я получил ответ организации: они отказались отпускать меня с поста председателя, но организация вышла из состава «Демократической России» целиком.
Собственно, тогда и закончилась история демократического движения в России, и началась история административно создаваемых симулякров типа Яблока или «Дем.Выбора». Но к этой истории я уже не имел никакого отношения…
14 апр, 2017
Подпишитесь на Телеграмм каналы eugenegilbo shel_gilbo leaderkit