Ранним утром я стою в окровавленной цепочке приговоренных к казни людей. Душу рвет звук органа. Закрыв глаза, пытаюсь прочувствовать всю гамму ощущений, навалившихся на меня. Понимаю, что скоро умру.
Близкая смерть сильно пугает, но не так, как ужас, передаваемый мне другими смертниками. Он впитывается моим организмом и наполняет душу. Мне жутко холодно, трясет мелкой дрожью, но при этом ручьи пота стекают по спине.
Мысль, что скоро умру, вытесняет все остальные. Еле сдерживаюсь, чтобы не закричать. Слезы бегут без остановки. Меня ломает и выкручивает. Обхватив себя за плечи, пытаюсь унять все усиливающуюся дрожь.
Вдруг вспоминаю о побеге, нужно осмотреться по сторонам, увидеть охрану, продумать, в каком направлении лучше бежать. Но не могу оторвать взгляд от стоящего первым в цепочке приговоренных человека.
Его хватают под руки и тащат к гильотине. Мой взгляд мгновенно цепляется за следующего за ним, который, как кролик к удаву, маленькими шажками семенит на место товарища. Потом я смотрю на следующего затем маленького, несчастного кролика и сам топчусь вперед.
Вижу, как неумолимо уменьшается расстояние до первого в нашей трясущейся цепочке, и ужас снова захватывает мозг. Я боюсь не гильотины, - страшно стать, в конце концов, первым.
Как быстро работает палач, как хочется жить. Мысль о побеге снова появляется в воспаленном мозгу, но она тут же отвергается. Не хочу об этом думать, не желаю тратить свои последние минуты на эти глупые помыслы.
Смотрю, как утаскивают безвольно обвисшее тело очередника, и шагаю вперед. Меня помилуют, пожалеют. Они должны проявить жалость, ведь мы такие несчастные.
Невероятно, как глупеет человек перед лицом неминуемой смерти. Озарение приходит всего на секунду, но ужас снова отключает мозг. Меня не могут убить. Меня нельзя убивать, ведь это же Я.
Гильотина противно хрустит, и очередь неминуемо приближается. Вот я уже второй. Впереди трясет лохмотьями маленький тщедушный человечек. Он потихоньку завывает, но передвигает ногами к ступеням помоста, на котором взгромоздилась ужасная и величественная гильотина. А я двигаюсь за ним.
В тот момент, когда оказываюсь первым, ноги отказывают. Ничего не вижу и не слышу, меня больше не трясет. Хочется лечь и свернуться калачиком. Помощники палача берут меня под руки и нежно ведут к столу гильотины. Осторожно положив на пропитанные потом доски, заламывают руки и связывают их за спиной. Палач фиксирует шею. Все, момент истины. Я спокоен, я готов. Закрываю глаза и ощущаю тихую вибрацию изготовленного к падению ножа.
Тишина заливает площадь, слышу, как муха жужжит где-то неподалеку, слышу щелчок механизма и знакомый неприятный звук перерубаемых позвонков. Ощущение полета, глухой удар, словно ударился лбом о низкую притолоку. Потом кто-то тянет за волосы, но мне не больно, я такой легкий. Вместе с волосами натягивается кожа на лбу, поднимаются вверх брови, и я невольно открываю глаза.
И тут на меня обрушивается сильнейший удар света и визга, потом приходит боль. В толпе зевак прямо перед собой вижу лицо Катрин. Пытаюсь назвать её имя но воздуха во мне нет. У неё на глазах слёзы. Не успеваю ничего понять, как уже лечу, кувыркаясь в пространстве, и вижу, как приближается гроб с моим обезглавленным телом. Крышка захлопывается, и больше ничего не вижу, зато прекрасно слышу: плотник забивает гвозди, а тело уныло скребет ногами, и где-то далеко-далеко плачет орган...
