Валерий Мусиенко
Самородок из закола
***
Смена началась как обычно. Мы приехали рабочим автобусом на золотоносные штольни и зашли в «тепляк», где горный мастер всю прибывшую смену по фамильно записал в ежедневный журнал по технике безопасности и журнал наряд заданий. Наскоро расписавшись в журналах, мы отправились во вторую штольню, брать геологические пробы с рассечек, так как сам штрек штольни был уже давно нарезан бригадой проходчиков и нами опробован. Мы – это бригада пробоотборщиков шахтных песков (или просто опробщиков). Всего три человека. Бригадир, он же Дед, мой напарник Лёха и я. Ночная смена уже погрузилась в автобус и уехала домой.
Пока шахтеры курили, пили чай и лениво перекидывались шутками и анекдотами в «тепляке», нам нужно было успеть первыми занять рассечку, которую в настоящее время нарезали в сторону первой штольни, на воссоединение с ней. При нарезке идет цикл: бурильщик забуривает по «сетке» шпуры, взрывник их заряжает и взрывает, потом рассечка вентилируется от пыли и газа, оставшегося после взрыва. Взрывник проверяет забой рассечки на предмет отказов - несработавших шпуров. Подрывает их, если такие оказываются, снова проверяет после вентиляции. Скреперисты, закрепленными на тросах ковшами скреперных лебедок, вывозят взрыхленный взорванный мерзлый грунт. Снова приходит бурильщик и забуривает шпуры. Цикл повторяется. Так рассечка постоянно удлиняется. Наша задача - проскочить между ними, не нарушая цикла, и взять с борта рассечки пробу, которая зовется бороздой. Борозды мы бьем в вечной мерзлоте отбойным молотком. В идеале они представляют из себя ниши в борту. Ниша шириной один метр, глубиной около двадцати сантиметров, на всю высоту борта, с небольшим захватом кровли и подошвы. Каждые десять сантиметров мерзлоты по высоте мы насыпаем в два мешка, на которых закреплены бирки с одинаковым номером. Каждые десять сантиметров рассечки или штрека по высоте номер мешков меняется. В мешок насыпаем одну ендовку (геологическое ведро со шкалой, до 14 литров). Все мешки принадлежат одной партии, которую обозначаем одной из букв русского алфавита. Одна борозда – одна партия. Таким образом, в каждой партии на штольнях мы берем двадцать мешков по одной ендовке, которые я и Лёха таскаем к устью штольни, пока Дед их выбивает отбойным молотком из мерзлоты. Работа физическая, на выносливость. Гораздо интересней она становится, когда мы привозим пробы в поселок, где промываем в «промывалке» - специально оборудованном помещении. Тогда, промыв каждый мешок отдельно, мы видим - есть ли в пробах золото. И на какой высоте борозды оно находится. Намытый золотой песок и небольшие значки (ведь настоящие самородки встречаются крайне редко) относим геологам, с указанием номера шахты или штольни, где они были найдены, а также номера рассечки или штрека, указанием метра рассечки, где брали пробу. Указываем высоту нахождения значка в рассечке или штреке. Пробы берем каждые десять метров штрека или рассечки, покрывая такой сетью всю нарезаемую шахту или штольню. Так уточняются данные по содержанию золота, которые нам предварительно передавали геологи из геологоразведочных партий. А наша работа называется эксплуатационной доразведкой шахтных песков. И относимся мы к геолого-маркшейдерскому участку подземной добычи песков нашего прииска. Но в то же время мы и к подземщикам относимся, к шахтерам. Подземный стаж нам тоже идет.
Сейчас нам явно повезло. Бурильщик ночной смены набурил в забое свою норму – почти два десятка шпуров и уехал. За это время рассечка проветрилась от всепроникающей въедливой шахтной пыли, которую под давлением в несколько атмосфер выбивает пневматический бурильный молоток, после чего она еще долго висит в воздухе рассечки. Если бы пришли после взрыва, то нюхали бы пыль и газ. А если бы даже рассечку хорошо успели проветрить, то вся подошва была бы завалена взорванными глыбами мерзлоты и валунами. А так подошва рассечки была чистая, можно было удобно по ней бегать с мешками за спиной. Мы с Лёхой их таскали сразу по два штуки, а иначе не успевали бы, ведь до устья штольни надо было бежать около полусотни метров по рассечке, потом около ста метров по самой штольне. Бежишь обратно – отдыхаешь. Но зато по горизонтальной поверхности. Вытаскивать мешки вверх по восстающему стволу в шахте гораздо тяжелее. Домой приезжаешь – рубашка от пота насквозь мокрая, до последней нитки.
Справились довольно быстро. Можно было бы и следующие десять метров рассечки опробовать – высечь очередную борозду, но тут появился недовольный взрывник, в сопровождении скрепериста, который приволок на спине мешок с аммонитом для зарядки шпуров. Взрывнику нельзя нести аммонит вместе с капсюлями-детонаторами – техника безопасности. Поэтому он гордо несет свою небольшую, совсем не тяжелую сумку на боку. За ним, согнувшись под тяжестью мешка, понуро плетется скреперист.
Мы удаляемся на выход. Дед несет свой отбойный молоток, одновременно осматривая его – не расплющился ли о валуны конец пики. Лёха забрал пустые мешки для следующей партии проб. Я налегке. По пути соображаем, в какую рассечку еще можно занырнуть, надо не отставать от бригады нарезников. Потом тяжело догонять будет.
- В двадцать шестой рассечке давно были? – бригадир поворачивает к нам голову.
- В прошлый наш приезд я проверял. Наверное, уже можно опробовать. Должны нарезать, - отвечаю, ведь в прошлый раз я ходил ее проверить. Работа там кипела, рассечка быстро продвигалась в сторону первой штольни, на соединение с ней.
- Посмотри еще раз и проверь, работает ли там кто в ней сейчас? А мы с Алексеем пока покурим в «тепляке» и если успеем, то еще опробуем и ее сегодня. Заодно покумекаем, какой машиной пробы сегодня вывезти…
Я прошел вглубь штольни, и немного не доходя до ее конца, свернул налево, в двадцать шестую рассечку. Остановился, прислушался. В ней явно не было слышно грохота работающего бурильного молотка - перфоратора. У лебедки никого тоже не было, троса ее были размотаны и лежали под ногами. Воздух был относительно чистый, пыли и газа не было. Значит, можно работать. Никому не помешаем.
Я отсчитал от поворота из штольни, в нужную мне рассечку, десять размашистых шагов по метру. Увидел на левом борту нашу борозду. Порадовался своему глазомеру. Мы ведь шагами отсчитывали метры. Рулетку с собой не таскали за ненадобностью. Постоянная тренировка выработала поразительную точность и чувство пространства. Вспомнил, что недавно геологи и маркшейдеры спускались в шахту и рулеткой после нас более точно перемеряли расстояния между нашими бороздами. Оказалось, что на расстояние в восемьдесят метров, что мы меряли шагами, мы ошиблись всего на один метр. Это было более чем приемлемо, ведь допускался отступ, по различным техническим причинам, на один метр на каждые десять метров.
Я посветил фонарем своей «шахтерки» вглубь рассечки, но ее забоя так и не увидел. Значит, далеко продвинулись за время нашего отсутствия. Пошел дальше считать шаги и наши, выбитые в борту, борозды. На шестидесятом метре еще была наша борозда, а дальше уже шла свежая нарезка. Надо нам торопиться, а то шахтеры уже около девяноста метров прошли, скоро собьются с первой штольней и демонтируют трубу воздухопровода, тогда придется нам снова кайлом махать, борозды бить. А это удовольствие на любителя. Потому что в разы тяжелее, чем отбойным молотком борозду нарезать. С такими мыслями я осмотрел забой, в который уперся почти лбом. В нем не были забурены шпуры, но грунт весь был вычищен. Значит, надо ожидать бурильщика.
Развернувшись, я пошел на выход из рассечки, не забывая поглядывать не только себе под ноги, но и на кровлю. И не только потому, что как нас учили с момента первого спуска под землю, что шахта это место повышенной опасности и травматизма, но и по очень простой причине – чтобы не стукнуться головой в кровлю. А это бывало часто. Конечно, каска спасала. Но все равно мало приятного, когда ты разгонишься как паровоз, да еще навьюченный мешками с пробами и вдруг резкая неожиданная остановка – на всей крейсерской скорости уперся лбом в выпирающий из кровли вниз валун, размером с яйцо динозавра. Следом нижняя челюсть догоняет с размаху верхнюю, поймав между ними, как в капкан, язык… Поэтому привыкаешь под землей передвигаться плавно, осторожно, не делая ненужных резких движений. Иногда мне это напоминало упражнения тренировки по борьбе ушу монахов монастыря Шао-Линь. Наверное, одному мне и напоминало…
В этих штольнях толстый слой золотосодержащих песков (толщина россыпи), благодаря чему геологи «отдают» нам два метра высоты кровли. Это просто роскошь, особенно если сравнить с соседней шахтой, где мощность всего метр шестьдесят сантиметров и передвигаться приходится согнувшись как примат, да еще мешки таскать на себе. Когда без мешков, то можно ходить, склонив голову набок, к плечу. Так спина отдыхает, но устает шея. Хорошо, что мы, опробщики, все в бригаде явно не богатырского роста. Но периодически все равно чертишь каской по мерзлоте кровли – каска на голове и валенки с двойной подшивкой добавляют по несколько сантиметров роста каждому. Как работали шахтеры под два метра ростом (а у нас были и такие, и их было немало среди нас) я просто не представляю. В этих штольнях очень приятно передвигаться, благодаря двухметровой кровле. Но вверх посматривать все равно не мешает...
Так я размышлял, тихим шагом направляясь к выходу из двадцать шестой рассечки. Но то, что я увидел, заставило меня резко остановиться и сделать шаг назад. Прямо над моей головой с кровли свисал огромный закол. Когда я шел вглубь рассечки я его не заметил, хотя внимательно осматривал кровлю. Осматривая его, я понял, что заметить его можно было, но только возвращаясь из рассечки. Ведь он закололся языком со стороны забоя. Я стоял, соображая, что можно было сделать, чтобы не попасть под этот закол. Он был огромным, на всю ширину рассечки, поэтому обойти его я не мог. В заколе, наверное, не меньше кубометра мерзлоты, а это две с половиной тонны смерти. Обратной стороной я тоже выйти не мог, так как рассечка еще не сбилась с первой штольней. Я был в западне, на глубине тридцати метров. Но выход из рассечки еще не был перекрыт. Я потрогал его рукой – закол не шевелился. Осталось выяснить, насколько он крепко держится, свисая с кровли. Щель была шириной сантиметра два-три от борта и до борта рассечки. Насколько она шла в глубину, я не мог рассмотреть, хоть и светил в нее фонарем «шахтерки».
Тут мое внимание привлек небольшой самородочек, находившийся на самом краю заколовшейся мерзлоты. Сняв с руки рукавицу, я аккуратно отломил острый край смороженного грунта, в котором находился этот самородок. Отогрел в руке отломанный кусочек мерзлоты, высыпал пустой грунт из ладони, оставив в ней только самородок - небольшой шарик, размером с ноготь мизинца. Вытер его пальцами и рассмотрел. Самородок был одним целым с небольшим круглым кусочком белого полупрозрачного кварца - вечного спутника золота. Металл словно сеткой оплел камень. Словно это было грубо выполненное самой природой ювелирное украшение, в котором кварц был драгоценным камнем, а золото его оправой. Было видно, что в нем не столько золота, сколько кварца.
Надо как то выбираться. И хоть закол висел неподвижно, не собираясь падать, сразу стали на память приходить подобные случаи с рухнувшими заколами. Вспомнил, как вертолетом прямо с шахты отправляли бурильщика, на которого упал большой закол, сломав ему позвоночник. Хорошо, что вертолет сразу прислали и мужики бывалые попались на смене – додумались с «маслогрейки» дверь снять и выносили его из шахты уже на этой двери, чтобы не причинять боль лишними движениями и не было смещения позвонков при транспортировке. Так, лежа на этой двери на полу вертолета, он и улетел в областную больницу. Вылечили удачно. Даже ходил потом сам, но в шахту его уже работать не пустили, только на легкий труд… Вспомнил я и то, как на этих же штольнях, где сейчас нахожусь, совсем недавно, когда только начали нарезку четвертой штольни, только прошли каких то первых тридцать метров, как обвалилось устье штольни. Разом ухнули с борта с десяток кубометров грунта, наглухо засыпав вход в штольню. Его еще не успели толком закрепить. В каменной мышеловке оказались два шахтера. С ними перестукивались, кричали им. Поняли, что оба живы. Начали откапывать, они с обратной стороны тоже усердно копали. Потом подъехал с прииска автопогрузчик, дело пошло быстрее. К концу смены оба были на свободе. Обошлось без телесных повреждений.
Да и Дед, бригадир мой, был постоянным напоминанием о необходимости соблюдения техники безопасности и осторожности под землей. Свою слегка хромающую утиную походку он нам объяснил обвалом в шахте. Когда работал в Казахстане, на бериллиевых рудниках. Тогда у него обе ноги были поломаны. Поэтому и в бригаде на отбойном молотке работал он, а с мешками бегали мы с Лёхой, стараясь беречь своего «бугра». Хотя для мня отбойником работать было сложнее, чем таскать мешки с пробами. Особенно, когда молоток надо было высоко над головой поднимать, забирая грунт на высоте и в кровле. Деда выручали опыт и знание техники работы.
Чтобы не потерять свою случайную находку, я вытащил из кармана бумажку, завернул в нее, как в конверт, самородок и, положив в карман брюк, мышью юркнул под висящим заколом к выходу, стараясь прижиматься к правому борту рассечки, где трещина в заколе была поменьше. Проскочив несколько метров, остановился, осмотрелся. Так и есть. С этой стороны закола не было видно. Падать он пока не собирался. Сложил под ногами фигуру из трех крупных плоских камней, положив их друг на друга, после чего пошел в «тепляк».
***
В «тепляке» уже меня ждали напарники. Там же находился горняк. Я объяснил им ситуацию по двадцать шестой рассечке, показал найденный самородок.
- А ты знаешь, что по инструкции золото нельзя в карманах перевозить? - привязался ко мне горняк, со скучающим видом.
- А как мне его из штольни в «тепляк» нести надо было? В вытянутой руке на ладони, как Данко свое пылающее сердце? Так это в шахте тепло - постоянно минус двенадцать, а от штольни до «тепляка» за «сороковник» на свежем воздухе, плюс ветерок. Руку отморозишь, пока дойдешь - огрызаюсь я, заметив, что горняк решил поумничать от скуки.
- А как на прииск его повезешь, - не унимается горняк, сегодня он в ударе.
- Да как все золото возим, в геологическом мешке! - начал нервничать Лёха.
- Ты лучше пошли шахтеров закол убрать, а то придавит кого-нибудь. Тогда вопросы к тебе уже начнутся. По технике безопасности, - тут уже начал заводиться наш темпераментный Лёха.
- Сначала сам пойду, посмотрю, проверю. Потом скреперистов пошлю, лениво отругивается горняк.
- Значит восьмидесятый метр двадцать шестой рассечки?- уточняет горняк у меня.
Подхожу к висящей на стене карте подземных выработок штолен и молча тычу пальцем на место обнаружения закола.
- За три метра до него я пирамиду сложил из трех камней, не пройдешь мимо. С этой стороны закол не видно, поясняю в очередной раз.
- Если ломами его со скреперистами не оборвем, то взрывника попрошу, пусть подорвет, - решает вслух горняк и выходит из «тепляка».
- Ты смотри, все на скреперистов свалили! Им что, доплачивают? - возмущается вслед вышедшему горняку Лёха.
- Раньше у нас в шахте были забойщики, - поясняет Дед. – Они в забое сидели с лампой-шахтеркой, сигналили скреперистам. Поэтому лаву вывозили быстро и аккуратно, не рвали тросов и «котов» не выдирали «с мясом». Были в шахте крепильщики – они рудстойки таскали и крепили лаву, слабые места в штреках. Вон как во второй штольне, в самом центре таликовая зона – постоянно кровля осыпается, она же не проморожена, круглый год температура плюс два. Были и закольщики у нас – ходили с такими здоровыми ломами с лопаткой на одном конце, обрывали ими заколы. Поэтому вся работа шла быстро и без травматизма. А теперь всех сократили. Никто не следит за кровлей, как положено. Крепят тоже на авось. И кому не повезет наряд получить. Сами видите, к чему это приводит. А эти дураки – Дед мотнул головой в сторону шахты, имея в виду шахтеров,- сначала даже радовались. Ведь за их сокращенных товарищей копейки доплачивали. Но потом доплаты сняли, объемы увеличили, расценки срезали, а работа осталась. Меньше за деньгами гнаться надо. За жадность свою и пострадали…
Дед закурил, вышел из «тепляка» и хлопнул дверью.
Следом выходим и мы с Лёхой. Я засовываю самородок в бумажке обратно в карман, и мы идем грузить пробы в машину, пока она не ушла. На ней приезжал взрывник, привез капсюля, шнур, взрывчатку. Теперь они едут назад, в поселок. Бригадир договорился, что и нас с пробами подкинут, все равно назад пустые едут. Мы закидали в кузов свои мешки. Но в кабине «ЗИЛа» кроме водителя и взрывника могут поместиться только два человека. Никому не хочется оставаться до приезда автобуса со сменой, так как работы на штольнях у нас пока нет, а время тратить впустую не хочется.
- К тебе горняк насчет закола не подходил? – интересуется Лёха у взрывника.
- Только что сказал, что пойдет какой то закол смотреть, возможно, его придется взрывать. А у меня нечем, я все по норме брал на взрывном складе, так что пусть следующей смене по рации закажет. А то они тоже лишка брать не будут. Никто не хочет остатки на склад сдавать - много заморочек и времени жалко.
- А если осталось? – снова интересуется Лёха.
- Легче в пустой рассечке остатки взорвать и спокойно ехать домой. Но это нормальные взрывники так делают.
- А что, есть и не нормальные?
- Похоже, что есть. На шахте прошлым летом начали «тепляк» на новое место перетаскивать. Прицепили к бульдозеру тросом, он сдернул с места вагончик. А там - мама не горюй! Под одними полозьями саней куча капсюлей рабочих, под другими аммонита мешок. А если бы сдетонировало?!
- Тогда бы ваш тепляк вышел в открытый космос! – хохочет Лёха.
Лёха лезет в кузов. Мы трогаемся, и лихо катимся домой. На середине пути останавливаем машину, я меняюсь с Лёхой местами. После тесной, но теплой кабины ехать в кузове бортовой машины в более чем сорокоградусный мороз удовольствие не очень приятное. Особенно становится холодно от малейшего движения воздуха на таком морозе. Поднимаю воротник ватника, втягиваю голову в плечи, ложусь за передним бортом в позе эмбриона – тут ветра почти нет. Все равно ужасно холодно. Кажется, что даже время застыло на этом морозе. Когда совсем потерял счет времени и перестаю соображать, машина останавливается, потом сдает задним ходом. Это значит приехали, подвозим пробы к нашей «промывалке».
Задний борт открывается, в кузове появляется довольный Лёха.
- Ну что, живой? Не замерз? – он довольно улыбается, глядя на меня.
- Замерз, но еще живой. Не дождешься… - с трудом встаю на ноги, хватаюсь за горловину мешка с пробами, готовясь скидывать их с машины и погреться в движении.
- Иди в «промывалку» грейся, сами разгрузим, я чайник включил, - Дед отбирает у меня мешок.
На негнущихся ногах, походкой Буратино ковыляю в «промывалку». Там светло и тепло. Чайник уже закипел, насыпаю в заварник свежую заварку. Завариваю. Вдыхаю аромат свежего чая. Откидываюсь спиной на горячую батарею. Теперь я понял, что такое рай. Как мало надо человеку для счастья. Как быстро дошло. Всего за тридцать – сорок минут поездки в кузове. В следующий раз лучше автобуса дождусь. Как в Дальстроевские времена все в кузове ездили?! Да и кабины неотапливаемые были…Особенно заключенных жалко. Это похлеще египетских пыток.
Попив чаю, присоединяюсь к напарникам, но Дед снова меня прогоняет:
- Мы тут уже почти все закончили, пробы в холодный склад уже загрузили. Ты в контору иди, сразу к главному геологу. Отдай Елене Николаевне самородок, объясни, где нашел. Что-то мне поведение нашего горняка не нравится…
- Да его с конторы вышибли на штольню, поработать с мужиками, вот и бесится, - пояснил всезнающий Лёха – Он видно и в конторе всех достал, вот и отправили на перевоспитание. Ничего, «кроты» его быстро хорошим манерам обучат…
- «Кроты» - это шахтеры, что ли? – уточняю у Лёхи, но он не отвечает на глупые вопросы. Ведь это вопросы, скорее, риторические…
- А что в конторе, в кабинете интереснее, что ли сидеть? Не понимаю…-удивляется Дед.
- Вот и я не понимаю. Всё, управились. Пойдем чай пить, - закрывает тему Лёха.
- А ты в контору шуруй! Тащи свой самовыродок! Будешь знать, как подбирать что не надо в шахте. Не каждую каку в руки надо брать, можно не отмыться потом! - продолжает веселиться Лёха, уже обращаясь ко мне.
Тащусь в контору. По пути щупаю себя по карманам – не потерял ли. А то будет номер. Цирковой…
***
В конторе нахожу Елену Николаевну, главного геолога прииска. Торжественно вручаю ей свою находку. Поясняю, где и при каких обстоятельствах ее нашел. Отмечаю карандашом место на карте. Получаю от нее задание для нашей бригады - обязательно отобрать пробы на этом месте. И обязательно на обоих бортах рассечки.
- Мы тебе за самородок заплатим, как за подъемное золото, только надо его взвесить. А перед этим надо его от кварца отделить, - рассуждала Елена Николаевна.
- Так опробщикам же не положено платить за подъемное. Считается, что мы его на работе можем воровать, промывая пробы.
- Посмотрим. Ты же его по настоящему нашел? Тем более - при свидетелях. Не утаил. Мы сейчас за подъемное золото стали платить, так те же шахтеры периодически приносят и сдают золотые значки и самородки, которые в шахте находят.
- Ну, не совсем при свидетелях… Я им показал его сразу, как нашел.
Забегая вперед скажу, что на восьмидесятом метре двадцать шестой рассечки второй штольни золотая россыпь действительно резко ушла вверх, в кровлю. Наши дополнительные пробы это подтвердили. Поэтому после нарезки, когда уже бригада ГРОЗ (горнорабочих очистного забоя) стала выбивать лаву с золотыми песками, то по указанию геологов, они в этом месте больше песков брали с кровли, стараясь выдать «на гора» именно золотые пески, а не пустую породу. Пески были богатыми по содержанию в них золота. Прииск если не процветал, то еще уверенно держался на плаву.
А самородок, после того, как из него выбили весь кварц, оказался вовсе невесомым, всего то 0,3 грамма… Но Елена Николаевна свое слово сдержала – добилась того, что мне заплатили за него как за подъемное золото. Тогда этих денег хватило бы, чтобы купить только шоколадку. Но мы купили свежего ароматного хлеба, ведь в девяностых годах он был куда нужнее, чем плитка шоколада. И вкуснее, как мне тогда показалось.
04.05.2019 г.