Когда езжу по М6, то проезжаю село Солодники в 350 км от Астрахани и
вспоминаю свою юность.
Я тогда поступила в медучилище, мне было пятнадцать. Семьдесят девятый год. Расцвет социализма. Нам сказали придти с вещами на набережную утром тридцать первого августа, взяв с собой сухой паек на дорогу - и в колхоз. Это было все, что мы знали о колхозе. Пришли мы на набережную, погрузили нас в "Омик" - теплоходик ОМ, и поплыли мы вверх по Волге, отнюдь не зная куда, 120 еще детей с четырьмя преподавателями. Мне было пятнадцать, и в моей группе я была старшая. Самой старшей девушке из потока было девятнадцать. Она поступила после двух лет работы. И вот плывем мы и плывем, никто не знает, куда. Свечерело, потом стемнело, мы были голодные, на воде было холодно. Спали на скамейках, кто как, прижавшись друг к другу. Потом было утро. Преподаватели наши тоже понятия не имели, куда нас везут. Тоже замерзли и были голодные. Никто за нами не следил, мы бегали по корме, смотрели на воду, любовались видами - несмотря на голод и холод.
В обед следующего дня омик причалил к пристани Черный яр. Омик очень медленный транспорт. Нас перегрузили в грузовики и повезли еще сто километров, мимо села Солодники в степь от села на пятнадцать километров. Там стояли бараки, такие длинные, с кроватями в ряд, через щели в стенках просвечивало солнце. По дороге преподаватели нас подбодряли, что наверняка нас ждет обед, но когда мы приехали, то выбрали из нас шестерых девчат и отправили готовить на всю толпу. А мы забирали матрасы и серые простыни и стелили их по кроватям. Потом девчата что-то там наварили, малосъедобное, но мы были очень голодные.
На следующий день в семь тридцать у лагеря уже стояли грузовики, которые везли нас на поле. Поля были почти все собраны, собирать было нечего. Но это никого не волновало, нам сказали - не рыпаться домой до морозов. Мыться было негде, реально вообще-негде. Мы бродили по селу, которое было в пятнадцати километрах, в поисках того, кто пустит нас в баню. Как правило, никто не пускал. Кажется, я там один раз помылась.
Морозы начались в конце октября, вода в умывальниках замерзла, мы не могли даже умываться и чистить зубы. В бараках мы мерзли, старшие девчата где-то раздобыли водку и пытались ей греться. Врача не было, никто не дежурил с машиной, телефонов не было тоже. Когда у девушки заболел живот, везти ее было не на чем и некуда. Живот, к счастью, прошел, но еще неделю она бродила серая, согнувшись, по лагерю. Но на поля ездила работать. Родня не знала, где мы, мы не знали, как дела дома. Изредка приходили письма из дома, письмо шло дней десять.
Помню, старшую нашу девятнадцатилетнюю изнасиловали в степи, когда она отпросилась в село. Она попала в больницу, когда брела по дороге в порванном свитере и вся избитая. Кто-то подобрал ее и отвез. Потом выписали опять в лагерь. Она долго не зашивала свитер - это ж вещдок. Но...уголовное дело не завели, сказали, что она сама согласилась. Со мной училась девушка, у которой отец был начальник милиции. Она его спрашивала потом и передавала нам ответ - "Какое изнасилование, она ж сама согласилась." У девушки синяк в поллица проходил до конца лагеря. Сейчас так странно - вся история никого не шокировала. Даже когда я потом дома маме рассказала, она отреагировала довольно равнодушно - в порядке вещей, главное - не со мной.
Мы простужались и болели, ходили с распухшими от герпеса губами, и очень болели зубы. Выходной был раз в две недели. На поле мы были с восьми утра до восьми вечера. Потом кто-то спохватился, что мы малолетки, и нам положен короткий рабочий день, и младших стали забирать в четыре. Собирать было уже давно нечего.
Мы устроили забастовку, требуя везти нас домой. Сидели по баракам и не шли на завтрак. Водители грузовиков равнодушно сказали, - "А, так мы не нужны" - и уехали. Воспитатели пытались нас уговорить, к обеду второго дня им это удалось. Водители грузовиков смеялись - "что, набастовались?", когда мы потянулись к трапам для посадки. Там были такие трапы, чтоб лазить в кузов.
Нас перевели на поля с луком. Уже было начало ноября. По ночам стучали зубы от холода.
Мы набрали нам домой сеточки авоськи с луком - хоть что-то привезти. 10го ноября нас повезли домой - 350 километров в кузовах грузовиков.Когда отъезжали от лагеря и проезжали мимо полей, то видели наши ящики - вернее то, что от них осталось, с растекающимися под ними лужами из тухлых помидор. За пару дней до этого я наступила на гвоздь в поле, и нога распухла. Но лечить было некому. Так я и приплелась домой, ковыляя и с сеточкой с луком. Луку мама была рада. Уложила меня спать, напарив по своему методу ногу мне марганцовкой. Когда я встала есть, то держалась за стенку, потому что меня шатало. Брат сказал: "Я не понял, она откуда вообще вернулась?" Мама сказала - "Просто у нее стресс, пройдет, как выспится"
Помню, я еще неделю ковыляла с распухшей ногой, но так и ходила на занятия. К Новому году нам привезли заработанные деньги - по шесть рублей и двадцать две копейки. Изнасилованная девушка стала старостой.
Вот сейчас кто б так с моими детьми бы - придушила бы на хрен! А тогда ничего - штатно.Кому-то были нужны дети на полях, бестолку ковыряющиеся в грязи. Не надо искать смысл там, где нету.
Из-за колхозов у нас были занятия с восьми утра и до шести вечера. Пропуски надо было отрабатывать ночными дежурствами. И частенько еще меня шатало..