Заключительная часть очерка экспедиции по Северному Уралу.
На ночь мы спустились вниз, в зону леса, где не было постоянного ветра, но были дрова. Ставили свою палатку "памирку" (или "серебрянку", как ее называли в народе)и спали в ней впятером, хотя она рассчитана на двоих. Порой холодные горные ветра добирались до нас и в лесном поясе. Тогда приходилось строить снежную стенку, защищавшую от палатку от резких порывов. Где-то на Отортене к нам ночью пришла рысь. Утром мы увидели ее четкие мягкие округлые отпечатки лап неподалеку от места ночлега. Однажды на переходе из-под куста выскочил заяц и побежал ошалелый вниз по склону. Самый сильный и азартный участник нашей группы сгоряча рванул за ним, но тут же попал в коварный апрельский распар и резко провалился в глубокий снег. Окантованная металлом лыжа сломалась пополам, и дальнейший путь ему пришлось идти на ее половинке позади всей группы. С этого момента он выпал из процесса тропления лыжни, что, конечно, сказалось на скорости всей команды.
Вспоминается момент, когда я впервые увидел истоки Вишеры - реки, на которой родился и вырос. Глядя на широкий простор окрестных хребтов, мы стояли среди скал горы Нята-Рохтум-Чахль и решали, по какому пути идти дальше. Карты тех времен, скопированные от руки, были без точного масштаба и зачастую без деталей местности, к которым можно было привязаться.
Теперь я понимаю, что если бы мы направились от истока Вишеры вдоль ее правого берега, то через 25 км вышли бы прямо на Хальсорию, где в те годы еще стояла геологическая база, сожженная кем то в 1990 году. Возможно, обошли бы это жилье верхами и пошли дальше Лопьинский камень. И тот и другой вариант вскоре заставили бы спуститься с гор, потерять высоту и попасть в сырые таежные снега, по которым в пору апрельских распадов ходить очень тяжело, выбрали восточный хребет Ошь-Нёр. Это позволило идти по горам почти до самого поселка Вёлс.
Перед спуском к истоку Ниолс и Тошемки возле верхней границы леса встретили пустой мансийский кораль - загон для домашних оленей. Он располагался на южном склоне, и, наверное, здесь было достаточно комфортно оленям и их хозяину. До сих пор я не знаю, чей это загон, Анямовых или Бахтияровых. Думаю, все-таки Анямовых. Николай Бахтияров в те годы пас оленей значительно южнее, в истоках Вижая, на Мартае, Пут-Тумпе и Чувале.
Спустя 18 лет я понял, что тогда мы прошли совсем не далеко от нынешней избы Сергея Бабакова. Этот примечательный человек много лет работал инспектором заповедника на западной охраняемой стороне Урала и промышлял пушнину на восточном неохраняемом склоне гор.
Пройдя на юг еще 25 километров, по своей плохонькой карте определили, что за речкой малой Мойвой, в метрах в пятидесяти от нее, находиться гидрометеостанция, обозначенная как "ГМС Мойва". Ни кто из нас не знал тогда, есть ли там люди и работает ли метеопост. Между тем путь к предполагаемому жилью преграждал бурный весенний поток реки метров 10-12 шириной. Болотных сапог ни у кого из участников нашей экспедиции не было.
Рубим елку на нашем берегу. Она падает в воду между двух берегов. Медленно сплывает на пару метров вниз по течению и успокаивается. Надеваю на ноги полиэтиленовые мешки... Перехожу по елке с двумя лыжными палками на ту сторону... Иду к месту расположения ГМС на разведку и за помощью... Подымаюсь на склон, вижу поляну станции, несколько домов и человека. Олег - потомственный метеоролог. Он дает мне болотники, и в них участники экспедиции по очереди форсируют бурную Малую Мойву. Таково было мое первое знакомство с будущим центральным заповедным кордоном "Мойва". Позднее, 22 марта 1992 года, здесь же довелось впервые встретиться с Алексеем Бахтияровым, старшим сыном последнего заповедного оленевода Николая Бахтиярова и нынешним главой единственной семьи вишерских манси.
Лишь сутки мы провели на "Мойве". Время поджимало. По лыжне метеорологов прошли мимо величественного Молебного камня и вышли в северной оконечности хребта Ольховочный. Далее оставалось просто следовать по нему траверсом, спуститься к истокам Большой Мойвы и по горе Чувал уйти дальше на юг к первому вишерскому поселку Вёлсу.
Ольховочный хребет запомнился тем, что, идя над речкой на лыжах, мы постепенно поднялись на такую крутизну, что одной из участниц надоело врубаться окантованными лыжами в снег. Она просто сняла их и пошла по горе пешком.
На берегу Большой Мойвы встретили первые медвежьи следы. Голодные перезимовавшие звери уже начали выходить из берлог, и ощущения было не из приятных. В ходе переправы снова срубили елку. Она удачно легла с берега на берег, и, перейдя по бревну через речку, наша группа ушла от Большой Мойвы и косолапых хозяев ее долины.
Вскоре мы уже стояли на вершине Чувала и смотрели открывавшиеся таежные просторы. Далеко на западе был отлично виден "71 квартал". Тогда это был еще действующий нижний склад со штабелями леса, подготовленного к сплаву по Вишере. Глядя на далекий пункт лесозаготовок, мы долго обсуждали, стоит ли пересекать оставшийся до него таежный участок по раскисшим снегам, чтобы выйти на ведущую в поселок лесовозную дорогу? Вопрос мучил один: а вдруг там уже нет людей?! В конце концов решили не спускаться в труднопроходимый лес, а идти дальше по горам до самого конца пути. Двинулись на юг по оси Чувальского хребта к горе Юбрышка, стоящей уже прямо над поселком Вёлс. По пути забрались на вершину высокой сопки Пропащая, характерный "вулканический" облик которой виден издалека. На всю жизнь запомнился вид окружающих гор и долин Вишеры и Вёлса.
По возвращении из экспедиции нашу группу заслушали на заседании географического общества. Собранные пробы сдали на химические анализы и последующую обработку, но результаты их исследования я так и не узнал. В начале 1987 года судьба вернула меня домой на Вишерскую землю.
автор П.Н. Бахарев "Таежные версты заповедной Вишеры".
