Рассказ друга
Вот что хочу я тебе рассказать... Нам было тогда по двадцать два… Хотя нет, ей, наверное, было на год побольше, а, может, и на два. Не помню. Но у меня почему-то уже тогда жила уверенность, сохранившаяся до сих пор, что она была немного старше. С чего бы это?
Я совсем не помню её фамилии, а вот имя память сохранила — Лера. Вообще-то, наверное, Валерия, но все звали её Лерой, так и запомнилось.
Что нас свело? Кто знает… Мы учились на одном курсе, только в разных группах, а курс был большой, сто двадцать с лишком человек, и потому в институтской жизни мы даже и не сталкивались. И в общежитии как-то не встречались, тем более что жила она на другом этаже. И компании у нас были, ну, совсем разные. И вдруг в один вечер — хоп! Совершенно случайно столкнулись на какой-то мелкой вечеринке, два-три взгляда, полнамёка… И мы уже сидим в моей комнате, целуемся, а там и… Нет, если быть совсем точным, это самое «и…» случилось чуть позже, в следующий вечер, потому что в первый раз мы больше говорили, мне как-то не верилось, что она сразу же захочет известного продолжения, я и не настаивал. Ночь просидели, проболтали, прообнимались, процеловались. А уже вечером следующего дня она пришла ко мне снова. Потом было даже жалко первую, как тогда казалось, совсем зря потерянную ночь. Кстати говоря — и сейчас жалко. Почему?
И всё же, что нас свело? Простой и понятный голод молодых тел? Страсть, неведомо как обрушившаяся на нас? Страх одиночества, охвативший нас обоих? Ожидание чуда? Или всё вместе? А тут ещё весна… Я очень хорошо помню щемящее ощущение той весны... Те сначала горьковатые запахи распускающихся почек, а потом сумасшедшие, сменяющие друг друга ароматы черёмухи, сирени и жасмина, майско-июньские ливни, раскаты грозы и убийственно романтическое дыхание набитого электрическими разрядами и насыщенного озоном воздуха. А ещё невыносимая тоска, всё больше и больше захватывающая душу — учеба наша заканчивалась, мы должны были неизбежно расстаться, и от знания этой неизбежности нас всех, однокурсников, страшно тянуло друг к другу. Поэтому мы старались проводить вместе как можно больше времени, причём уже даже неважно в каких «компанейских» сочетаниях. Просто было тоскливо… Просто было тоскливо…
Я до сих пор не могу понять наших с Лерой отношений. Любили мы друг друга? Да, наверное. Или нет? Не знаю… Чуть позже я попытался что-то объяснить самому себе, но придумался только стишок из четырёх предложений:
Ничего не говорили.
Ничего не обещали.
Только истово любили.
Только о любви не знали.
И всё. И если я вспоминаю о Лере, то в памяти всегда всплывает этот стишок.
Впрочем, нет. Разное «всплывает»… Благодаря Лере я надолго полюбил кафе «Московское» на улице Горького (нынешней Тверской). Во многих других кафе того времени можно было взять только мороженное и коктейли, чаще всего, какой-нибудь «Шампань-коблер» или «Привет», ну, на худой конец и «Скотч» годился (помнишь, водка с апельсиновым соком?). А вот в «Московском» мороженное, коктейли и всякие орешки-соки-воды давали на втором этаже, а на первом можно было очень достойно поесть .
По студенческой привычке (вернее, по студенческому отсутствию денег) мы, обычно, если и ходили в эти заведения, то ограничивались мороженным и коктейлями (а то и просто газировкой). Однако Лера, как для меня неожиданно выяснилось, оказалась девушкой рафинированной и любила совершать более серьёзные экскурсы по московским кафе. Благодаря ей и я впервые приобщился к «высокой» московской кухне, которая тогда, надо признаться, по сравнению, с нынешними временами, была совсем небогата. «Котлета по-киевски», «цыплёнок табака», что-то ещё… Кафе «Московское» славилось своим мясом под грибным соусом — на него мы с Лерой и налегали, когда попадали на первый этаж. И, конечно, кипрское вино в короткой, толстой, с длинным кривым горлышком бутылке… Или это было критское вино? Забыл, уже. Но именно тогда я впервые вдруг понял, что вино бывает не только «красным» и «белым», сухим и полусладким, но ещё и кипрским (критским?), французским, испанским… А мы с Лерой, сидя за столиком кафе и небрежно покручивая в пальцах сигареты, потягивали из бокалов красное кипрское (?) вино и чувствовали себя почти что Хемингуэями на южном побережье Франции…
Надо признаться, эти путешествия в красивую жизнь обходились в копеечку, и деньги у меня очень быстро закончились. Но у Леры денег было побольше, и расплачивалась в кафе теперь она, правда, подсовывая мне в руку купюры под столом, чтобы с официантом рассчитывался всё-таки я. Она искренне старалась, чтобы я сохранил лицо «мужчины со средствами» (ха!), мне эта роль понравилась, я даже как-то не задумывался, да и вправду считал, что раз мы вместе, то теперь у нас всё общее… Н-да, стыдоба… Но это я уже потом осознал, совсем потом… Вот тоже, в том числе, и лерина наука: позднее я уже старался всегда и везде платить сам — и за себя, и за других…
Как-то Лера потащила меня к своим друзьям, на подмосковную дачу, кажется, в Софрино. По тем временам дача была шикарная, когда-то здесь жил знаменитый ученый, профессор, по учебникам которого мы все учились, ну а теперь — его потомки. Честно скажу, профессорских потомков я совсем не запомнил, да и с чего бы их помнить — ну, повидались разок, выпили, песни попели. А вот Леру там, на даче, помню — веселую, шебутную, и очень гордую мною. Во-первых, я вел с «потомками» заумные разговоры, даже о чем-то спорил, ведь оказалось, что мы с лериными друзьями занимаем разные научные позиции. А во-вторых, весь вечер развлекал публику песнями, и публике моё музицирование, вроде бы, понравилось. Они даже пытались какие-то мои песенки записать. Вот Лера и посматривала горделиво вокруг. И ещё помню совершенно простое и откровенное лерино «да» в ответ на вопрос хозяйки: «Вам стелить вместе?» Эта вот простота и откровенность меня тогда и поразили. Может быть, именно в тот раз я впервые увидел и понял, сколь решительна бывает женщина, если… А что «если»? Если любит? А любила ли она меня?
Как бы там ни было, но тянуло нас друг к другу нещадно. Мы целые дни проводили вместе, не говоря уже про ночи. Даже когда к Лере приехала мама и на несколько дней поселилась у неё, Лера всё равно находила время, чтобы подняться и провести полчаса-час со мной (я жил двумя этажами выше). Не знаю, что уж она врала маме, я даже не задумывался над этим, мне было совершенно всё равно. Мы настолько рвались друг к другу, что у меня уже тогда ни с того ни с сего в голове возникла фраза: «Набросились друг на друга как изголодавшиеся койоты». Какие койоты? Откуда койоты? А вот выскочила эта фраза неизвестно почему и прилипла…
Свой роман мы особо ни от кого не скрывали, но и не хвастались. Я в отношении личных дел уже давно жил по принципу трёх «Н»: «никогда», «никому», «ничего». Не знаю, откровенничала ли с кем-то Лера, вроде бы нет, да и близких подружек на курсе у неё как будто не было. Конечно, в общежитии про наши отношения уже скоро стало известно, но в это время шла последняя сессия, потом защита дипломов, потом сразу же госэкзамены, так что никому ни до кого не было никакого дела. Зато мы с Лерой, как говорят сегодня, «взорвали мозг» окружающим на выпускном вечере, который всем курсом праздновали в ресторане на Калининском проспекте.
Тут надо кое-что объяснить. Лера оказалась нашей однокурсницей, наверное, курса с третьего, то ли переводом из другого института, то ли после академического отпуска, точно я не знаю (а! вот почему я думал, что она немного старше меня!). Пришла, и попала в группу, где были собраны бывшие «вечерники», тоже переведённые на дневное отделение совсем недавно. Потому и сама Лера мало кого знала на нашем курсе, и её мало кто знал. Со мной же была другая история. В силу своего характера, общительности и частенько глупой активности, я пользовался некоторой популярностью не только на курсе, но и на факультете, как говорится, и швец, и жнец… А тут ещё гитара, песни, театральные постановки. То есть и на дуде… И когда у меня случались романтические приключения (была пара-тройка таких, с однокурсницами, и не только), то многие на курсе с большим интересом следили за, чаще всего, бурным развитием этих событий. Кстати говоря, к этому времени как раз одно из таких приключений закончилось, но ещё не все были об этом осведомлены…
И вот в ресторане на Калининском совершенно нежданно для большинства собравшегося народу — и для однокурсников, и для преподавателей, и даже для моих близких друзей — наш с Лерой роман раскрылся. Помню, помню очумелые глаза озадаченных окружающих. Помню, помню эти глаза…
А вот Лерины глаза не помню. И лицо её уже не могу вспомнить. И цвет волос, и запах, и голос — не помню. Даже не помню, когда всё это забыл. Вот помнил, помнил, а потом — раз, и всё… И фотографии ни одной нет… Остался в памяти только какой-то неясный абрис…
Нашему роману с Лерой судьба отвела месяц-полтора. А в начале июля мы разъехались: я — на военные сборы, Лера — в экспедицию. Перед нашим разъездом она подарила мне сборник немецкого солдатского юмора, причём на немецком же на языке и с какой-то своей надписью. Эта маленькая книжка карманного формата потом ещё долго кочевала по разным полкам моих многочисленных книжных шкафов, пока совсем где-то не затерялась.
На сборах мы пробыли всё лето, да ещё и сентябрь захватили. Все три месяца я не отпускал Леру от себя, вспоминал о ней, стишок вот придумал: «Ничего не говорили. Ничего не обещали…» Может, от тоски не отпускал, может, от любви. А ещё писал Лере длинные, повествовательные, «солдатские» письма, тоже, наверное, от тоски. Но ответов её ждал с трепетом и даже с надеждой. А их, ответов-то, и не было. Лишь однажды пришло от неё небольшое письмецо, какое-то пустое по содержанию.
Больше я с Лерой никогда не встречался, и ничего о ней не знаю.
Автор: Сергей Перевезенцев
Другие рассказы можно почитать здесь:
Осенний сон человека, которого никогда не было