Ордос медленно поплыл над полем, унося хозяина от онемевшего Хуцзира. Хайду не сомневался: его приказ тысячник выполнит, иначе — смерть. Но даже смерть надо заслужить, а тем более — монгольскую. Хуцзир все сделает, как надо. Теперь можно спокойно собраться с мыслями. На линии холодного, серого горизонта показались сначала купола собора, застывшего на холме, а потом и башни кремля. Джихангир чувствовал, что урус повторятся не станет, поэтому шел к городу, не опасаясь увидеть неприятельское войско. Полсотни во главе с Хуцзиром унеслась на переговоры, высоко держа шестихвостое знамя. Спешить некуда. Нужно дождаться ответа. Хайду поднял правую руку. Войско остановилось. Пусть воины отдыхают. Готовят еду, просушивают возле костров одежду, чинят ичиги, ремонтируют доспехи, правят мечи. Пусть готовятся к битве, которой не будет. У них был плохой день, потом плохая, очень плохая ночь. Поэтому пусть отдыхают. Этот урус не будет встречать монголов в открытом поле. Он хоть и одержал победу, но прекрасно понял и осознал, что второй раз такой удачи не случится. Теперь, нанеся значительный урон и думая, что пошатнув твердость духа в рядах неприятеля, он должен использовать стены. Интересно, как? Наверняка расположит лучников и пращников на забрале, а пехоту поставит внизу. У него хорошая пехота. Копья такой длины, что испытанные боевые кони шарахаются. Да, а конницу он спрячет за воротами. Вроде горстка конных, а неприятностей при хорошем управлении причинить могут много. Тактика проста и широко известна. Чтобы подойти к стенам придется вначале драться в пешим строем с русской ратью, а в этом случае один урус стоит пяти монголов. Но не таков этот урус: наверняка что-нибудь выкинет похлеще того, что первым приходит на ум. Что там говорил этот тщеславец Хуцзир: воины, мол, хотят грабежа, красивых женщин, крепких рабов. Красивых женщин, хм! Хайду прикрыл глаза и мысленно перенесся на двадцать два года назад. Город горел. Черный дым затянул ночные звезды и полную луну. Воздух сотрясался от криков победителей и страшных воплей побежденных. Рушились дома. Пыль, гарь, запекшаяся на песке кровь. Много крови. Много обезумевших детей и женщин. Мужчин в плен не брали. Убивали на месте, независимо от того было в руках оружие или нет. Всех: стариков и детей. Из дворца шаха выволакивали все ценное: ковры, одежду, посуду, оружие. И делили между собой прямо на площади перед дворцом. Сволочь шах успел умертвить почти весь свой гарем, дабы он не достался победителям. Почти, но все же не весь. Кое-что все-таки оставил. Иначе воины стали бы грызть и насиловать камни. Потому что гаремы князей и шахов — это всегда самая высшая и сладкая мечта любого, кто берет в руки оружие. Что до обычных женщин, то они всегда под рукой. А вот гарем! Ухоженные, гладкие тела искушенных в любви жен и наложниц. Благовония. Чистые, изысканные ткани лож и будуаров, на которые хочется бросить пропахшее потом, чужой кровью и войной тело. В одну из комнат выстроилась очередь. Хайду посчитал: семьдесят второй. А сколько еще было до того, как он встал в эту очередь? Дело шло ходко: воины истосковались по женскому теплу и телу. У некоторых семяизвержение наступало от одной только мысли.
Она была темнокожей, худой и почти безгрудой. Обычные женщины,чьи крики неслись с дымных улиц, по мнению молодого Хайду, были куда привлекательнее этой. Но что значит слово гарем! Тым-л-лях! Если воин в числе лучших — ему позволят посетить гарем. Разрешат командиры и ветераны. Его не прогонят от сладкой добычи. До этого дня он не знал, что такое женщина. Он даже не представлял толком, как нужно себя вести. Весь личный опыт основывался лишь на рассказах товарищей по оружию.
Хайду смотрел на темнокожую и ясно понимал, что она никакая не жена и даже не наложница, а всего лишь прислуга, привезенная из далеких стран и купленная своим бывшим хозяином или хозяйкой на обычном невольничьем рынке. Бывший раб почувствовал в девушке родственную душу. Он оперся коленом на взбитые простыни и даже сквозь плотную ткань ощутил, насколько они мокры. Женщина лежала на боку, закрыв лицо ладонями. Красивая,тонкая линия бедра и ягодиц. Незавершенность линии говорила о еще совсем юном возрасте. Взгляд скользнул дальше — спина. Воина передернуло. Кожа на спине содрана, словно по ней долго били хлыстом, сыпали соль и снова били. Он достал из походной сумки мазь и протянул. Но тут ворвался младший темник Бельгутей и закричал: «Чего ты так долго возишься?» Увидев в руках Хайду мазь, резанул белками: «Еще раз увижу, что проявил жалость — отрублю руку! А пока ступай!» - «Общаешь, что никому не скажешь!» - «А если нет, тогда что?» - «Тогда я тебя убью прямо здесь!» - «Я тебе обещаю, но не потому, что боюсь, а потому, что сам был такой. Ступай!»
Хайду шел на ватных ногах прочь их дворца. Ни кровь, ни крики, ни стоны людей не врезались так глубоко в сердце, как спина той девушки. Никогда он не захочет такого удовлетворения своих желаний. Отныне гаремы не влекли его. Всякий раз после того несчастного опыта, когда падали новые города и рушились очередные дворцы правителей, он обходил стороной стены, за которыми скрывались дорогие ткани и роскошные будуары. А в ту ночь, выйдя из дворца, он увидел женщину в длинном темно-синем платье, семенящую в глубине улицы. Женщина уходила от него прочь, бегло оглядываясь, перебегая от одного дома к другому. При хотьбе платье чуть переливалось в свете огней и играло складками. Под ткатью угадывалась не тонкая, но довольно изящная талия, манящие выпуклости полных, округлых бедер и ягодиц. Плечи высоко подняты, словно боялись уронить бесценный алмаз черноволосой головы. Он побежал. Волна желания обожгла снизу, рванулась к горлу, забухала в ушах. Хайду не видел ничего, кроме темно-синего силуэта. Свернула за поворот и скрылась из глаз, отчего рассудок молодого монгола едва окончательно не помутился. Но слава Вечному Синему Небу, взгляд вновь отыскал ее. Вбежала в арку и вновь растворилась в дыму. Хайду рванул из-за пояса меч и стал рубить этот синий клубящийся дым, не слыша и не чувствуя, как из собственной груди вырывается глухой, звериный рык. Мелькнул подол платья. Перед самым носом хлопнула дверь. Удар ногой. Дверной щит слетел с петель. В комнате было темно, хоть глаза коли. В углу тьма шевельнулась, поскребла пальцами по стене. Хайду протянул руку и нашел волосы. Потянул на себя. Сопротивления почти не встретил. Женщина стала опускаться на ковер, увлекая за собой Хайду. Вот он уже сверху. Едва коснулся бледного, тонко очерченного лица рукой, как поток семени вырвался наружу, вся его плоть содрогнулась в конвульсии. Неожиданно женщина прижала его голову к своей груди и оплела ногами стан. «Волчонок, дикий степной волчонок!» - шептала, двигаясь навстречу всем телом. Он вдруг понял, что женщина, как минимум, вдвое старше его. Эта мысль породила волну покоя в душе, и он вошел в горячее, скользкое лоно.
Ветераны всегда наставляют молодых перед взятием города словами о том, что нужно вспарывать животы всем изнасилованным женщинам, дабы те потом не наплодили врагов, у которых в жилах будет течь твоя кровь. А если проявишь слабость — навлечешь на себя позор, на племя же — беду, ибо нет никого яростнее и страшнее сына изнасилованной тобой женщины. Но Хайду не смог. Он стоял и смотрел на полные и красивые бедра, на чуть выпуклый живот, на грудь, пылающую яркими ягодами сосков. Смотрел и не хотел уходить. Меч, боевые кони, сверкающие доспехи — все вдруг померкло перед жаждой жить и обладать женским телом, источающим аромат материнства и неги.