Всяк проповедник да исповедается...
"Прежде, чем получишь право услышать чью-то историю, потрудись рассказать собственную" - подумал я невзначай. Взвесив эту мысль в одной руке и чашку чая в другой, пришел к выводу о том, что она здравая, и потому, с вашего разрешения в форме вашего же, друзья, внимания, постараюсь рассказать свою.
...История моих отношений с верой началась много лет назад, когда однажды, по случаю приезда в гости моей далекой кузины-одногодки, родители вдруг повели нас в православный храм креститься. Мне, десятилетнему мальчишке, было, мягко говоря, до лампочки все это действо и его смысл, но позже, взрослея, я все чаще стал возвращаться к нему.
Воспоминания мои более чем смутные. Я помню адрес храма в своем городе просто потому, что этот храм все еще на том месте. Отрывочно помню убранство и, пожалуй, характерный запах, какой обыкновенно стоит в церквах. Помню нарочную тишину и гулкое эхо от всякого шороха. При обряде мне неприятно намочили волосы, но тот день был летним и теплым, и неприятные впечатления испарились под солнцем довольно быстро.
Неоднократно впоследствии собирая впечатления "первого контакта" с религией, я пришел к выводу, что смысл всего, что с ней связано, мне предстоит понимать еще долго. А поскольку интересы десятилетнего мальчика в девяностые касались чего-угодно, только не религии (моя семья не из воцерковленных), внимания вопросам веры сознательно я не уделял. Впечатления были ни плохими, ни хорошими. Самым точным словом для них было - непонимание.
Какое-то время я с гордостью носил дешевый крестик на веревочке, но когда убедился, что выгодоприобретателями от этой гордости не являюсь ни я, ни родители, ни иные родственники, смысла носить натирающую капроновую нить с этим ажурным грузиком не нашел, снял, положил дома в шкатулку с бижутерией, да так и оставил.
В школьные годы я был озадачен хорошими (даже не отличными) оценками, а к пятнадцати годам - старался подружить успеваемость с развлечениями детства в условиях интереснейшей, на тот момент, "войны полов", когда мальчики начинают значить для девочек что-то такое, чем они еще не являются, а девочки для мальчиков что-то такое, чем они никогда являться не смогут. Но эту увлекательную тему я оставлю за кадром на этот раз, друзья.
Вопросы веры меня, повторюсь, не занимали до конца школьных лет. Но так было не со всеми, кого я знал. Так, например, на гребне сектантского цунами к этим вопросам вынесло мою старшую сестру. Она стала снабжать всю родню околорелигиозной литературой и недорогими изданиями священного писания. Я любил читать, и с большим вниманием читал мелодичные для моего слуха псалмы царя Давида из небольшой Псалтири, некоторые, кажется, даже запоминал наизусть. Я не придавал этому особенного значения, но с большим любопытством замечал, как другие люди его придают.
Старшая сестра иногда приводила меня, бесхозного на летних каникулах школьника, в баптистские молебные дома. Люди там вели себя странно, много молчали и слушали проповедника, иногда что-то невнятно бормотали, уткнувшись в небольшие книжечки, но, что несомненно приятно, были сплошь доброжелательными, улыбчивыми и внимательными, а потому неискренними. Бывало, даже моченый в вине хлеб давали, и как-то, похоже, стыдились этого действия в отношении несовершеннолетних.
Из этих наблюдений я пришел к выводу, что баптисты - это собрание неуверенных верующих.
С определенностью сказать это обо всех не представлялось и не представится никогда возможности. Напротив, некоторые из моих одноклассников, как я выяснил, были верующими людьми (или, по крайней мере, росли в верующих семьях) и были неподражаемо успешными (хотя бы по школьной успеваемости) детьми. Одним из таких был мой лучший друг, в семье которого меня с радостью принимали в гости, поили чаем с печеньем и позволяли играть на компьютере друга (что тогда было для меня сказочным везением). Отец друга был мастеровитым и хозяйственным, погруженным в свои мысли и немногословным мужчиной с лицом чистым от истерических морщин, мать - очень домашней и мягкой во всех смыслах женщиной, а бабушка так и вовсе настоящим хрестоматийным "божиим одуванчиком". Казалось, что даже собаки на ее участке у дома незваного гостя могут разве что зализать до полусмерти.
Иными словами, успешность друга не была связана с какой-либо религиозной муштрой в духе "Делай уроки, иначе сгоришь в Аду!". Скажу даже большее - причиной успешности, как я выяснил, была глубокая социальная сознательность таких людей. Так, например, моя другая одноклассница всякий раз после школы отправлялась, как она говорила, "на ячейку". Ячейками назывались небольшие ответственные группы верующих баптистов, дети которых собирались на квартирах или даже в молебных домах после школы, чтобы, словно в группе продленного дня, помогать друг другу делать уроки и играть. Так, беря пример с родителей, они быстро учились быть примером для своего круга общения - учились, пожалуй, самому главному, чего не преподают в школах - сознанию личного авторитета. Именно поэтому дети из верующих семей отличались сплоченностью, благоразумием - являясь авторитетом для других, невозможно не быть авторитетом для себя самого и получать плохие оценки.
Тем временем старшая сестра все больше погружалась в религиозность и становилась все более и более навязчивой баптисткой: к приносимым книгам добавились неканоничные, но яркие издания, написанные туманным богословским языком, а к ним, в свою очередь, кинофильмы на видеокассетах чистейшего пропагандистского толка. Быть может, и вам знакомо тяжелое чувство, которое возникает ко всякому, чье поведение невозможно объяснить иначе, как болезненностью восприятия действительности. И я совершенно убежден в том, что воинствующие фанатики встречались и вам в жизни. Увещевания и вразумления в таких случаях, по степени их запущенности, уже не помогают, до тех пор, пока сам человек не увидит приносимого окружающим зла, не имеющего ничего общего с искренней верой в Бога. На попытки вразумить ее фанатизм, она отвечала цитатами из Святого Писания так ловко, как только ее научили проповедники-крестители.
Подводя итог, я решил для себя, что все люди - очень разные сами по себе. Эти различия в отношениях к вере и религии не стоит списывать на обстоятельства, ведь ответственный сознательный выбор всегда остается на совести отдельно взятого человека. И мой выбор был - продолжать наблюдать и понимать.
Так я впервые прочел, сперва, Новый, а после и Ветхий заветы. А потом я закончил школу...
С поступлением в университет у меня не заладилось, и я очень переживал по этому поводу. Для меня самого факт неудачи при поступлении был, по меньшей мере странным: учился я хорошо и имел в аттестате только 4 четверки, остальные отметки "отлично". Это ставило в тупик не только меня, но и всех, кто меня знал. А объяснение было проще некуда - я оказался жертвой веры в меня моих же преподавателей. Мои точечные успехи часто воспринимались учителями, как проявления прочных знаний, и можно ли винить усталого учителя конца девяностых в том, что он предается иллюзиям по поводу своих лучших учеников? Думаю, нет. И к этой вере в меня я до сих пор чувствую искреннейшую признательность, и не менее этого.
После годичных мытарств мне удалось поступить в университет, и я обнаружил собственную несостоятельность в социализации: десятилетняя привычка к неизменному школьному коллективу и узкому кругу друзей вытравила всякую адаптивность, и я некисло так стрессанул, когда вливался в новое университетское сообщество. Оттого естественным было и стремление обрести, как минимум, внимание и понимание в каком-нибудь добром и небольшом кругу. Так я и попал к протестантам.
Это был новый виток развития отношений с верой и религией. Протестанты напоминали баптистов, но отличались более свободными обрядами. Обрядами и церковными нуждами я не интересовался, но с большой готовностью общался и заводил друзей в протестантской среде. К некоторым из этих людей я до сих пор питаю самые теплые чувства. Этот круг общения был творческим: мы много пели на улицах (и вовсе не духовные произведения), шутили и смеялись.
Пожалуй, самым страшным было как раз то, что относилось к религии: однажды, задержавшись после церковной службы, я видел, как молится молодая девушка. Сперва она читала нараспев один из псалмов, а затем стала молиться в голос, погружая себя в какой-то экстатический транс. Через минуту она уже заламывала руки, плача и с силой припадая лбом о пол... И если вы подумали, что она какая-нибудь "чумная истеричка", каких частенько, как магнитом, притягивают в свое лоно церкви, то... нет. Воспитанная и добрая, беспримерно честная женщина, какой я ее знаю и по сей день, просто не могла себя так вести. Но вела, и это было, как оказалось, правильным - она, в глубине своей души, искала баланс между вежливостью к другим и искренностью к Богу, и, скажу вам наперед, уже давно нашла его, обратив искренность от Бога к себе самой. Но тогда ее молитвы выглядели и вправду дико.
С православной церковью в то смутное для страны десятилетие я отношений не заводил, небезосновательно остерегаясь обрядовой косности, фарисейской безучастности и навязчивой иерархичности традиционных отношений священников и мирян. Да что там говорить! Сама православная церковь в девяностые и ранние двухтысячные не могла разобраться, какой ей быть. Православие трясло и шатало. И если бы этим шатанием зацепило мой все еще светлый разум тогда, я бы здесь с вами не рассуждал сегодня.
Так какие же выводы удалось сделать мне из собственной, небогатой, но явно не пустой, истории наблюдений? Приведу только существенный и самый конструктивный "сухой остаток":
1) Люди - другие. То есть, другие люди - не просто другие версии каких-то представлений о себе самом. Они принципиально другие, каждый в отношении каждого. Это означает, что путь к вере у каждого - свой собственный. Чей-то, вероятно, пройдет по руслу одной из религий. Чей-то - пойдет напрямик. Чей-то - с кровью чрез тернии, а чей-то - медленно на цыпочках по широкой магистрали. А судей - на вилы.
2) Религия и вера - вещи настолько же разные, как, скажем, влюбленность и любовь. В первом случае - это зависимые отношения с иллюзией, во втором - конструктивные отношения с собой и Богом. Отделяй мух от котлет.
3) Вера начинается с себя. И, в каком бы широком смысле нам бы ни хотелось ее понимать - всего лишь система отношений с принципиально непознаваемым, с тем, что "за гранью". Эти отношения крайне важны, и без них человек не может находиться в здравом уме. Невозможно поверить ни в одного из богов, каким бы единым он ни был во всех своих лицах, если тобой правит самоуверенность. Невозможно и обрести искреннюю веру, будучи терзаемым непрекращающимися сомнениями в самом себе. Таким образом, вера - это тонкая гармония, которую всегда внутренне стремится обрести каждый человек. И выбор здесь не в том, сделать что-то в пользу этой гармонии или во вред - ничто не повлияет на силу этого великого стремления верить. Выбор здесь лишь в том, действовать или бездействовать. И часто в последнем куда больше зла, чем в самой лихом и безрассудном действии. Обидчивость в вопросах веры - нелепа, если пользуешься головой.
П.С.: самый важный вывод я положил в основу восприятия Библии, прочтением которой, со всей возможной подробностью, займусь в продолжении этого цикла публикаций.