Русские люди в большинстве случаев глубоко любят Россию и русский народ. Но, с другой стороны, будучи чуткими ко всякому злу и несовершенству, они нередко бранят Россию и русский народ так страстно, как будто ненавидят свою родину.
Пушкин в письме к жене 18 мая 1836 г. сказал: "Чорт догадал меня родиться в России с душою и талантом", а через полгода, когда было напечатано первое "философическое письмо Чаадаева, презрительно оценивавшего прошлое России, он писал Чаадаеву: "клянусь честью ни за что на свете не хотел бы я переменить отечество или иметь иную историю, чем история наших предков, какую Бог нам дал".
Глинка в письме 8 марта 1841 года говорил: "Увезите меня отсюда - я достаточно терпел эту гнусную страну, довольно с меня. У меня сумели отнять все, даже энтузиазм к моему искусству - мое последнее прибежище". И вместе с тем, по сообщению И.И. Панаева в его "Воспоминаниях", Глинка горячо любил Россию и охотно беседовал о будущности ее. Любовь к русскому народу он выразил делом, поскольку искал национальной формы в своем музыкальном творчестве посредством связи с народным искусством.
Салтыков-Щедрин, безжалостно изобличавший в язвительных сатирических очерках недостатки русского государства и русского народа, писал: "Я люблю Россию до боли сердечной и даже не могу помыслить себя где-либо, кроме России".
Мусоргский был отрицательно настроен к режиму русского государства, но он горячо любил русский народ. Он писал Репину: "Какая неистощимая рука для хватки всего настоящего жизнь русского народа"; мне "не познакомиться с народом, а побрататься жаждется". Брат его рассказывал о его любви к народу и о том, что он "считал настоящим человеком русского мужика".
Недостатки русского народа Достоевский описал острее и глубже, чем Щедрин, но в то же время он глубже видел и достоинства его. За месяц до смерти он писал: "я за народ стою прежде всего; в его душу, в его великие силы, которых никто еще из нас не знает во всем объеме и величине их, - как в святыню верую".
Нас очень трудно сдвинуть; но раз мы сдвинулись, мы доходим во всем, в добре и зле в истине, и лжи, в мудрости и безумии, до крайности. "Все мы, русские, любим по краям и пропастям блуждать", - еще в XVII веке жаловался наш первый славянофил, Крижанич.
Особенность, может быть, очень опасная, но что же делать?