Единственный способ обнаружения пределов возможного состоит в том, чтобы отважиться сделать шаг в невозможное.
Артур Кларк
Я прожил долгую жизнь, познав и радость обретения, и горечь потери. Я много раз умирал, бесчисленное множество раз, но родился я лишь однажды. Я был рождён более двух сотен лет назад, и из моей памяти почти стёрлись лица моих родителей.
Представьте, что можно сделать за две сотни лет? Вот и я о том же. Я попробовал всё, до чего только мог додуматься. Я чувствую любовь, радость, наслаждение и боль… Всё кроме смерти.
Вам может показаться, что я счастливчик, которому невероятно повезло, настолько, что я могу наблюдать весь путь человечества. Вряд ли это награда за праведную жизнь или что-то такое. Скорее уж кара.
Наверное, начну по порядку. Родился я в 1789 году, в крестьянской семье. Правила в ту пору Екатерина Великая. Детство своё я почти не помню, из всего, изредка всплывает хмурое бородатое лицо отца, и как меня забрали в армию. Именно там я понял, что отличаюсь от остальных людей.
Представьте себе мой шок, кода я пришёл в себя в яме с трупами? На несколько мгновений мне показалось, что я попал в ад: запах гари, разговоры на неизвестном языке, как я позже узнал, это был шведский, и несмотря на то, что из меня вырвали здоровенный кусок плоти, выстрелом, я всё ещё был жив. Медленно ощупывая себя, я не нашёл раны, хотя точно помнил, ту боль, когда пуля вгрызается в твоё тело. Повернув голову, я увидел офицера, моего ровесника, молодого парня, ему повезло меньше, как тогда казалось мне, ему раскроили череп.
Как я дождался, когда все уйдут, и выполз из ямы, переодевшись в костюм офицера, я толком не помнил. Я дезертировал. Возвращаться обратно я не хотел, потому как объяснить, почему я ещё жив, я вряд ли бы смог.
Дальнейшие годы я скитался по миру, живя то тут, то там. Научился многому, в том числе, подделывать документы, и менять личности как перчатки. Не желая попасть под внимание власть имущих, я старался жить как можно тише, но со временем, понял, что если бы меня и ждали или искали где-то, то сменилось уже несколько поколений. И я вернулся домой.
Моя родная деревенька стояла разрушенной, страна, в которую я переехал, тайно, естественно, была совершенно другой. Непохожей, гораздо динамичнее, более наполненной жизнью, чем в моих воспоминаниях. За время, проведённое вдали от Родины, я сколотил состояние, которое пригодилось мне, в стране, в которой стало продаваться всё. Местная милиция, находясь в шоке от резких перемен, без проблем выдала мне документы, за небольшое пожертвование, и я снова смог жить на своей земле.
Когда эмигранты, в чьей среде я вращался, выдавая себя за такого же, беглого офицера, иногда за учёного, говорили, что они страдали вне родины, я не понимал их. На чужбине, я не особо тосковал по своей деревне, в которой я бы не увидел и сотой доли того, что видел и чувствовал в своих скитаниях. Но только приехав домой, я почувствовал что-то внутри себя. Словно до этого чего-то не хватало, но сейчас я стал полноценным.
– Вы недавно сюда переехали? – Спросила меня миловидная девушка, лет двадцати.
– С чего вы взяли? – Удивлённо спросил я.
– Вы говорите со странным акцентом. – Улыбнулась она.
– Предки давным-давно эмигрировали. – Кивнул я. – А я решил вернуться на историческую родину.
– А что вас привело в наш институт? – Спросила она. – У нас наоборот все бегут, в коммерцию.
– Не люблю торговлю. – Моё лицо скривилось, а я вспомнил, как в Штатах, в ревущие двадцатые, я проиграл целое состояние на ставках. С тех по охоту до торговой деятельности у меня отбило напрочь. И я стал заниматься тем, в чём понимал лучше всех – историей.
Девушка взглянула не меня уже без интереса. Видимо все иностранцы ей казались людьми богатыми, а богачи, как всем этой новой России известно, так или иначе связаны с торговой деятельностью.
– Ваши ключи. – Она подала мне связку ключей.
Коротко поблагодарив её, я стал подниматься по старой лестнице. Мой кабинет, был на втором этаже, и представлял собой весьма потрёпанное жизнью и студентами пространство.
Вот тут мне и предстоит отработать ближайшие лет десять, пока кто-нибудь снова не подметит, что я не старею. Всегда находится кто-то очень внимательный, начинающий задавать неудобные вопросы.
И не на все вопросы я готов дать ответ. Даже не по причине моей особой скрытности, или желания покоя, как я понял, покой мне не светит, а потому, что я и сам не знаю почему я не старею и не могу умереть.
Все мои ранения, какими бы они не были, заживают невероятно быстро. И даже отрубленная голова, и порубленное на куски тело, вот уж, казалось бы, состояние при котором «воскреснуть», хотя я не люблю так говорить, обычно предпочитая термин «вернуться», не получится, не помешала мне через два дня спешно покинуть недружелюбный к чужакам штат Пенсильвания.
Хотя, если отпустить бороду, то можно проработать и все двадцать – двадцать пять, а потом выкупить какой-нибудь участочек в глуши и выдавать себя, за собственного племянника, сына и так далее. А потом снова бежать.
В столь долгой жизни, самое страшное, это то, что десятилетия проносятся столь же быстро, как для обычного человека часы. С одной стороны, это долго, но с другой, вам нужно срываться с насиженного места, и куда-то бежать. И так раз за разом. Иначе, я рискую провести долгие годы, в не очень-то и уютных застенках какого-нибудь правительственного учреждения, или очередных сумасшедших фанатиков. И с каждым разом, словно издеваясь надо мной, становится всё сложнее. Если, когда я дезертировал, достаточно было только бумажки, на которой написано кто ты и откуда, то потом появились фотографии, паспорта с ними у всех. И каждый год они усложняются, словно главной задачей человечества, стала моя поимка.
Хотя зачем им это? Даже если меня разберут на атомы, то тайны моего проклятия они не узнают. Разбирали уже. Я искал способ покончить со всем этим, а та группка биологов, хотели разгадать мою тайну, и сделать всё человечество такими же как я. Такими же пустыми внутри.
Артур Кларк, фантаст, выводя свои три закона, однажды сказал, что единственный способ обнаружения пределов возможного состоит в том, что нужно шагнуть в это самое невозможное. Может быть, когда-нибудь человечество вынудит меня сделать этот шаг. Может быть. Когда-нибудь.