Сегодня ночью кончится зима. Уже темно и за окном холодный снег не хочет умирать, но вскорости придётся. Все рано или поздно умирают, и даже Боги умирают, обычно по воскресеньям. Он разглядывал лес, оставаясь в одиночестве, запрятавшись от холода в своей любимой комнате с видом на подъездную дорогу, терявшуюся в чаще леса, из которого на него смотрели два горящих глаза. Сова, подумал он и стал разглядывать две ярких точки, вспоминая свою молодость, свою жестокость и стихи. Дом пуст, конечно, если не считать рабов, что ждут, когда в ночи вдруг скрипнет дверь и чёрный человек-тень скажет: «Вставайте, пройдёмте с нами». А после будет всё кончено, и оборвётся никчёмная жизнь, потому что так надо. Людям доверять нельзя, особенно таким.
Мёртвая тишина ворошит странные воспоминания из прошлой жизни, а совиные глаза из леса, словно фары, освещают их новым светом, другим, не похожим на правду, таким далёким, и кажется, что нереальным вовсе, и кажется – чужим. И эта тишина так схожа с тишиной в горах, когда ты смотришь в пропасть, когда так хочется полёта, когда вокруг лишь горы, небеса и травы. Да где-то в небе мёртвый Бог, как он понял тогда, в девяносто четвёртом. И тогда не было мечты выше неба. Было только шевеление овец, где-то там, у подножия гор, и рассказы старых чабанов, и осознание того, что жизнь этих людей пуста, как без вина кувшин. И появилось твёрдое решение, не становиться пастухом овец, а быть сильнее обстоятельств и выше тех, кто смотрит свысока, брезгливо щуря серые глаза и сабли их блестят на площадях. Но жизнь жестока и коварна, он всё же стал пастухом, но теперь он знал, что иначе с ними нельзя, с этим стадом ухватившихся за призрака овец.
И он услышал, как в лесу глухо ухнула сова, словно что-то предвещая, как будто что-то говоря. Он видел, как упала с неба серебром звезда, он вспомнил долгие сибирские морозы и то, как пробивался к небу, тогда ещё веря во всё, что узнал, что ему рассказал его наставник, он всё ещё мечтал быть благородным, как герой Казбеги. Но невозможно оставаться человечным, когда перед тобою сверхзадача, когда ты чувствуешь момент, который может больше и не повториться, который может ускользнуть. И ты останешься всего лишь винтиком в системе, всего лишь исполнителем чужих, неправильных идей, придуманных народом, который был виновен в том, что убивал богов.
Раздался громкий телефонный звонок, в соседней комнате, но он не шелохнулся, сегодня ночь, когда все дела не важны, сегодня ночь, когда он подавляет слёзы от воспоминаний. Однажды вечером, когда слетали листья, он вдруг подумал, что давно уже он не писал стихов, и позже, в Лондоне он вспоминал о том же. Телефон в соседней комнате умолк и снова воцарилась тишина, и снова мысли об упавших звёздах вернулись, чеканя в памяти их имена.
Сова переместилась на другую ветку, с еловой лапы осыпался снег, как тогда, жаркой июньской ночью, когда он не мог поверить в то, что ЭТО случилось, а он не успел, как следует вычистить стойла и выучить новых овец. И тогда он прятался сам от себя в течение трёх суток, тогда он думал, что можно сделать. И тогда он стал ещё закалённее и ещё сильнее. Тогда он стал ещё холоднее и беспощаднее. Беспощаднее даже, чем тогда, в середине тридцатых. Потому что он ошибаться не мог, потому что могли ошибаться только другие.
Однако недавно он где-то всё же ошибся, он понял это только вчера, но возможно ещё не всё потеряно, возможно, ещё удастся всё исправить, только надо быть жёстче, надо быть крепче. Они приедут сегодня, все четверо, они наверняка уже что-то задумали. Он воспитал опасных подчинённых, они теперь уже не помощь, теперь они – угроза. А угрозу нужно устранять, не считаясь ни с количеством жертв, ни с тем, кто эти люди. Однажды, он уже это доказал, в конце сорок второго года.
Одного ему было жаль – это те, кто уже не вернётся, по собственной воле, или по воле судьбы. Те, кто был рядом с ним долгие годы, а после превратились в память или стали удаляться, как самолёт от взлётной полосы. Их прогонял страх или что-то ещё. Но он всех их помнил, даже тех, кто играл с ним на задворках Гори, кто смеялся вместе с ним, в училище и кто воспитывал свой революционный дух в семинарии, месте с ним, помогая ему встать на истинный путь, а не возвращаться в небытие чабанов. По ним он лил слёзы, по тем, кто уже никогда не назовёт его «Коба», кто не попросит прочитать его стихотворение и не скажет потом, что поэты сильнее художников, и кто не обнимет его, как брата.
Сквозь еловые ветви стал пробиваться свет фар, это они. Сегодня кончится зима, сегодня будет таять снег и будет новый виток в его жизни. Чёрные машины уже подъезжают к воротам. Он видел, как, взмахнув крылами, вглубь леса улетела сова, на прощание, встретившись с ним взглядом и гулко ухнув, возможно, о чём-то его предупреждая. Он ещё подумал, что чем-то на неё похож, он спал днём, он видел сквозь тьму, он был так же умен,… а ещё Сова можно прочитать на английский манер как Коба.
Он вытер навернувшиеся слёзы, взял трубку и пошёл из комнаты, навстречу тяжёлым гостям, он думал, о том, когда же умирают боги, и кто же низвергает их.