Виталий РОЖКОВСКИЙ, доктор философии
Какими только возвышенными наименованиями не именуется Пасха Господня! И всё же их явно недостаёт для того, чтобы передать её содержание, переполняющее нас радостью и ликованием.
В Воскресении Христовом предчувствуется больше, чем мы способны воспринять и вместить. Что-то большее, чем мы сами в нынешнем образе земного бытия. И тем не менее не чужое, не внешнее нам, слабым и несовершенным. Словно полнота бытия таинственным образом присутствует в его неполноте…
Предчувствие Пасхи
Вот уже который раз слышишь «Слово» святителя Иоанна Златоуста, читаемое за Пасхальным богослужением, и не перестаёшь изумляться тому, как, согласно святителю, на Пасху меняется измерение человеческого бытия, и сам человек становится другим, новым человеком.
Нет уже «утра» и «вечера», «больше» или «меньше» в тех жизненных трудах, которые верующие во Христа несли до этого дня. Всякий получает милость от Бога, в какое бы время ни жил и ни трудился: пусть в «первый», пусть в «единодесятый» час, в I веке или в двадцать первом. Нам даётся та же радость, что и когда-то бывала доступна святым людям, а точнее — не «когда-то», а вместе с ними даётся, не повторением их состояния, не памятью о них, а самим со-бытием с ними. Вечность уже сейчас переживается во времени как длящееся Торжество победы над смертью.
Все верующие, «богатые» и «убогие», ощущают себя в исключительной степени духовно едиными, «радостью обнимающими друг друга». Где разделение на социальные статусы и достижения, которым так озабочен современный мир? Где страх перед болезнями, разделяющий людей на «своих» и «чужих», близких и отверженных? Здесь царит правда детской, безыскусной радости отношения к Другому, лишённой самолюбования и несовместимой с чувством одиночества. Достойное удивления событие — взрослые и «состоявшиеся» люди вдруг учатся быть «меньше всех» перед Создателем, чтобы ощутить зарок Царствия Небесного в своей душе. Пасхальное приветствие звучит ко всем и ото всех, невзирая на их положение в обществе, и взрослые люди соревнуются между собой возглашать его как малые дети, отнюдь не боясь быть неправильно понятыми.
А куда исчезает разделение между благими намерениями и делами — этот, кажется, неумолимый укор наших жизненных обстоятельств в любом историческом измерении? Его нет, он перестаёт быть неумолимым. Ведь «Владыка <…> и дела приемлет, и намерение целует». Одно благое искреннее намерение, один только малый порыв и благоговейное трепетание души в этот день ничем не менее значимы, чем совершенные дела, потому что не мы оцениваем этот порыв и это трепетание, потому что это не наша «точка зрения», а нечто большее, превосходящее.
Нет плача о собственном несовершенстве и грехах. «Постящиеся и непостящиеся, воздержанные и ленивые…» — все призываются насладиться пиром веры. Границы, которые поставлены были постом для работы верующих над собой, своим духовно-нравственным состоянием, также как и границы посылаемых нам скорбей и болезней, всё же остаются только условиями восхождения человека к Богу, и они меркнут перед действием Самого Бога ради любви к человеку и перед Его ожиданием отклика верующей души. «Никто да не рыдает убожества», — возглашает святитель Иоанн Златоуст, оставляя в совершенном недоумении «кармическое» сознание древних мудрецов и законодателей. Нет никакой «кармы», также как и никакой случайной лотереи будущего для каждого перед высшим бытием присутствия Воскресшего Христа — Христа Спасителя, Которого встречают, склонившись, и поющие на Небесах Ангелы, и те, кто «просто пришёл» сегодня в храм, неосознанно томимый чувством Встречи. Когда мы видим разных по своей духовной «сознательности» людей, пришедших на Пасхальное богослужение, не нужно забывать о том, что Бог не создал бы человека, если бы не верил в него и не ждал с ним живой и бесценной встречи в этот особенный день. Странно, но всегда хотелось именно плакать в момент произнесения слов святителя об излишестве плача относительно «убожества», ибо переполняла какая-то сладостная смесь слёз и радости без малейшей примеси уныния. Может быть, потому, что перед открывшейся милостью Бога и событием Встречи с Ним зло и грех как источник несовершенства воспринимаются как что-то поверхностное и преходящее, навсегда лишённое основания и потому нелепое и случайное в своей претензии на самодостаточность.
Нет больше страха смерти — этого действительно ужасающего последствия грехопадения. Да и откуда ему взяться, если ад разрушен Христом, лишился своего «жала», то есть непререкаемого закона отсутствия любви для каждого несовершенного смертного? И речь идёт не только о душе и посмертной судьбе души, ожидающей Суда Создателя, милосердие Которого, желающего всем спастись, превосходит наши несовершенные мерки справедливости и воздаяния. Как быть уместным страху смерти, если мы живём в надежде будущего воскресения в полноте нашего существа? Впереди целая вечность. Вечность, не воображаемая нами, а являемая в качестве полноты бытия. Вечность, не являющаяся следствием наших беспомощных попыток воссоздания существования через продление жизнь индивидуума, его клеток органов тела, мозга и т. п. с помощью новых биотехнологий, а конкретная и всецелая вечность личностного бытия, ибо это вечность Божьей любви, которая ничего не может оставить навсегда исчезнувшим, что однажды оказывается воспринято в её лоно. В малой мере мы это чувствуем по отношению к нашим предкам, близким, с окончательным уходом которых мы не можем смириться по самому свойству способности их любить. И ведь не только мы, живущие здесь и сейчас на земле, живём великой надеждой на воскресение. Ушедшие из посюсторонней жизни родные и близкие живут этой же надеждой, причём уже сделавшейся для них чем-то навсегда сегодняшним, за гранью земных веков. Спаситель сказал: «Верующий в Меня, если и умрет, оживет». Они, наши родные и близкие, пройдя испытание земной жизни и составившие настоящий «бессмертный полк», взирающий на нас ликами икон святых и образов обычных людей, уже утешены Богом в своей надежде в едином мгновении вечности.
Одним словом, всё вообще погружается в какой-то океан Божественной любви, забывая свои обычные границы… И становится понятным одно, самое существенное, а именно: эта любовь Воскресшего Христа — самый большой аванс миру и человеку, который возможен на земле.
Итак, что же мы предчувствуем в пасхальные дни? Мы предчувствуем таинство жизни будущего века — будущей постисторической вселенной, с её «новым небом и новой землёй», совершенное состояние бытия, когда «Бог будет всё во всём». И это то, что дается нам и в прочее время нашей нынешней, земной жизни. Ведь Воскресение Христово мы празднуем каждую неделю. Да и разве есть такое время, когда христианин не стремится переживать событие Воскресения, не стремится мистически совоскреснуть со Христом? Но в непасхальное время нам всё это даётся в обычную меру тварного бытия, кенотически прикровенно, в покровах смирения. Не так ещё ощущается действование Бога.
Всякого рода страдания, болезни и скорби не отступают от человека на протяжении его жизненного пути. Нам бывает трудно воспринимать благодарно эти покровы смирения, мы боимся того, чтобы они не поглотили наше отстраиваемое личное бытие, не стёрли наши следы в этом земном мире. Если же человек устаёт благодарить Бога за эти покровы смирения, не предчувствует в них возможности духовного обновления к лучшему, что обычно, увы, и случается, то пасхальное переживание постепенно отступает в уникальную глубину Пасхальных дней, как недоступный ограниченному земному человеку дар полноты благодати. Человек словно начинает стыдиться ощутимого присутствия Бога, боится поверить своей вере, тому, что она способна на торжество, что в ней есть благословение и исцеление. Остаётся лишь маячок веры и предчувствия Пасхи…
И всё же, оставаясь свободным в возможности благодарить Бога, в полноте или неполноте этого благодарения, человек не может потерять саму потребность в Воскресшем Христе, потребность, подобно евангельской Марии, «к ногам Христа навек прильнуть». Ведь мы предчувствуем Воскресение, поскольку неизбежно страдаем и умираем. Предчувствуем Воскресение как закон перехода от смерти в жизнь во всём сущем — от природных явлений, где происходит процесс неизменного возрождения жизни, до покаянного катарсиса и восстановления души. Здесь нет эволюции, с её царством необходимости, а есть неизбывность присутствия чуда в каждом мгновении возрождения жизни. Даже в противостоянии замыслу Бога греховной воли мы предчувствуем Воскресение как обновление преходящего содержания земного мира, испещрённого её проявлениями; воли, по сути, отвергающей полноту благодарения Бога, но всё же и в этом качестве не лишённой совсем и окончательно Его милости. Благодаря этому мы становимся способны перейти от безнадёжного уныния опечаленной собственной греховностью души к светлому покаянному настроению, от «крови» выстраданных собственных страстей к исполненности духовной победы над ними, от «индивидуальности» страдания и боли в опостылевшем грехе к христианскому сочувствию и воскрешающей любви во имя превосходящей всё милости Божией к каждому творению. Так избыток бытия, данный в самом измерении и возможности его обновления и восстановления, в присутствии в нём чуда дарения, сострадания и жертвы, приоткрывает для нас его будущее качество и состояние.
И всё это делается возможным и осмысленным для нас благодаря событию Христова Воскресения, и притом не как некоторый внешний закон, а как закон Богочеловеческий, закон благодатной любви. В предчувствии Пасхи как нашем будущем бытии мы вольно усваиваем покровы смирения, радуясь тому, что тварный мир оказывается способен служить выражением нетварного, несовершенный и временный — совершенного и вечного. Мы радуемся не только совершенству, но и даже несовершенству, самому малому и убогому — только потому, что оно оказалось принятым в лоно Божественной любви, одарено таким бесценным подарком, как способность воскресения к новой жизни.
Пасхальное предчувствие — это деятельная христианская надежда о человеке и всём творении; та самая надежда, которая всякий раз звучит в пасхальном приветствии преподобного Серафима Саровского: «Христос воскресе, радость моя!»