Антонина Болеславовна Царько, прозываемая за глаза АБЦ, терпеть не могла своего зятя Вику. «Что это за имя такое для мужчины! – возмущалась она, - подумать только, какая-то Вика». АБЦ была из тех женщин, что скорее простят мужчине злодейство, чем невыразительность личности. Вику она звала ВиктОр, на французский манер, слегка гнусавя, считая, что ВиктОр более приличествует мужчине.
В Вике ее не устраивало все: начиная с имени и заканчивая профессией: «Что за детский психолог, ерунда какая!» - презрительно фыркала она, подергивая плечом. В ее представлении мужчина должен быть хирургом или уж психиатром, на худой конец, а то, понимаешь, психолог. Болтовня одна. То, что Вика был психолог клинический, ее никак не примиряло с действительностью: разницы она не видела.
Только такая бестолковая курица, как ее Ируся могла выйти замуж за Вику, хорошо, впрочем, что хоть вообще за кого-то вышла, при ее внешности: рано увядшая, поникшая Ируся ухитрилась пойти в самую неудачную родственницу, сестру отца, такую же бестолковку, и не унаследовать ни грамма материнской энергии и талантливости. Мать, Антонина Болеславовна, была примой местной оперы, «блистательное меццо-сопрано», «золотой голос», как ее звали до недавнего времени, но все, к сожалению, когда-то кончается, кончилась и карьера в театре, сейчас АБЦ давала уроки на дому, готовила к поступлению в театральное училище.
Ируся же все время болела, с работой как-то не клеилось, вот и пришлось ей с Викой поселиться у матери, а свою квартиру сдавать. Хотя все чаще Ируся задумывалась о том, что уж лучше как-то ужаться в тратах и съехать обратно к себе, чем терпеть бесконечные материнские претензии.
- Ируся! – громко говорила та хорошо поставленным голосом, - ты должна с ним поговорить, он опять съел мое варенье!
«Он» был, конечно же, Вика, который и сидел тут же на краешке стула, допивая утренний кофе. Варенья он никакого не ел, по крайней мере, с прошлой недели. Да и не в варенье дело – не было бы варенья, нашлось бы что-то другое, к чему придраться, как психолог он отлично это понимал.
Это просто была идиосинкразия, ничего не поделаешь, так бывает.
Вика подолгу торчал на работе, стараясь как можно меньше бывать дома, – впрочем, это и домом-то не назовешь, хотя хоромы, конечно, барские, одна зала (так и принято было ее называть, «зала») чего стОит: огромная, под 40 метров, белые колонны, синие стены, а по стенам все портреты: АБЦ в молодости, АБЦ поет Ольгу в «Евгении Онегине», АБЦ и Святослав Рихтер (ну это уже фотографии).
Только какая-то вялость характера и жалость к Ирусе не позволяли ему бросить все это и начать, что ли, новую жизнь, еще вполне не старому мужчине можно было и детей завести (с Ирусей не получилось), и уютное гнездышко, а не приживалом жить у тещи, у которой что ни день, то театральное представление, в котором он, Вика, - всегда Пьеро, грустный мим, жалкая бессловесная жертва.
Для этого нужно было начать суетиться, что-то предпринять, но не в Викином характере это было, ему бы на колесиках и под горочку, а там уж как кривая выведет. В данный момент кривая складывалась так, что приглашение на симпозиум в университет Сан-Диего получено, теперь пошуршать насчет визы, похлопотать по поводу билетов и – в путь, через океан, к светлому будущему.
Признаться, Вика очень рассчитывал на то, что удастся там нащупать какие-то возможности, связать веревочки, намекнуть бывшим коллегам, которые уже там, в университетской клинике, занимаются разработками новых методик, - эти методики они вместе нащупали еще несколько лет назад, все надеялись, что получится здесь, на родине, применить их для реабилитации детей, но на то, чтобы довести разработки до конца, не давали денег, поэтому Вика ушел в практики, а его более шустрые собеседники обрели место под солнцем там, где на науку тратятся не скупясь.
х х х
Когда Вика работал с пациентом, его нельзя было беспокоить, это железно: прием он выстраивал тонко, с подходцем, одно неверное слово - и вся работа насмарку. Закончив, Вика, довольный результатом - хоть и мизерным, но сдвигом у мальчика, 6 лет, ДЦП, вышел из кабинета, Таня, ассистентка бросилась к нему: «Срочно звоните домой! Звонили, сказали – беда».
Случилось так: Ируся, войдя в квартиру (ездила к дантисту), обнаружила мать на полу, встать не может, поднять невозможно, не говорит, мычит только, Вика, скорее приезжай, надо ее поднять, я сама не могу. «Ду-ра! – заорал вдруг Вика, - скорую срочно вызывай, я выезжаю», обалдевшая ассистентка Таня молча застыла у стола: впервые Виктор Алексеевич повысил голос и назвал кого-то дурой.
В больнице Антонину Болеславовну продержали две недели – больше не было смыла. Как сказал лечащий врач, а потом и завотделением, «золотой час» - время после удара, когда еще можно было исправить судьбу – был потерян, явления, произошедшие в мозге – необратимы. Будет ли ей лучше? Может быть, но маловероятно, однако надежды не теряйте. Сейчас – нанять сиделку, купить специальный матрас, массаж, почаще с ней разговаривать.
Теперь жизнь семьи – Вики и Ируси – была строго подчинена нуждам Антонины Болеславовны. Ни о каком симпозиуме речи быть не могло – оставить Ирусю в такой ситуации для Вики было немыслимо.
День за днем, приходя с работы, Виктор Алексеевич, тщательно помыв руки, шел проведать тещу. Та лежала в высоких подушках, глядя в потолок, но при виде зятя оживлялась, приветственно мычала, Вика брал ее сухую пятнистую кисть в свою руку и, прикрыв сверху другой рукой, расспрашивал о самочувствии, непременно используя при этом «мы»: «Ну, как мы сегодня себя чувствуем? Как мы покушали?». Антонина Болеславовна, хотя это была уже совсем не она, мычала в ответ, пыталась кивать, из одного глаза выползала слеза, скатывалась по щеке.
«А у нее оказывается голубые глаза, как небо, никогда этого не замечал», - вдруг подумал Вика, переведя взгляд в окно, где видно было небо в мелких перистых облачках. Приходила Ируся, звала к ужину.
Ируся после всей этой истории неожиданно преобразилась, исчез вечно виноватый вид, она сделала парикмахерскую прическу, распрямилась и как-то вся успокоилась. К чаю подавали варенье из грецких орехов, то самое, которым Вику так любила попрекать теща, и пирожные корзиночки с розовым и зеленым кремом. Теперь Ируся могла их покупать сколько захочется – она знала, что некому больше пилить ее, говоря, что с ее фигурой нужно есть голой и перед зеркалом.
В дом перестали приходить толпы учеников, знакомых и поклонников таланта АБЦ, собственно, вообще никто не приходил, кроме сиделки – с ней немного помог Союз Театральных Деятелей, частично оплачивали.
И только теперь эти двое бедняг, прожившие всю прежнюю свою жизнь под железной дланью своенравной мамаши, наконец-то зажили так, как это им было положено природой: мирно, неспешно, в согласии. Виктор Алексеевич окончательно похоронил научные амбиции, не Бог весть какие, впрочем, и помогал детишкам на приеме, а Ируся вела хозяйство, приглядывала за матерью и вязала кофточки на заказ. Она была совершенно счастлива.