- А что князь? - Меркурий никак не мог поверить собственным ушам.
- Да, что князь. Мычит чего-то. А кому надо показалось, что он у народа спрашивает, как тот смыслит? Кажара же, не будь дурак, мигом к перчаточникам отправил. А те, сам знаешь. Навоевались, мол, не хотим боле. Да и ты, дескать, не совсем свой, а так не пойми кто. Тебя же многие так басурманом и кличут. Зависть-то она людская уж шибко лютой бывает. Литовцев отбил и склонил к миру, жену взял какую пожелал, и словом ведь никто не попрекнул, живешь в хоромах, а тут еще и татар бить начал. Боятся тебя, Мер, некоторые в собольих шапках. Боятся и зубами от ярости скрипят. А ну как всю власть под себя сгребешь! Что тогда? Иных по миру пустишь, а кое-кого в яму да на плаху. Одним словом, чего чужака жалеть! Пожил, попил всласть, повоевал в охотку. Лучше беду одной головой отвести. Вот такие у них доводы.
- Но они ведь все равно должны предъявить обвинение?
- Да, был бы человек, а обвинить, сам знаешь, бревно на дороге можно. Кажара собрал вокруг себя сторонников, и все они в один голос кричат, что ты-де против воли княжеской пошел. Не давал князь своего указания на сбор войска и тем паче на войну. Подбил-де народ неразумный. Одним словом, бунтовщиком тебя записали. А тут и жена князя тоже, мол, я мужика-то своего понимаю, какой бы ни был больной, не разрешал муж похода. И сама орет: «Бунтовщик - рыцарь этот окаянный!» Вот такие дела, Мер.
- Ясно. - Меркурий до хруста сжал кулаки. - Значит, я во всем виноват! А та половина думы, что за меня стояла, что говорит?
- Да, что говорит? Страх перед крестоносцами, сам знаешь, какой! Одни молчат, головы потупив, другие повинились, дескать, черт попутал. За народ не знаю. Он ведь верит тем, кто красиво бает.
- Значит, голову — на блюдо!
- Не слушай,тять! Голята сорвался с лестницы. - Я знаю Хайду. Не того он хочет.
- Цыц, малец. Чего подслушиваешь, а! Без тебя разберемся, - Валун привстал со скамьи.
- Пусть скажет. Малец-то, может, и малец, но в разведку лихо сходил, - Меркурий кивнул Голяте.
- Я, тятя, вот что о татарах знаю. Люди они, конечно, хитрые и коварные, но честь у них все же есть. Хайду взаправду, может, сразиться хочет, но тех, кто им головы своих героев на блюде выносит, они презирают. И уже не просят обычной дани, а гонят в рабство баб и детей. Мужиков же бить могут поголовно. И рассуждают так: зачем держать за пазухою того, кто может предать в любой момент. В этом они коварны.
- Ты слышал, Валун?
- Слышал, но одним мальцовским словом дело не решишь. Сбирайся, Мер. Я на князя крест целовал: ослушаться не могу. Буду, как и ты молиться Господу, чтобы разрешил лучшим образом.
- Не так все идет что-то. Чует моя душа. Ай, не так, - Меркурий накинул бараний полушубок и шагнул в сени. За ним — сотник. Перешагнув порог одной ногой, Валун обернулся, и посмотрел на Голяту:
- Неужто, взаправду сказываешь за татар?
- Да вот же истинный крест, - Голята заполошено закрестился. - Мне дядька Хайду сам такой случай сказывал. Было это двадцать с лишком годов назад. Долго они осаждали какой-то город в песках. Уже воины боевой дух терять начали, кони оголодали и едва ногами двигали, уже на исходе запасы воды и еды, уже стрел не оставалось. Но тут на курултае встает один старый татар и предлагает: давайте, дескать, предложим горожанам выдать их военачальника, а за это пообещаем не тронуть город, взять всего лишь легкой дани. Так и порешили. Отправили гонцов с предложением. А в городе, тем временем, тоже своя замятня случилась. Одни обвиняют других, что зря, мол, войну затеяли: татары-то не уходят, а осаждают крепко. Вода уже на исходе, всюду грязь, убитые гниют непохороненными прямо на улицах, болезни начались. А тут, аккурат, послы — здрасьте, пожалуйста. Спорили, спорили старейшины: как им быть. Да все же выдали своего военачальника. Нашлись такие. Срубили голову, вынесли на золотом блюде вместе с ключами от главных ворот, пали на колени: готовы покориться. Но тут старый татар, который все это предложил сделать, оборачивается к своим нойонам и говорит, что не верит он их покорности, что придут другие, так эти псы наши головы на блюде понесут. И приказал сжечь дотла и разрушить до основания сей град. Ворвались монголы в открытые ворота и устроили там страшную бойню, какой не было со времен Пекина. Хайду этот случай хорошо запомнил. Да, еще у него видать, какие-то свои переживания со всей этой историей связаны. Шибко уж он ликом темнел, когда рассказывал мне это. Так-то, сотник. Не все тут просто. Надо бы с Хуцзиром разобраться. Видел я его. На крысу похож. Темнит посол, чую, темнит, и от нас, и от Хайду темнит.
- Эвона как! - Валун вышел в сени вслед за Меркурием. В сенях уже треснулся о притолоку, выматерился и приказал гридням светить по-хорошему.
Уже сойдя с крыльца, Меркурий придержал Валуна за плечо.
- Пусть гридни отойдут, сотник.
- А ну, давай, жди за оградой! - Сотник махнул дружинникам.
- Надеюсь в цепях не поведешь?
- Да, Бог с тобой, тысяцкий! Я ведь сам, думаешь, не понимаю? Ищут виноватого. Не о людях же пекутся! О добре своем. Всё я вижу да поделать ничего не могу. Не гридней же, взаправду, на бунт поднимать. Тогда совсем — яма, с которой только на тот свет.
- Как горожане к сиденью готовятся?
- Сидеть крепко собираются. Татар не боятся. Здорово ты им дух приподнял.
- Ладно. Следи сам, сотник, чтоб порядок был; чтоб нужду под заборами не справляли, за воровство сразу на кол, баб и детишек в обиду не давай, у них тоже работы будет много. Смолу держи все время нагретой. Моих «волков» поставь на охрану ворот — они выдюжат. А меня лихом не поминай. Если было где не так, то прости.
- Да, погоди еще, воевода. Может, всё еще в другую сторону повернет.
- Не повернет. Давай подойдем к колодцу. - Меркурий шагнул вглубь двора. Крупно зазвенела цепь катушки, и ведро с гулким плеском ударилось об воду. Тысяцкий спокойно крутил ручку ворота правой рукой, на указательный палец левой накручивая кольцо бороды. - Вот смотри, Валун, как луна красиво в воде дрожит. Мне легко. Виту и мальца в обиду не давай. - Отраженная в ведре луна озарила лицо тысяцкого.
- Да, будет, Мер. Даю слово, ни одна собака не подойдет.
- Вот и ладно. Больше двадцати лет назад у одного римского аптекаря купил яд. Храню, видишь, в перстне. Аптекарь уверял, что яд сей срока годности не имеет. За хорошие деньги взял, на тот случай, если на костер инквизиторский поведут. Огня страшно боялся. Теперь не боюсь. Но и корчится в руках заплечников тоже не хочу. Хорошая вещица — перстень с пружинной крышкой. Помру — забери себе. - Меркурий зачерпнул ковшом из ведра так, чтобы вода слегка прикрыла дно, щелкнул крышкой перстня и высыпал яд.
- Воевода, век тебя не забуду! - Валун отвернулся, смахивая подступившую слезу.