Скрытый нарциссизм богинь-матерей: как мистическая женственность матерей вредит их детям?

Говоря об эмоциональных злоупотреблениях в детско-родительских отношениях, психотерапевты часто акцентируют внимание на нарциссизме родителей. Его классические проявления это обесценивание, завышенные ожидания в адрес ребенка, постоянное сравнение с другими. В психоанализе такая динамика отношений называется нарциссическим расширением: родитель относится к ребенку как к части своей собственной личности, проецируя на него свои ожидания, идеалы и вымещая гнев за собственные ошибки. Типичный сюжет нарциссических отношений: мать или отец, ожидающий от ребенка великих достижений в сфере, где сам не сумел реализоваться. В подобном воспитании родителей легко увидеть эмоциональное насилие, но нарциссическое использование может проявляться в куда более незаметной и даже позитивной с виду форме. В этой статье мы обсудим чрезмерную идентификацию женщины с ролью матери через различные эзотерические и околопсихологические современные течения и рассмотрим, какие мотивы могут скрываться за подобным поведением.

Так называемая ведическая женственность давно раскритикована и с точки зрения феминистической оптики, и с точки зрения современной психотерапии. Кажется, она стала терять популярность, однако на смену ей пришла новая волна практик, которые обещают женщинам «раскрыть в них божественное начало», «обрести безусловную любовь к своему телу» и т.д. Подобные практики, в отличие от классической ведической женственности, не привязывают женщину к мужчине как к смыслу существования, материальной и психологической опоре. Но, говоря о «женской силе», таким же образом сводят ее к женской физиологии, сексуальности и деторождению. Например, в борьбе со стигматизацией менструации она начинается преподноситься чуть ли ни как сакральная духовная практика. Для нее начинают придумываться пафосные названия вроде «красного шатра», «дней крови» и т.д.

Женское сексуальное наслаждение становится не просто эмоционально значимым опытом, а воссоединением с богиней, где «йони» (сакральное обозначение вульвы) буквально становится ее вратами. Для интимного здоровья создается огромное количество товаров, йони-яйца, жезлы, стульчики для йони стим (паровая ванночка для вульвы). В ответ на это можно возразить, что подобным образом женщины компенсируют ущерб от многовековых традиций патриархата и возвращают себе собственные тела. Однако, с моей точки, здесь происходит подмена: и в патриархальной, и в подобной мистической парадигме идентичность женщины сводится к ее половым органам. И не столь важно, демонизируются ли они или происходит столь же нездоровая идеализация.

Безусловно, забота о своем гинекологическом здоровье – важная вещь, особенно для постсоветской женщины, которая хотя бы раз в жизни сталкивалась с хамством, насилием, неосторожностью врачей гинекологов. Но в данном случае речь идет о другом, о восприятии половой принадлежности и сопутствующих ей процессов как сердцевины своей идентичности. У многих женщин это связано с прошлым опытом сексуального насилия, систематического пренебрежения к собственной телесности, что можно понять. Однако излечение от травм, связанных с сексуальностью и телесностью, происходит не на стульчике для йони-стим. Также никакого значимого влияния эти атрибуты нового культа женственности не оказывают на гинекологическое здоровье. И в этой погоне за обретением Женской Силы женщины часто упускают возможности для обретения реальной власти: устойчивого финансового положения, карьерного развития, надежного круга близких.

Итак, как же влияют подобные ценности матери на ее отношения с ребенком?

В таких сообществах материнству часто отдается ключевая роль в формировании женской идентичности. И если в мистерии сексуальности, по крайней мере, участвует мужчина со своим идеализированным фаллосом (причем не ясно, способны ли к этой мистерии прикоснуться гомосексуальные женщины), то в материнстве женщина обретает безграничную, единоличную власть. Как и в случае с сексуальностью, это становится своеобразным перевертышем патриархата с идентичным финалом. То, что в патриархальных сообществах воспринимается второсортной работой, постыдной для мужчин, здесь становится божественной силой. Но по-прежнему полностью определяющей суть бытия женщиной.

Через материнство женщина начинает ощущать себя богиней-матерью, а ребенка – главным свершением своей жизни, как это происходило и в патриархальные времена. Как следствие, возникает та же нарциссическая динамика, но с противоположным эмоциональным посылом. Так как такие матери часто увлекаются чтением поп-психологической литературы, они всячески стараются психологизировать свои псевдо-мистические верования. Например, окружить ребенка безусловной любовью, о которой они читали, например, у Петрановской. Здесь хочется отдельно отметить, что в самом этом стремлении нет ничего плохого, вопрос именно в общем контексте происходящего.

Во-первых, благополучие, «долюбленность» ребенка часто становится навязчивой идеей для такой матери, что приводит к росту тревожности, гиперответственности по отношению к родителям, сложностями с сепарацией. Во-вторых, по мере взросления для развития психики ребенка необходима не только безусловная любовь родителя, но и другие компоненты воспитания, которые психически незрелой матери могут казаться слишком жестокими или ненужными. Наиболее травмированные из них начинают бессознательно подкреплять инфантилизм чада, чтобы как можно дольше остаться в роли всемогущей Богини Матери. Чем меньше женщина реализована вне материнства, тем больше она будет привязывать ребенка к себе.

Еще один тревожный аспект такой динамики отношений состоит в особой проекции матери в адрес ребенка. В классической нарциссической семье это происходит примерно так: родитель проецирует на дочь или сына свою детскую часть, которая ощущается дефектной, неуспешной, неадекватной. И через ее «воспитание» (агрессивную дрессировку идеальности) пытается избавиться от собственного токсического стыда, сместить накопленную ярость из-за своей неуспешности и т.д.

Адепты мистической женственности поступают противоположным образом. Они также проецируют собственную детскую часть на ребенка, но для того, чтобы терапевтировать ее. Поэтому мотивация в духе «хочу дать ребенку все то, чего не было у меня» может быть очень коварной. Такие родители часто говорят о том, что ребенок помог им родиться заново, посмотреть на все свежим взглядом, снова пережить простые детские радости. Жизнь до него была пресной и скучной, «все уже попробовали». Безусловно, связь с ребенком в любом случае активизирует детскую часть в родителе, и абсолютно нормально радоваться ребячливой открытости и делить с ним счастье. Однако в данном случае речь идет не о совместной радости, но, скорее, о реанимации мертвого ребенка внутри родителя через собственного сына или дочь. Но такая «психотерапия» наносит огромный вред и ребенку, и родителю. Ребенок ощущает родительскую зависимость от него и особенно его благополучия, из-за чего начинает скрывать свои настоящие чувства, проблемы, уязвимости. Родитель же никогда до конца не насыщается этой «жертвой», так как полное слияние в любом случае невозможно.

Часто в блогах подобных женщин можно встретить слова о том, что ребенок помог им принять, открыть, реализовать в себе нечто новое. И популярная среди них многодетность становится практикой собирания собственных похороненных, диссоциированных частей. В детях подобных родителей формируется причудливая смесь нескольких ощущений: собственной грандиозности, стыда и беспомощности. Грандиозности из-за того, что мать воспринимала его как подтверждение своей божественной женственности, целителя и психотерапевта. Стыда из-за того, что ни один человек не способен справиться с этой ношей. И беспомощности, потому что уйти от этой миссии, оставив мать без смысла существования, невозможно.

Татьяна Кулинич
Поддержать автора: https://boosty.to/kulynych