Я намеренно выждала, пока немного утихнут страсти вокруг главного медиаэтического скандала последних недель, чтобы обобщить сказанное и отточить свою позицию. Фильм Ксении Собчак, для которого она взяла интервью у «скопинского маньяка» Виктора Мохова (он несколько лет удерживал двух девушек в подземелье и насиловал их, за что был осуждён на 17 лет, а сейчас вышел на свободу), повлёк за собой один из самых громких медиаскандалов в России за последние годы. Сказано и написано за эти недели было очень много, но две полярные позиции такие: 1) фильм крайне неэтичен, поскольку «героизирует» маньяка, ретравматизирует жертв и не имеет общественной ценности (1, 2); 2) с фильмом всё в порядке, это нормальная журналистская работа, а критики просто завидуют (1, 2).
Чтобы не запутаться в море поднятых вопросов, попробую разбить их на пункты. Ниже — исключительно моё личное мнение.
Вопрос №1: можно ли вообще делать интервью с маньяком?
Многие из комментаторов высказывались в том духе, что интервью с маньяками и серьёзными преступниками делать в принципе неэтично, так как они не заслужили того, чтобы им давали слово. Глава Союза журналистов России Владимир Соловьёв даже предложил законодательно запретить (!) подобным людям давать интервью. В то же время фильм Собчак очень часто сравнивают с другим, содержащим похожее интервью: фильмом Саши Сулим про «ангарского маньяка». Сравнение обычно бывает в пользу последнего, и большинство комментаторов сходятся во мнении, что интервью с маньяками делать всё-таки можно — вопрос в том, как. Я с этим согласна.
Вопрос №2: если делать интервью с маньяком, то как?
Среди основных претензий к Собчак — то, что она героизировала маньяка; «нормализировала» его, показав «обычным» человеком и общаясь с ним «на равных» (а также сделала ему приятное своим вниманием и тем самым подала сигнал другим потенциальным маньякам: если вы совершите что-нибудь ужасное, к вам приедет селебрити и возьмёт у вас интервью); то, что она ретравматизировала жертв своими вопросами и манерой общения.
Героизация
Героизации лично я в фильме не увидела. В моём представлении, героизация — это наделение человека чертами положительного героя, на которого хочется быть похожим. Собчак разговаривает с Моховым, а потом разбирает его слова в беседах с другими людьми в крайне нелицеприятном ключе. Не могу говорить за потенциальных маньяков, но, вообще, довольно сложно себе представить, почему кому-то захотелось бы оказаться на месте Мохова, которого в фильме называют в лучшем случае придурком и чьи слова разбирают на предмет детских комплексов и травм.
Нормализация
С «нормализацией» согласиться гораздо легче: Мохов показан как «обычный человек». Сама Ксения Собчак неоднократно заявляла, что в этом и была задумка: показать обыденность зла — маньяка в естественных условиях, свободно ходящего по улицам и чувствующего себя прекрасно. По её мнению, это не «нормализация», а обычная работа журналиста: показывать всё без прикрас, чтобы зритель самостоятельно делал выводы. Той же позиции придерживается муж Ксении Константин Богомолов: «Это картина о пошлости и убожестве зла. И от очарования этим самым злом она предостерегает круче, чем пафосные проповеди о добре».
Многие оппоненты Собчак — например, Алёна Попова, активистка, борющаяся за права женщин, — явно или неявно говорят о том, что зло надо показывать злом: по-другому расставляя акценты, уделяя внимание не злодею, а жертве, и т.д. И вот очень интересные и важные для журналистики вопросы: можно ли популяризировать/нормализировать зло, показывая его таким, какое оно есть? Можно ли вообще показать что-то таким, какое оно есть, или любое повествование — это навязывание авторской перспективы? Наконец, должен ли журналист активно «учить» аудиторию «добру»?
Этих вопросов хватит на целую диссертацию, но если пытаться ответить на них с наскока — лично я придерживаюсь классических либеральных взглядов на журналистику: «учить» журналист никого не должен (советские времена прошли), показывать действительность он должен максимально отстранённо — проанализировав все свои возможные пристрастия, исключив конфликты интересов. Но, естественно, от всех пристрастий избавиться невозможно и некоторые пристрастия иметь даже крайне желательно: например, «пристрастия» к правам человека, гуманизму и пацифизму.
Рассматривая ситуацию под этим углом зрения, «нормализации» я в фильме Собчак тоже скорее не увидела: Мохов показан в естественной среде обитания, но авторы нигде не дают понять, что они одобряют его действия. Претензия, что Собчак общалась с ним «на равных», кажется странной: как ещё можно общаться с любым человеком, раз уж ты решил с ним поговорить? То, что действительно имеет смысл обсуждать, — какие вопросы задавала маньяку Ксения.
Вопросы и реакции интервьюера
Очень многие возмутились тем, что Собчак задавала Мохову нерелевантные, но хайповые вопросы: смотрит ли он порно, как именно он насиловал девушек и т.д. Саша Сулим, чьё интервью с «ангарским маньяком» часто сравнивают с интервью Собчак, говорит, что подобные вопросы она бы в финальный монтаж не включила, потому что они не являются общественно важными. И это, на самом деле, один из главных ориентиров, которыми должен пользоваться журналист, принимая решение о том, обнародовать что-то или нет: является ли это общественно важным. Во многих этических кодексах есть пункты о различении общественных интересов и общественного любопытства: второму потакать не стоит, а первое должно быть одним из главных маяков.
Как водится, главная проблема тут — отделить одно от другого. Если бы Ксению спросили, почему она говорила с Моховым про порнографию, она бы наверняка ответила, что это важная черта его образа, без которой он неполон. Наверняка она нашлась бы, что ответить и по другим вопросам (а может, и без «бы» — я, конечно, читала не все её комментарии на эту тему). Субъективно кажется, что в интервью и правда довольно много «шелухи», а какие-то более важные вопросы не заданы. Однако я тут скорее склоняюсь к тому, что это авторское видение и в большей степени придирки/вкусовщина, чем претензии по существу.
Сильнее, чем вопросы, лично меня покоробили некоторые реакции Ксении. Например, когда она таращит глаза на Мохова в ответ на его признание в том, что он потерял девственность в 29 лет. Шеймить человека за такие вещи (а по сути она его именно что стыдит) — как минимум глупо, а как максимум — социально безответственно, потому что многие люди могут почувствовать себя ущербными (надо сказать, на ровном месте), и если мы говорим о провокации возможных насильников, то тут как раз существует реальный риск. Другой пример — когда она говорит, что Мохов «струсил», не убив девушек. Как мне кажется, слово «трусить» обычно употребляют в случаях, когда человек не сделал что-то социально одобряемое, то есть это тоже своего рода шейминг — и адски социально безответственный. Уверена, что Ксения не собиралась стыдить маньяка за то, что он никого не убил, но в таких чувствительных темах очень важна и чувствительность к словам.
Ретравматизация жертв
Одна из самых важных претензий к Собчак заключается в том, что её фильм способствовал ретравматизации жертв насилия, в частности (и в первую очередь) — двух девушек, пострадавших от маньяка. Это очень серьёзная претензия, так как одна из основных этических ценностей журналиста — это непричинение вреда. Принимая решение о том, делать или не делать то или иное высказывание (в широком смысле), журналист должен тщательно взвешивать вред, который это высказывание может принести конкретным людям, и пользу, которую оно может принести обществу.
В случае с этим фильмом есть две девушки, которые могли пострадать от увиденного. Одна из них (Елена) не общается с журналистами, о её реакции на фильм мы не знаем, но вполне вероятно, что интервью с насильником и шумиха вокруг фильма для неё крайне травматичны. Другая (Екатерина) охотно даёт интервью и в целом часто выступает на публике, и можно предположить, что для неё эта ситуация либо менее травматична, либо она осознанно соглашается на переживания из тех или иных соображений. Собчак заявляла, что Екатерина была предупреждена о формате фильма. Если отталкиваться от этого, то я считаю, что общественная польза всё же перевешивает вред, который был принесён конкретным девушкам. Польза заключается в следующем: про эту историю теперь знает буквально вся страна, максимальное количество людей знают маньяка в лицо, и риск того, что кто-то по незнанию станет с ним общаться, минимизирован; кроме того, популяризация подобных историй — это лишнее напоминание о том, как опасно садиться в машину к незнакомым людям.
К сожалению, во всём этом есть нюансы. После выхода фильма Екатерина рассказала газете «Известия», что согласия на участие в фильме о маньяке она не давала. По её словам, речь шла о том, что фильм будет про жертв и несправедливость мягкого наказания, но ей не говорили, что там будет интервью с самим Моховым. В комментарии к посту Екатерины в инстаграме Ксения частично опровергает эту информацию, говоря, что, во всяком случае, прямо перед интервью она лично говорила ей о том, что была у Мохова и разговаривала с ним. Разбираться в нюансах этих недопониманий сложно, но, скорее всего, произошла какая-то мискоммуникация — и ответственность за это лежит на авторах фильма: договариваясь об интервью, журналист должен максимально полно и чётко объяснить герою, какого рода материал в итоге планируется.
Другой крайне важный момент, который выясняется из интервью Екатерины, касается сцены с рисунками. В фильме во время встречи Ксении и Екатерины в студию заходит следователь по делу Мохова и отдаёт Екатерине рисунки, которые она рисовала, находясь в плену в подземелье. Как говорит теперь Екатерина, эта сцена была переснята, так как в первый раз она отреагировала на неожиданное появление следователя с рисунками не так, как ожидали авторы фильма: вместо радости она испытала испуг и стресс, её «затрясло». Если дело было действительно так, как рассказывает Екатерина, то авторы фильма, конечно, проявили исключительную нечуткость к её чувствам и способствовали здесь совершенно ненужной и легко избегаемой ретравматизации.
Третий момент, касающийся ретравматизации, относится к кадрам оперативной съёмки, которые показывают в фильме: на них девушек выпускают из заточения, и при этом отчётливо видно их лица. Однако если Екатерина, как я уже писала, вполне публична, то Елена к публичности явно не стремится. Во многих этических кодексах журналиста (например, здесь) есть положения о том, что личность жертв сексуального насилия лучше не раскрывать — смысл этого правила в том, чтобы не допускать ретравматизации и не создавать жертве дополнительных проблем в обществе. И хотя имя Елены уже было многократно озвучено в СМИ, её изображение до фильма Собчак всё же широко растиражированно не было. На мой взгляд, на месте авторов гораздо правильнее было бы замазать изображение Елены на кадрах оперативной съёмки.
Резюмируя этот блок: сам фильм, как я думаю, вполне имеет право на существование, несмотря на возможную ретравматизацию жертв, но три конкретные этические ошибки авторов — то, что они не заблюррили лицо Елены на кадрах оперативной съёмки, то, что они не смогли заранее рассказать Екатерине о формате фильма, и игра на чувствах Екатерины в сцене с рисунками — добавляет во всю эту историю огромную ложку дёгтя и отнимает от этической кармы авторов примерно тысячу пунктов. Кроме того, история с рисунками, если она правдива (а опровержений я не видела), обнаруживает и ещё один крайне серьёзный этический просчёт.
Обман зрителя
В журналистской этике есть очень важное правило: нельзя выдавать постановочные материалы за документальные. Это касается, в первую очередь, фото- и видеосъемки: фотограф или оператор не имеют морального права попросить героя сделать что-то на камеру, а потом выдать это за съемку ситуации, которая происходила «на самом деле». Задача журналиста — фиксировать реальность, какая она есть, а не конструировать её. Если журналисту по какой-то причине понадобилось сделать постановочные кадры и опубликовать их, он должен чётко маркировать их как постановочные. Если же человек выдаёт сконструированную им реальность за «естественную», он тем самым обманывает свою аудиторию.
Так как опровержения того, что сцена с рисунками была переснята, судя по всему, не последовало, есть основания думать, что рассказанная Екатериной история правдива. В таком случае, конечно, это очень жёсткое нарушение журналистской этики со стороны команды Собчак, так как обман — это вообще одна из самых серьёзных этических ошибок, которые может допустить журналист.
Потайной микрофон
Наконец, ещё один этический просчёт авторов фильма, на мой взгляд, усматривается в использовании записи с микрофона, сделанной тогда, когда Мохов со своим приятелем отходит в туалет. Микрофон не был выключен, о чём Мохов, очевидно, не подумал, и в какой-тот момент, когда они уже вышли из комнаты, приятель решил спросить его про конкретные сексуальные позиции, в которых Мохов насиловал девушек. Запись этой увлекательной дискуссии авторы решили вмонтировать в фильм.
Использование скрытых звукозаписывающих устройств и скрытых камер считается в журналистике крайней мерой, оправданной только в тех случаях, когда важную для общества информацию невозможно получить другим путём. Сложно придумать, в чём важность для общества записанной в данном случае на потайной микрофон информации. Авторы здесь скатываются в желтизну с минимальными шансами на то, чтобы оправдать этот свой ход.
Вопрос №3: можно ли платить маньяку за интервью?
Ксению неоднократно обвиняли в том, что она заплатила Мохову за интервью деньги (озвучивались суммы от 50 тысяч до трёх миллионов рублей). Сама Собчак яростно это опровергает. Правда, из интервью Екатерины «Известиям» мы узнаём, что ей деньги за участие заплатили — и это, вообще говоря, тоже не очень хорошо.
Дело в том, что в журналистике в принципе считается неэтичным платить источникам за интервью. Если источнику заплатили, это сразу вызывает вопросы: правду ли он или она говорит — или то, что журналисту хочется услышать? не пытается ли он/она заработать деньги с помощью вымышленной информации?
Платить за интервью людям, совершившим тяжёлые преступления, неэтично вдвойне: получается, что человек зарабатывает на том, что сделал что-то ужасное, и подаёт сигнал другим потенциальным преступникам: страшные преступления можно монетизировать.
(В связи с фильмом Собчак часто вспоминают интервью Саши Сулим с «ангарским маньяком» для «Медузы», за которое она заплатила ему пять тысяч рублей. «Медуза» опубликовала это интервью с дисклеймером, что редакция не одобряет подобную практику.)
Хочется верить, что Ксения говорит правду и Мохову деньги за интервью не платили. Однако тот факт, что деньги заплатили Екатерине, позволяет предположить, что платить источникам — рутинная практика для передачи «Осторожно: Собчак», и с точки зрения журналистской этики эта практика весьма сомнительна.
Резюме
В целом я считаю, что фильм имеет право на существование (так как общественная польза от распространения информации о маньяке в общем и целом в данном случае, на мой взгляд, перевешивает вред для жертв), и я не поддерживаю призывов удалить его с ютуба, как это делает, например, Алёна Попова в дебатах с Собчак. В целом позиция Ксении в этих дебатах кажется мне более убедительной, чем позиция Алёны. Однако, к сожалению, мы видим (особенно после интервью Екатерины «Известиям») целый ряд этических ошибок, которые допустила команда Собчак и которых, несомненно, можно было бы избежать. Нагромождение этих ошибок значительно усложняет положение тех людей, которые хотели бы защищать этот фильм (например, меня). Ксения, ну как же так, как же вы нас так подвели? :) Верю, что вся эта масштабная дискуссия сделает всех нас мудрее и профессиональнее.