Семья наша была грамотной наполовину. Отец окончил Володинскую церковно-приходскую начальную школу, все три класса. Мать – только один первый класс этой же школы. Специального здания школы тогда еще не было, не было и парт. Дети учились, сидя за столами в крестьянской избе. Младший брат отца Тихон, шести лет, тайком убежал в школу, был принят и с отличием окончил ее за три зимы, получив в виде премии Евангелие в изящном коричневом переплете... на церковно-славянском языке. Жена его Лукерья была неграмотной.
Наш старший брат Афанасий окончил ту же школу за две зимы. Он был очень способный, научился читать еще до школы, дома, и был «посажен» сразу во второе отделение, т.е. во второй класс. Окончил с похвальным листом. Сестра Августа училась там же только одну зиму, а потом ее загрузили обязанностями няньки младших братишек, родных и сродных – в семье дяди Тихона.
Были неграмотными и старики – дед Василий Степанович и бабушка Степанида Ивановна.
Семья у нас была религиозная. Книг у нас было целых два ящика, один из-под конфет, другой из-под печенья. Первый был поуже и повыше второго, а этот был ниже и шире. В первом лежали «божественные» книги, а во втором – прочие. Главной книгой среди божественных был псалтырь – книга большого формата, толстая, на церковно-славянском языке, с толстенными картонными корками коричневого цвета. Дед говорил, что лучше солнцу стоять, чем псалтырю лежать не читанному. Но все-таки он лежал не читанным, а солнце не стояло, всходило и заходило как всегда. Был часослов – растрепанная книжонка поменьше, тоже на славянском языке. Было два евангелия, отцовское, на русском языке, и дяди Тихона – на церковном.
Была еще книга с мягкой обложкой с непонятным названием: «Апокалипсис». Отец говорил, что эта книга есть толкование к откровению Иоанна Богослова, напечатанному в конце Евангелия, что на русском языке.
У отца была еще маленькая голубенькая книжечка – требник, которую он купил в магазине Юдина в Камышлове. Хозяйка этого книжного магазинчика тогда сказала ему: «Зачем Вам такая книга? Купите лучше что-нибудь по сельскому хозяйству или из художественной литературы». Отец рассказывал, что «отрезал» ей так: «Какое Ваше дело, что я покупаю?». Ну и купил. В числе божественных книг был сборник духовных песнопений. Первым песнопением в нем было «Горе», начиналось оно так:
С другом я вчера сидел,
Ныне смерти жду предел... и далее припев:
О горе, горе мне великое.
И так после каждого двустишия.
Было там стихотворение про гору Афон:
Афон гора, гора святая,
Не знаю я твоих красот
И твоего земного рая
И под тобой шумящих вод.
Корабль идет из Палестины на остров Кипр... и т.д.
Много там было и других уничижительных песнопений, пустых типа «Горе».
В этом же первом лежала интересная толстая книга без корочек. На первом листе заглавие «Потерянный рай [1] ». В середине этой книги был еще один такой лист: «Возвращенный рай». Были в ней интересные картинки. Вот, например, черти падают с неба на землю в полном беспорядке, в нелепых позах. Хотя и с крыльями, но не летели, а просто падали, свергнутые с неба всевышними силами. Была, оказывается, там война чертей с ангелами, ну и первые были не только побеждены, но и наказаны этим свержением на землю. (Вот оказывается с какими «кадрами» пришлось человечеству развиваться и сосуществовать на протяжении всей истории).
Была там еще одна занимательная картинка, а под ней подпись: «И встал он из бездны своим исполинским станом…». Это, оказалось, был сам сатана. На картинке он стоит на выступе скалы, над глубокой пропастью, высокий, статный красивый, величественный и, хотя и черт, но очень хорош. Шевелюра такая курчавая, просто нельзя не позавидовать. Видимо, удачно приземлился, падая с неба, ну а жа́ра он как видно не боялся. Из пропасти, над которой он стоял, извергалось багровое пламя, и валил «смрадный» дым. Из этого-то «пекла» он видно выбрался и влез на скалу осмотреться. Картинка цветная, и художник не пожалел не только красок, но и умной, дальновидной изобретательности в работе над образом (не лишен юмора и сатиры). Получилось весьма не по божественному, картинка очаровывала, а не отталкивала.
Старший брат – наш Афоня, станет иной раз в позу сатаны и с пафосом произнесет: «И встал он из бездны своим исполинским станом…» и с завистью добавлял: «Эх, мне бы такие кудри!»
Позднее наш фонд божественных книг еще пополнялся. Как-то в деревню приехали монашенки, называли их у нас «манашки». Распространяли они книги об Иване Кронштадском [2] . Купили и наши эту книгу в хорошем переплете с золотым тиснением. Заголовок на корке гласил: «Живоносный источник. Житие благочестивого отца Иоанна Кронштадского». Позднее, когда мы были уже взрослыми, отец наш заимел еще книгу «Четьи Минеи. Жития святых». Отец усиленно настаивал на том, чтобы мы их читали вместо всех прочих книг, которые он называл «пресными», не дающими ничего ни уму, ни душе.
В ящике гражданских книг лежали настольные календари за 3–4 года. Занятные это были книги. Помещались в них диаграммы о численности населения в целом и на I кв.версту, а также о количестве скота на душу населения и о количестве других видов материальных благ. Мы гордились цифрами, если у нас в России было чего-то больше, чем у других государств, и было обидно, если в России было хуже и меньше всех по этим таблицам.
Была там и «опальная» книга «Талисман или государственное средство» [3] . Отец не любил ее, раз талисман – значит колдовство, от «лукавого». Позднее мы узнали, что это была книга Вальтера Скотта «Ричард – Львиное сердце», но об авторе, помнится, там упоминания не было или его не замечали.
Была любимая книга брата Афанасия «Битва русских с кабардинцами», он ею зачитывался и восхищался храбростью и удалью кабардинцев [4] .
В какой-то книге без корочек были сведения из астрономии, откуда мы узнали о созвездиях Большой Медведицы и других, были сведения из физики, читали мы ее (видимо учебник) с большим интересом.
Бывали у нас и школьные учебники, которые выдавались всем ученикам бесплатно, а по окончании учебного года сдавались обратно в школу. Газеты у нас не выписывались. Иногда от «писаря», что жил напротив нас через дорогу, отец приносил газеты почитать. Земство высылало на деревню газеты «Пермская земская неделя» и какие-то еще… У писаря в избе каждый вечер собирались мужики «покурить» и посудачить, там эти газеты читались, а потом раскуривались.
По воскресеньям большая часть семьи уходила в церковь. Отец и дед обычно уходили очень рано, к «заутрене», а бабы попозднее, к обедне.
Возвращались после обедни все вместе и садились обедать, все за один стол. Семья, что оставалась дома, ничего не ела до их возвращения с обедни. Не полагалось есть во время богослужения. После полудневной голодовки обед был особенно вкусен. Да и «меню» в такие дни бывало получше. Кроме обычных двух блюд – щи, каша или жареная картошка, по воскресеньям к обеду подавалась на третье яичница или блины. Яичница была у нас лакомым блюдом, готовилась она из трех яичек. Сбивались они и разводились молоком, после чего запекались в эмалированном небольшом блюде. Это на семью из 8 человек взрослых и трое-четверо детей. Хватало всем по две-три ложки. Блины пекли, складывали вчетверо на сковороду в 5–6 слоев и снова ставили в печь. Верхние блины, подрумяненные в печке, были хрустящие, очень вкусные и те, что на дне сковородки. Все остальные были мягкие, как тряпки. Ели блины, примакивая в одну общую масленку – глиняную чашечку с ручкой и желобочком, размером с пиалу.
Каша, вместо обычной пшеничной или картофельной, по воскресеньям бывала иногда и просяная, на молоке. Это уж совсем был деликатес. Рисовой каши не случалось дома даже пробовать, манная – была редчайшим лакомством, пробовали ее не более одного-двух раз за все детство, пока жили под родительским кровом.
Ели у нас деревянными ложками из одной общей миски. Деревянные чашки вышли у нас из обихода, когда я был очень маленьким, но все же их еще помню. Вместо деревянных чашек появились глиняные, но вскоре стали заменяться на эмалированные. Вилок в семье было мало, одна – трехрогая с деревянным черенком, другая – такая же, но уже без черенка, были еще две четырехрогих цельнометаллических вилки и все. Вилками ели соленую капусту пластами, огурцы и грузди, но главное, пельмени.
Пельмени из капусты у нас стряпали часто, главным образом в посты, а вот мясные – раз в году, это в «мясопустное» воскресенье, т.е. в мясное заговенье, перед масленицей. В день, когда заводили пельмени, мы, ребята во главе с Афанасием, садились делать вилки. Делали их из лучины. Афанасий выстругивал изящные трехрогие вилочки из цельной широкой лучины. Мне удавалось сделать похуже и с рожками покороче и числом поменьше. Таким инструментом пользовались только сами авторы. У кого не оказывалось вилки, ели пельмени, поддевая их с общей тарелки ложкой. Но это было уж совсем не так интересно, как самодельной вилкой.
Жареная картошка подавалась на стол прямо из печки на сковороде. Жарилась она всегда предварительно отваренная и сдабривалась сметаной. В постные дни картошку ели с квасом и с луком. Растительное масло, если и было, то расходовалось только, чтобы «помазать» кашу или постные щи. Постными щами у нас называли кашу из толстой ячменной крупы. В дни, когда разрешали есть «скоромное», эту кашу ели с «забелой», т.е. с ложкой сметаны. Это было немножко вкуснее, чем эти же щи на одной воде.
Чай пили из чашек с блюдечками, пили с блюдечек. На столе стоял большой семейный самовар. Сахар, мелко наколотый, лежал в сахарничке. Полагалось к чаю брать один кусочек, пили «вприкуску» и если одного куска не хватало, то считалось не этичным взять второй. Сахар покупался иссиня белый, литой и кололся на кусочки с помощью ножа и молотка. Пиленый кусковой сахар покупался редко: комки крупные, да и слабый, быстро тает во рту, не спорый. Была у бабки Степаниды чайная ложечка вроде алюминиевой, тонюсенькая и малюсенькая. Потом, как она переломилась, купили другую, из полуженной жести, светлую и даже нормальной формы и размеров. Потемневшая она долго у нас служила и где-то потерялась при отъезде из деревни. Бывала стряпня к чаю и для того, чтобы брать с собой на работы, стряпали с начинкой из своих овощей, редко с мясом.
Масло растительное бывало в доме редко. Давили его в деревне Коровяково, километров за двадцать. Конопли и льна сеяли у нас мало и поэтому масла «набивали» только «четвертной» бочоночек, т.е. около 3-х литров. За недостатком растительного масла постные щи по постным дням ели с луком и обязательно с хлебом. По консистенции они были жидкими и подавались очень горячими. Ели деревянными крашеными ложками. Ложек у нас было много, хватало на всю семью, да еще в запасе лежали новенькие не облупленные, праздничные. Хранились они для большого застолья на праздниках или на время молотьбы, когда за стол садились до 20 человек взрослых. В посты, особенно в «великий» семинедельный, ели кулагу. Это коричневое месиво в виде жидкой кашицы, готовилось из сусла солодового и из солода, парилось в русской печи в большой глиняной корчаге. На вкус кулага была кисло-сладкой, ели ее примакивая ломтем хлеба. От «хорошей» кулаги нельзя было не скривиться, т.к. в нее добавляли домашний уксус. Уксус готовился как-то из солода и подавался на стол также к пельменям, к жаркому (по большим праздникам), а для любителей и к чаю.
Корчаги кулаги хватало семье на неделю. Этими корчагами отсчитывались недели «великого» поста.
Вспоминая свое житье в родительском доме, сравнивая с теперешним житьем, когда я на пенсии, вижу, как много и тяжело работали, одевались плохо, питались скромно, скромнее некуда, но в детстве это все не замечалось, и было радостно. (Написано май 1974 г. – 20.07.1975 г., П. Х. Ширяев).
[1] Стихи Джона Мильтона многократно переводились на русский язык в XVIII –XIX вв.
[2] Иоанн Кронштадтский (1829–1909) – церковный деятель и публицист консервативного направления, канонизирован Русской Православной церковью в 1990 году.
[3] Исторический роман Вальтера Скотта «Талисман, или Ричард Львиное-Сердце в Палестине» (1825) издавался в России также под названием «Талисман».
[4] Многократно переиздававшийся роман Николая Зряхова «Битва русских с кабардинцами, или Прекрасная магометанка, умирающая на гробе своего супруга» (1840) – один из самых популярных романов в России XIX века, ставший символом лубочной литературы.