Часть двадцать третья
Шалости детства.
Шалости детства иногда перерастали в преступление. Как я писал несколько раньше, посреди необъятных огородов, видневшихся с крыльца нашего дома, стоял обыкновенный шалаш из жердей, покрытый соломой. Шалаш среди темной зелени огородных культур, листвы, моркови, свеклы и капусты, настолько четко выделялся своим неуместным желтовато-серым видом, что мы решили его сжечь. Кому первому из нас пришла эта преступная мысль трудно сказать, помню лишь, что идея была поддержана всеми без исключения. Но эту идею нужно было претворить в действительность, а кому? Жребий решил исход этого дела, достался он одному из моих двоюродных братьев, тому кто был смелее и сильнее нас всех. Он было несколько испуган жребием, выпавшим ему. Сжечь шалаш, это не кинуть камень в церковное цветное окно алтаря.
Наступая на него со всех сторон, мы заставили его взять с загнетки коробок спичек и начали подсказывать ему путь, как незаметнее подобраться к шалашу и запалить его. Через некоторое время наблюдая за ним, мы увидели сперва змейку дыма, а потом разрастающийся клуб дыма и вспыхнувший огонь над шалашом. Солома сгорела быстро, от шалаша остались лишь искрящиеся обугленные жерди каркаса, когда к нему подбежал огородный сторож. Он что-то пытался спасти из дымящихся остатков, надо полагать овчинный тулуп или другое что из одежды и незамысловатой утвари, которая была необходима каждому человеку, проживающему почти все лето и холодную осень в шалаше.
Дело сделано, шалаш сгорел. Вместо серо-желтого соломенного шалаша, несколько дней торчал черный каркас из жердей с обуглившимися остатками соломы, раздуваемой ветром по огороду. Зеленый ковер огородных культур, как бы потемнел от содеянного злодеяния. Несколько дней мы были тише воды и ниже травы.
Каким-то образом сторожу доложили о наших проделках и он пожаловал к нам в дом, как говорится, с челобитной. После долгих расспросов и туманных ответов для выяснения истины наш родной дядя, родной отец Виталия (первого виновника пожара) недолго думая, схватив в руки длинный ременный кнут и не выпуская нас, похлестывал этим кнутом по голым до коленей нашим ногам до тех пор, пока мы не сознались и не покаялись в содеянном. Больше всех конечно досталось исполнителю поджога. Так шутки детские у нас перешли в преступление, а позже в слезы. Этот эпизод с кнутом настолько ярок в моей памяти, что мне кажется и боль в ногах стоит до сих пор. Это истязание моих сверстников, подпрыгивающих от резких ударов кнутом, пытающихся спрятаться за спины друг друга, было настолько тяжело, насколько и своего рода воспитательно. Этот урок возможно сделал нас людьми, ни один из нас впоследствии не оказался преступником. Прошло более сорока лет и при встречах мы обязательно вспоминали эти дни и кнут в руках взрослого человека, восстанавливающий истину в среде десяти-двенадцатилетних мальчишек. Так формировалось торжество правды в дни моего детства.
Про Пасху.
Дни Пасхи нашего провинциального городка были заполнены гулом церковных колоколов. В эти дни колокола любой из трех церквей города мог звонить любой житель. Мы с исступлением ожидали этих дней, потому как забраться на высоченную колокольню по таинственной, иногда темной деревянной лестнице, круто поднимающейся вверх, было одно удовольствие. Как только голова подымалась над полом из проема , где помещалась лестница, в глаза падал яркий свет и прежде чем окончательно вылезти на площадку с подвешенными на балках колоколами, мы жмурились и боязливо оглядывая крыши домов, виднеющиеся с огромной высоты, задерживали свое дыхание. В ушах стоял сплошной гул. У каждого колокола стояло по одному, а то и по два человека с силой раскачивающих за веревки привязанные к языкам колоколов, которые ударялись о внутренние плоскости колоколов и издавали оглушительный звук. Под куполом и вокруг него вилось много сизых голубей, потревоженных громким звоном. Перезвон колоколов был наверху настолько оглушителен, что разобрать слова говорившего человека было совершенно невозможно. Понять его можно было только по глазам и движению рук и мимике.
Вид города с колокольни был ошеломляющим. Стройные ряды улиц, крыши домов, зеленеющие лужайки и двигающиеся внизу люди казались совершенно не похожими ни на что, что раньше было таким обыденным и простым. С высоты все казалось в меньшем масштабе, каким-то сказочным и неповторимым. Окрестные луга и поля казались небольшими лоскутами, нарисованными рукой человека по падающему к низу небесному своду. Только облака оставались прежними, далекими, плывущими в голубизне неба, изредка закрывающими диск солнца. Сверху очень хорошо наблюдать тень, падающую от облака, быстро бегущую прочь, отчего окружающее, давно знакомое становилось на миг неузнаваемым. Я долго мог стоять у перил колокольни и любоваться видами своего города. Вот полоска реки, вот место где мы купаемся. Дамба с ракитами, насыпь с бегущим по ней товарным составом и дымки деревень с синеющими далями брянских лесов. Россыпь двускатных и четырехскатных крыш одноэтажных и двухэтажных домов. Большей частью драночные крыши, простоявшие ни один год и многие покрытые зеленью мха.
Есть крыши и покрытые железом и крашенные в красные и зеленые тона, и неокрашенные, покрытые слоем коричневой ржавчины. Ей были покрыты крыши купеческих и торговых лабазов, выстроенных правильными прямоугольниками на площади, граничащей с церковной оградой, тюрьмой и пожарным депо. Бесчисленное количество крыш, виднеющихся с колокольни и разнообразных домов, широких и кряжистых с небольшими окнами и строений с удлиненными или так называемыми итальянскими окнами с тремя створками, наводили на мысль о делении горожан на имеющих достаток с твердым взглядом и гордой походкой и горожан победнее, жизнь которых мало чем отличалась от тяжелой крестьянской доли того времени.
Продолжение следует...