Послевоенная жизнь на Волыни
Итак буду рассказывать в какой обстановке восстанавливалась страна после ВОВ. В 1947 году я уже был большим, опытным пацаном, умевшим выживать в любых условиях. Два предшествующих года жизни в вагонах, в которых мы прибыли в Ковель из Днепропетровска по оргнабору, закалили мою семью самым кардинальным способом. Отчим постоянно с утра уходил в депо, ,где подрабатывал слесарем , ожидая вакансию машиниста. Мама устроилась бухгалтером в отдел рабочего снабжения ОРС и вечно пропадала на сверхурочных и ревизиях линейных торговых точек, Я досконально изучил все возможности доставать съестное у военных эшелонов, выменивал у солдат немецкие фонарики Даймон и губные гармошки, находил места, где можно было взять сено для козы, остатки еды от армейских кухонь для поросёнка и уголь для буржуйки. Тащил всё к нашим вагонам, где командовала Анна Михайловна. Вы помните, что в одном вагоне мы жили вчетвером: я, бабушка, мама и отчим ,с козой и поросёнком, с чугунной буржуйкой посередине вагона. Мама с отчимом располагались на боковой полке слева, я с бабушкой на такой же полке справа, а под полками в загородках были поросёнок и коза. Удобства в специальном ведре. Коза рогами постоянно напоминала о себе, так что полка постоянно подпрыгивала, поросёнок повизгивал, когда хотел есть. На длительных стоянках мы животных по трапу выводили из вагона и привязывали рядом, в вагонах наводили порядок до следующего переезда. Почему то маневровый паровоз периодически перегонял наши вагоны с места на место, по видимому, освобождая пути для очередного воинского эшелона и мне приходилось разыскивать, где оказались вагоны, когда я их покинул. Я даже освоил сигналы стрелочника и своим языком производил такие же свистки, по которым маневровые машинисты останавливались и выясняли в чём дело. Меня все в депо знали, поэтому не сердились и помогали найти свои вагоны. Я вам скажу, что жизнь на колёсах имела для меня даже определённый интерес. На путях я находил и досконально изучал военную технику, вывозимую после боёв на металлолом. Запомнился бронепоезд, ещё не отмытый от крови его защитников, весь усыпанный гильзами, с орудиями и пулемётами на аппарелях. Бабушка устроила мне экскурсию по этой громадине, со знанием дела рассказывая о назначении отсеков, Когда она это познала, я не понял, Но в её прошлом было и участие в гражданской войне 1918-20 годов. В тот же период я с уже знакомыми машинистами маневровых поездов съездил в Брестскую крепость, ещё сохранившую всё величие постигших её разрушений. Правда ,крепость не произвела на меня особых впечатлений. т.к. Ковель был тоже весь разрушен и к примеру, чтобы попасть к начальнику вокзала на третий этаж, надо было пройти по обломкам ступенек, держась за специально натянутый канат., а наше длительное проживание в вагонах объяснялось отсутствием во всём городе пригодных для жилья помещений. Наконец в 1947 году мы получили возможность покинуть вагоны и поселиться в полуразрушенном доме во дворе бывшей польской гимназии. Наш дом был аварийным, крыша нависала без опоры на стену, Но это было намного лучше, чем прежняя наша жизнь. Скотина разместилась под аварийной крышей, нам достались две комнаты целой части дома. У бабушки появилась возможность готовить еду на всех на настоящей печи, дрова для которой я таскал со всей округи. Для меня особой гордостью был заброшенный колодец, в котором я накопил собранное из металлолома оружие( автоматы, ружья, штык-ножи, каски) Даже притащил трофейный немецкий мотоцикл, но требующий ремонта. С ватагой таких как я подростков мы играли в войнушку, используя этот арсенал. Осенью 1947 года я пошёл в первый класс русской школы, которая была на другом конце города. Чтобы туда дойти надо было пересечь парк «живых и мёртвых». Название такое дали в народе т.к. в центре парка на месте боёв, сохранились свежие могилы погибших бойцов, Половина парка были захоронены немцы без всяких обозначений , а на могилах наших были от руки написанные фамилии и лежали части какого ни будь оружия ( трак от танка, снаряд, каска, а иногда и ствол орудия) Впоследствии пионеры снесли эти реликвии в металлолом. Могилы разрыли и прах перенесли на воинское кладбище города. Немцев не перезахоранивали, но ребятня докапывалась до гробов, доставая оттуда ордена, иногда оружие, и упакованные с немецкой тщательностью в бутылку, документы захороненного. Их показывали взрослым, знающим немецкий язык. Однажды, по пути в школу на меня выскочил из кустов знакомый пацан с немецким Вальтером в руках. Он взял его у отца, пока тот был на работе. Пистолет я отобрал и собрав своих сверстников , за городом расстрелял патроны, после чего пистолет вернул пацану. На следующий день ко мне домой явились два офицера МГБ по поводу этого эпизода, чем здорово напугали отчима, который знал что такое МГБ. В те годы МГБ возглавлял Берия и это ведомство подчинялось только ему. Даже партийные чиновники страшно боялись попасть к этим парням. Но всё обошлось благополучно. Увидев мой возраст и выслушав объяснение, совпавшее с рассказом пацана, сына райкомовского чиновника, офицеры ушли. Мне здорово повезло, что они не провели обыск, т.к. в квартире и в колодце у меня было достаточно запрещённых боеприпасов., о которых родители не знали.
Хочу заметить, что все годы, что мы жили в Ковеле, почти до1959 года там регулярно происходили стычки МГБ, затем НКВД ,солдат СА с бандеровцами, сторонниками самостийной Украины. После очередной операции, убитых бандеровцев свозили к райсовету и выкладывали перед окнами, с которых сотрудники МГБ фиксировали плакальщиков, которых задерживали. По пути в школу я эту картину неоднократно видел и не удивлялся. Кажется я уже писал об этом в своей статье «О наболевшем», поэтому повторяться не буду. В школе со мной учились много «сынов полка» т.е сирот, взятых на воспитание военными. На них была военная форма, некоторые имели боевые медали, В школу их привозили на военных виллисах и увозили в часть после занятий. Конечно , я им очень завидовал. Среди моих сверстников в школе было много детей очень бедных родителей, из неполных семей, живших впроголодь и одетых во что попало. Большинство из них, если не погибли от взрывных устройств, разбросанных в местах боёв, то попались на кражах и грабежах и отправлялись в колонию. Я избежал этой участи благодаря Анне Михайловне, которая учинила за мной тщательный контроль. Знала всех моих друзей, приглашала их в дом, где выясняла кто есть кто. Затем либо поддерживала мою дружбу, либо категорически запрещала. С малых лет определила меня в секцию гимнастики местной спортшколы и в авиакружок Дома пионеров. У педагогов интересовалась моим поведением и своевременно корретировала отклонения. Это меня здорово возмущало, я противился, огрызался, но под властным взором этой железной женщины сдавался. Мои друзья, сверстники как и я, часто в драках получали раны, синяки, либо имели фурункулы, нарывы и другие повреждения. Анна Михайловна всех лечила, правда своими народными средствами. Бородавки она выжигала раскалённой в буржуйке кочергой, фурункулы вскрывала опасной бритвой, прочие повреждения лечила примочками, своими мазями и настойками. Сама никогда не болела и в поликлинику не ходила. Окрестные женщины её побаивались, но часто приходили за советом по женским проблемам. Никому бабушка не отказывала и денег не брала. Отличалась гостеприимством и никогда, зашедший в дом почтальон или домоуправ, не уходил не накормленный. Мой отчим Лопада Иван Сергеевич, имел склонность к алкоголю, и в состоянии опьянения тащил к себе домой собутыльников. Бабушке было достаточно одного взгляда на таких гостей, чтобы , они тут же, протрезвев, убирались со словами: «Ну и ведьма , как ты с ней живёшь? « На этой почве между бабушкой и отчимом возникла вражда. Бабушка себя ругала, что поверила посулам Лопады и два года мыкалась в вагонах. Некоторое время мы даже жили на деньги мамы, раньше отчима устроившуюся на работу. А отчим не мог простить, что в доме не он главный. Я помнил о драке отчима и отца в Днепропетровске, и тоже ненавидел отчима. С ним не разговаривал и старался не пересекаться до ухода в армию. Во втором классе, я., по дороге в школу, встретил своего отца прямо на улице. Вероятно он меня как то выследил. Отчим был в поездке и я привёл отца в дом. Мама сильно обрадовалась и они почти всю ночь беседовали. Часть разговора я подслушал. Отец говорил, что не может забыть маму и готов забрать её и меня во Львов, где у него приличная квартира и работа, но с условием, что Анна Михайловна останется здесь. Он не мог ей простить, что она предпочла зятем Лопаду, а не его и не верил, что в дальнейшем жизнь с ней будет нормальной. Мать же, говорила, что не может бросить в чужом краю , хоть и не родную, но мать, взявшую её из детдома и вырастившую. Тем более, что у неё враждебные отношения с Лопадой. Порешили, что не судьба ! Утром отец уехал. Лопада об этом визите так и не узнал. В дальнейшем мать несколько раз возила меня во Львов, показывала отца в рабочей обстановке (он был директором гастронома), но так, что он нас не видел. У отца уже была своя семья.
После визита отца, я продолжал жить в Ковеле, но в основном, с бабушкой, которую уважал и любил. Старался во всём ей помогать. Она же способствовала моему физическому развитию, никогда не баловала, а при любом случае навязывала работу. Я носил вёдрами воду, наполняя бочки, пилил и рубил дрова для печи, а каждое утро ломом выкорчёвывал булыжники с мостовой, на участке, выделенном нам под огород. На загородном участке, во время посадки картофеля, отчим нашёл припрятанные кем то два немецких Парабеллума с запасными обоймами. Молча отнёс их к болоту и утопил. Но бабушка пистолеты достала и отдала мне со словами: « Мужчина должен привыкать к оружию». Я их спрятал на чердаке, регулярно чистил керосином, но выстрелить не мог, т.к. патрон прикипел в стволе и не вынимался. Наконец однажды я патрон вытолкал стержнем через ствол, просушил его на печи и вновь зарядил пистолет, Неосторожно нажал на курок и пуля пролетела прямо под носом, попав в потолок кухни. Пистолет я тут же спрятал за шкаф. Однако бабушка, услышав с улицы выстрел, и обнаружив дыру в потолке, стала меня пытать, требуя выдачи оружия., а получив его, отнесла и выбросила в выгребной туалет ( тогда были общественные туалеты на несколько дворов ). Я не очень горевал, рассчитывая на второй пистолет, который прятал на чердаке. Но его у меня украли соседи по дому, кто там сушил бельё. С 1948 по 1953 год я продолжал учиться в школе, спортшколе и в авиакружке. Моя группировка подростков из более обеспеченных ребят благополучно вела пионерский образ жизни; собирали металлолом и свозили в школу, помогали одиноким старикам рубить дрова, носить уголь, участвовали в разных соревнованиях и кружках, выступали в воинских частях с концертами. Бандитские группировки из наших ровесников, но менее обеспеченных родителей, честно поделили сферы влияния после того как я предложил решить вопрос в честном поединке. При общем сборе в парке мёртвых и живых произошёл борцовский поединок между мной и лидером бандитов. Победил я, т.к. был крепче и научился приёмам в спортшколе. Все честно разошлись и конфликтов больше не было. Город быстро восстанавливался. Концлагерь для семей бандеровцев ликвидировали, а территорию застроили. Пленных немцев отпустили ещё раньше, после того как они восстановили несколько разрушенных зданий. Стали возвращаться из Аргентины и Канады местные жители, покинувшие родину в 1939 году, не желая жить при советской власти. Их можно было сразу выделить из общей массы жителей по необычной одежде и холёному виду. Остроносые туфли из мягкой кожи, фетровые шляпы и светлокоричневые кожаные куртки с меховым воротником, были для нас диковинны и недоступны. Каждый день, по дороге в школу, я встречал идущих на работу этих людей в белых накрахмаленных рубашках и в синих комбинезонах. А ведь работали они в депо, где даже бани для паровозников не было. Все в перепачканной мазутой одежде шли с работы домой, где как кольчугу снимали этот наряд, мылись в тазике и переодевались в домашнее. Это было нормой и никто не возмущался. А вот прибытие «иностранцев» заставило власти пересмотреть прежние порядки. В каждом депо ( их было два паровозное и вагонное) поставили на прикол по паровозу, который обеспечивал баню для сотрудников, Такой же паровоз установили на вокзале, создав баню в вагоне для населения. Теперь железнодорожники оставляли грязную одежду на работе, мылись в бане и шли домой опрятными. Жизнь налаживалась. Отменили карточки на продукты, росли зарплаты и снижались цены. Заполнились товарами магазины и рынки. Куда то исчезли послевоенные инвалиды, ранее обитавшие прямо в канавах и просившие подаяние, которое тут же пропивалось. Правда, для прибывших наших «иностранцев», открыли отдельные магазины с дефицитными продуктами, в ответ на протесты с их стороны. «Иностранцы» возмущались, что их обманули, агитируя за рубежом, что в СССР хорошо жить, даже демонстрировали факты самосожжения. Одного из них я расспрашивал почему он приехал, имея в Аргентине 3 автомобиля, ферму и много скота. Ответ был таким: « Надоела вечная война. Как только что, местные валят всё на нас, приезжих и едут громить нашу колонию, Приходится держать дома арсенал оружия и быть всегда готовым к бою, А из СССР стали привозить в Аргентину зерно в шёлковых мешках по демпинговым ценам. Вот мы и согласились вернуться. А теперь я даже рад, т.к. раньше не мог зашнуровать ботинки, а теперь легко ! Веду здоровый образ жизни «
Всё же многие из приехавших, через несколько лет жалоб и протестов , всё же вернулись обратно, С ними поехали и некоторые из моих одноклассников в качестве женихов и невест.
Вот такой я запомнил послевоенную жизнь на Волыни глазами переселенца и школьника. Мне ещё много чего пришлось испытать и увидеть в этих местах до того как я поехал учиться в Москву. Если интересно, напишу в следующей публикации.
Регистрируйтесь на моём канале, ставьте лайки.