Бунт в боевых порядках, неповиновение воинским начальникам, самовольный и массовый уход с боевых позиций, во все времена считался серьёзным преступлением. Летом и осенью 1917 года на фронтах Первой мировой войны, по призыву большевиков, такие случаи в разваливавшейся, бывшей русской императорской армии, происходили сплошь и рядом. Но прошло полтора года и теперь уже большевики принимали меры по предотвращению бунтов и случаев неповиновения. А они были. Были и немалым числом. Только об этом очень редко писали и тем более, не вели хоть какую-то статистику. Всё было засекречено. Изучение архивных дел полков и дивизий, против которых воевал Донской гундоровский георгиевский полк, дало громадный массив документального материала, в том числе и по бунтам, которые осенью 1918 года происходили один за другим. Вот, например, телеграмма, отправленная военным руководителем боевого участка Ролько (Аркадием Семёновичем) 22 сентября 1918 года в 18 часов 45 минут в штаб Южного фронта: «Доношу, что по полученному приказанию 4 московскому полку, расположенному в деревне Тюменевка, (было приказано) выступить в боевую линию для исполнения оперативной задачи. Полк отказался выполнить боевой приказ, мотивируя свой отказ усталостью, желанием получить отдых, отсутствием резервов, тёплой одежды и прочего. В полку ведётся сильная агитация против перехода в наступление из Калмыка в Тюменевку, куда вызываю Ратайского (Андрея Иосифовича.) Сейчас лично поговорил с полком и приму самые решительные меры подавления мятежа и выяснения виновных. Результат сообщу немедленно. Виновных, задержанных ввиду мятежа четвёртого полка, возлагаю на 21 московский пехотный полк».
В воспоминаниях красных военачальников об этом периоде Гражданской войны употребляются деликатные формулировки типа «вынуждены были отступить», «в связи с необходимостью занять более выгодные позиции», «не вступая в затяжные бои» и тому подобное. Но для правдивого изображения тех далёких событий, лучше всего использовать боевые донесения по горячим следам. Например, такое: «Московская бригада тов. Рачицкого (Дмитрия Андреевича) сейчас деморализована и не пригодна к бою. 6 полк, понеся большие потери, сейчас нести боевой службы не может. Командир 6 полка отстранён от командования полком и назначена комиссия для выяснения виновных, учинивших самосуд над помощником командира полка и виновников в разгроме полка и потере пулемётов и орудий. Военком Рожков (Иван Андреевич), 23 сентября 1918 года 8 часов 6 минут».
Бунт – дело стихийное, но командование 8-й и 9-й армий красных войск отлично осознавало ту простую истину, что они на пустом месте не возникают. Уже после первых подобных проявлений были разработаны секретные инструкции и установлена тесная связь с органами ВЧК. Привлечённые для службы в Красной армии военспецы, в силу своего большого опыта военной деятельности, подмечали всё и сразу же докладывали по команде. Вот что написал бывший полковник Генерального штаба Меженинов С. А. 22 ноября 1918 года в своём докладе в Реввоенсовет Южного фронта о состоянии частей 8-й армии красных войск: «Наблюдения за действиями войск 8 армии Южного фронта устанавливают следующее. Организованных отдельных частей пехоты нет. Войсковые соединения, именующие себя полками, в действительности представляют из себя собрание людей, стремящихся к получению обмундирования, жалования и тем или иным способом, добывающих себе продовольствие. Мелкие части конницы более сорганизованы. Но способны лишь к налётам накоротке, комендантской и ординарческой службе…
Командиры полков, в большинстве своём бывшие начальники партизанских отрядов, слабо подготовленные к полевой работе, с отсутствием не только широкого кругозора, но часто и элементарных познаний в топографии и тактике.
Желание командиров и комиссаров в критические моменты отправляться в высшие штабы с докладом о положении дела, оставлять боевые участки без управления в трудное время, подрывает доверие к ним солдатской массы. Всё отмеченное приводит к выводу, что 8 армия в том виде, как она есть теперь, к наступлению не способна. Она может лишь прикрыть важнейшие направления. Укомплектовывать части нет оснований».
Выводы бывшего полковника Генерального штаба о политико-моральном состоянии войск подтвердились совсем скоро. 26 ноября 1918 года появился секретный приказ войскам Южного фронта. Одно название сразу говорит о сути случившегося: «О предании суду личного состава 2-го батальона 119-го полка за отказ идти в бой и объявлении благодарности за героизм воинам других частей». Итак, читаем:
«Сегодня, во время удачного наступления наших доблестных войск, 2 батальон 119 полка, под влиянием гнусной агитации трусов и изменников, совершил величайшее преступление перед советской республикой и Красной армией: солдаты этого батальона из-за шкурнических интересов и трусости забыли свой долг перед революцией и своими товарищами, геройски сражающимися с белогвардейскими бандами генерала Краснова. Эти преступные изменники не выполнили боевого приказа, не пошли в бой и когда командир полка и комиссар, не щадя своей жизни, памятуя о той огромной ответственности перед всеми армиями, хотели силой заставить батальон идти вперёд, чтобы выручить соседние части, эти презренные трусы осмелились встретить представителей рабоче-крестьянских властей выстрелами из винтовок и пулемётов, предпочитая направить оружие против двух своих же товарищей, вместо того, чтобы действовать совместно против неприятеля. Охраняя интересы революции и фронта от измен и предательства, так как следствием подобных поступков может быть напрасная гибель соседних частей, я, именем Революционного военного совета Республики Южного фронта, приказываю (комиссарам дивизий) немедленно предать суду военного полевого трибунала весь 2 батальон 119 полка вместе с командиром и комиссаром батальона. Виновных расстрелять без пощады. Постановление трибунала широко огласить, дабы рабочие и красноармейцы всей республики знали, что те, кто предаёт в тяжёлый момент, всегда будут караться самой большой суровостью. 14 дивизии, и особенно полкам Латышской бригады, 2 Донскому (124) полку и 1 Борисоглебскому (126) социалистическому полку объявляю от имени Реввоенсовета Южного фронта товарищескую братскую благодарность за проявленную в боях доблесть.
Да здравствуют честные воины рабоче-крестьянской Красной армии! Смерть и позор трусам и изменникам революции!
Командира 119 полка т. Егорейченко за энергичное воздействие на 2 батальон этого полка, за честное выполнение долга приветствую от имени всего фронта.
Прочесть во всех полках, ротах и батальонах.
Член Реввоенсовета Республики, Южного фронта Мехоношин (Константин Александрович).
Невозможно удержаться от комментария в отношении всего двух фраз: «немедленно предать суду военного полевого трибунала» и «виновных расстрелять без пощады». Так ведь объявленного суда ещё не было, почему же сразу расстрелять?
В данной ситуации до личного состава было доведено, что бунтари будут привлекаться к ответственности, причём самой суровой. Суровей быть не может – к расстрелу. А было и так, что казнил и миловал всего один человек – начальник карательного отряда, посланного на усмирение поднявшихся армейских полков и батальонов.
С начала ноября 1918 года в красных частях началось брожение, стали вспыхивать бунты. Целые дивизии, в частности 11-я стрелковая дивизия красных войск, в бой с частями которой неоднократно вступал отряд генерала Гусельщикова А. К., а в его составе – и гундоровский полк, практически полностью была деморализована.
В архивных документах по боям на красновском фронте осенью и зимой 1918 года я нашёл тоненькую папочку, на которой было написано: «Дело об усмирении 92-го стрелкового полка 15-й стрелковой дивизии». Разумеется, это дело, как и сотни ему подобных, было секретным с момента подшивки в него первых листов и справок, с декабря 1918 года и по середину 90-х годов. Что же было в этой тоненькой папочке? В первую очередь моё внимание привлёк доклад помощника политического комиссара 92-го стрелкового полка тов. Лещина о политическом положении этого полка. Вот его, почти полное, содержание: «Полк – до 2600 человек, весь состоит из мобилизованных. Настроение не только шкурное, но и прямо контрреволюционное. На политическое положение полка сильно подействовало в отрицательном смысле то, что он был переведён из 11 дивизии в 15 дивизию, где в бригаде Сиверса является не своим и во многом обделяется (подарки, продовольствие).
Сменив 128 полк в Тюковке, 92 полк вошёл в соприкосновение со 2-й московской батареей, которая разлагающе сильно подействовала на красноармейцев 92 полка. Командный состав весь из бывших офицеров и не пользуется никаким доверием солдат, тяготеющих к выборному командному составу, как они это видят в других частях 15 дивизии бригады Сиверса. Командир полка Матисен – человек слишком мягкий и неавторитетный. Солдаты его ругают за то, что он не выезжает на передовые линии. Комиссар Шесик, сам окопник, очень деятельный и вполне на высоте занимаемого им поста. Отношение солдат к нему враждебное (гнал в наступление). В период наступления слышались возгласы с требованием возвращения старого комиссара (из офицеров Лемана), который якобы не уговаривал бы идти в наступление в такой мороз.
27 ноября 1918 года согласно боевому приказу полк должен был идти в наступление, держа связь справа со 127 полком, а слева – с 1 сводным кавалерийским (полком). Надо было занять балку Верхняя Караичка и далее – на хутор Яковлевский. На позиции стоял третий батальон, два других были в резерве. Идти отказывались по причинам: холод, нет сапог, нет масла для винтовок и прочее. Приходилось товарищу комиссару, помощнику комиссара и самому командиру выгонять солдат из халуп. При этом приходилось каждого выгонять по нескольку раз и с каждым иметь отдельный уговор. Особенное сопротивление оказывала первая и вторая роты. Наконец выступили. Третий и первый батальон пошли вперёд стройной цепью. Часам к 11 дня передовые цепи уже прошли вёрст восемь без сопротивления. В это время мы получили сообщение, что 127 полк не выступил. Это вызвало негодование и возмущение нашего полка. Батарейцы напали на политкома бригады товарища Минькова и чуть не учинили над ним самосуд.
28 ноября 1918 года, согласно приказа, надо было опять наступать. Ночью мы устроили собрание ячейки коммунистов (всего до 60 человек). На этом собрании выяснилось, как трудно наше положение. Коммунисты все определённо говорили, что их в ротах перебьют. Полк не хочет идти в бой, не считается с соседними частями. О латышах говорят, например, так:
– Пусть бьют, пусть окружают, так им и надо.
Единственно, что может заставить полк выступить, – это вооружённая сила. Несколько раз пытались заставить полк в атаку. Красноармейцы отвечали, что не пойдут и, как увидим казаков, - штыки в землю! Нам что, мы мобилизованные!»
Такой достаточно подробный доклад, дающий полное представление о политико-моральном состоянии полка, был представлен в штаб 15-й стрелковой дивизии. Комиссаром этой дивизии, с момента её формирования на Восточном фронте, воевавшем против Колчака, был человек беззаветной смелости и риска, Александр Георгенбергер. С бунтами и отказами идти в атаку со стороны красноармейцев он сталкивался не раз и наверняка прекрасно понимал, что простыми уговорами тут не помочь. Им был сформирован карательный отряд, состоявший всего из 210 штыков, взвода артиллерии и броневого автомобиля. И это против полка, в котором было 2 600 человек! И, конечно, при таком соотношении сил карающих и караемых, очень интересно представить, что же происходило в эти дни в расположении полка. Александр Георгенбергер по окончании операции доложил:
«Полк в смысле внутренней организации вполне удовлетворителен, но в нём большой процент неустойчивых мобилизованных. Нежелание полка наступать вызвано отсутствием в полку пролетарского элемента, а также неудовлетворительным обмундированием, холодом и трусостью.
…Когда же товарищ Шесик, желая ободрить полк, вскочил на лошадь и крикнул: «За мной, товарищи!», то был сражён пулей в спину.
После этого в полку наступил сильный упадок духа, причём первый батальон сейчас же не выступил на позиции. К утру я двинул пехоту и артиллерию к селу Тюковскому на предмет усмирения и ликвидации произошедшего. Некоторые части изъявили свою покорность, например комендантская команда, пулемётчики и разведчики. Мною было предписано второму и третьему батальонам сложить оружие у церкви в течение одного часа, что было ими немедленно исполнено.
Затем я приказал им выстроиться и из каждого взвода и роты стал выхватывать ряды в качестве заложников, каковых потом допрашивал, требуя под угрозой расстрела, выдачи зачинщиков и агитаторов против советской власти. Составленную таким образом партию из 67 человек, я тут же расстрелял. Первый батальон оставался стоять на позиции не разоружённым. После этого я проделал то же самое и с первым батальоном. Из первого батальона бежало к казакам около двадцати человек. После всего этого, я обратился к батальонам с речью и потребовал от них немедленного выполнения приказа, а также предложил им смыть грязное пятно с красного знамени.
Полк двинулся вперёд с криками: «Да здравствует советская власть!» и скоро прошёл своим правым флангом Зубриловский (хутор). Считая на этом свою задачу боевого отряда законченной, я получил разрешение от Реввоенсовета 9 армии вернуться в Балашов, где и расформировал карательный отряд по частям...
Начальник карательного отряда Георгенбергер».
Часто после прочтения подобных документов появляется фраза: «без обсуждения». Но это, пожалуй, не тот случай. Стоит только представить: комиссар берёт под свою команду карательный отряд по численности во много раз меньший обозлённой, голодной и раздетой солдатской массы и добивается своей цели. О том, какой ценой и какими методами, он подробно написал в своём донесении в Реввоенсовет 9-й армии. Через небольшой промежуток времени, в конце декабря 1918 года, комиссар Александр Георгенбергер погиб в бою. Была ли это пуля вражеская, прилетевшая с казачьей стороны, или же кто-то из своих рассчитался с ним за такое вот усмирение, не известно до сих пор.