Элинор — сестра Ордена Филомены. Рамон — простой мастер-наладчик. Оба пожинают плоды ошибок юности, проклинают людей и обстоятельства. Они встречаются в необъятном Гранд-Леонарде, чтобы найти друг в друге утешение, а затем вместе отправиться в Оазис, сокрытый от горечи прошлого и тревог о будущем...
Часть 1 - Часть 2 - Часть 3 - Часть 4
— Извини, что пока только рукомойник здесь. Я не смог придумать, как провести в надстройку воду. Но внизу на первом этаже есть туалеты, и там я устроил душ. Даже горячая вода есть — я поставил кое-какое оборудование. Свет тоже имеется, — мужчина выглядел крайне довольным собой, будто бы наличие душа — привилегия, данная лишь ему одному.
— Рамон… — осторожно начала Элинор.
Изобретатель, напевая что-то себе под нос, помешивал суп в закопченной кастрюле. Та стояла несколько неустойчиво на маленькой походной плитке. Запах еды уже достигал ноздрей, но особого аппетита у Элинор не вызвал. Голод будто затаился на некоторое время, вынуждая ее беспокоиться о других вещах.
— М?
— У тебя уже есть план?
— Какой план, дорогая? — Рамон зачерпнул суп и поднес окутанную паром ложку ко рту.
— На какой срок мы задержимся здесь, прежде чем отправиться в постоянное убежище?
Слегка опешив от вопроса, он машинально наклонил ложку, и ее содержимое пролилось на пол.
— Временное? На самом деле, я рассчитывал, что мы все обустроим, сделаем из места постоянное жилье…, — увидев выражение лица Элинор, он поспешил добавить: — Да, я знаю: тут не самые комфортные условия, но ты же не рассчитывала, что мы получим все и сразу?
Элинор встала с табурета, обвела рукой хлипкие стены кухни-закутка:
— Но, милый, ты же сказал, что уже давно готовился! Так к чему готовился? К этому? Что же ты делал все это время?
Впервые с момента прибытия улыбка сползла с лица Рамона. Теперь он казался уязвленным.
— Моя работа не видна на первый взгляд, потому что ты не была тут со мной с самого начала, да и не разбираешься во всех этих технических вещах. Но я расскажу, раз тебе так интересно, — игнорируя закипевший и переливающийся через край кастрюли суп, он схватил Элинор за руку и потащил в коридорчик, стуча костяшками по фанере.
— Ай! Рамон, больно!
— Ты знаешь, сколько раз нужно съездить в город и обратно, чтобы здесь оказались все эти листы? Восемь! Восемь раз, Элинор! А это пятнадцать часов потраченного времени, а денег сколько! Но идем дальше! Видишь эту кровать? — он пнул ногой деревянную ножку грубоватого ложа. — Я сделал ее сам! Целый день ушел на поездку за материалом и саму работу.
— Хорошо, Рамон, отпусти, пожалуйста, ты больно вывернул мне руку! — Элинор вырвалась из неожиданно крепкой и агрессивной хватки и отстранилась, врезавшись спиной в перегородку. Раздался треск.
— Осторожно, дорогая!
Рамон приблизился, но Элинор выставила вперед ладонь.
— Не надо, не подходи! Ты сделал мне больно! Мог и руку сломать…
— Ладно, ладно… Прости меня. Я… мне просто обидно было слышать от тебя, что я ничего не сделал. Я не должен был…
Элинор, все еще глядя обиженно и немного испуганно, опустилась на табурет напротив кровати.
— Хорошо, забыли. Но никогда больше не обращайся со мной так. Держи себя в руках. Договорились?
Рамон с виноватым видом кивнул.
— И все же давай проясним. Я больше не выдержу секретов, ожидания, твоих загадочных улыбок. Скажу честно: сегодняшний день меня шокировал. Я совсем не того ожидала. Если бы ты меня подготовил, рассказал о своих планах…
— Я боялся, что ты откажешься бежать со мной, узнав, насколько все непросто, — пробормотал мужчина, пожав плечами.
— Что ж, возможно, и отказалась бы сперва. Но если бы ты с самого начала грамотно объяснил мне, описал, что и как… Ох, я очень жалею, что не настояла, не заставила тебя ввести меня в курс дела.
Рамон вздохнул:
— Мне всего лишь хотелось, чтобы ты доверила мне подготовку и ни о чем не беспокоилась.
— Я доверила и доверилась, Рамон! — воскликнула женщина с ноткой отчаяния. — Не обманывай мое доверие. Меньше всего я хочу разочаровываться в тебе — боюсь, в этом случае я вообще не смогу уважать мужчин.
Рамон поднялся с кровати, опустился перед Элинор на корточки и положил ладони ей на бедра, собрав подол платья в складки.
— Не обману, дорогая моя. Просто наберись терпения, — прошептал он и поцеловал ее в оголенную часть бедра. От прикосновения его губ Элинор вздрогнула, как от легкого удара током. Они долго, неотрывно смотрели друг другу в глаза с беспокойной нежностью и сомнением под оболочкой из взаимопонимания. Элинор прервала контакт первой, переведя взгляд на дальнюю стену, где под потолком располагались узкие окна. Транслируемая ими полоска небесной синевы неприлично буйно контрастировала с блеклым убранством чердака.
— Тогда скажи: как ты планируешь устроить нашу жизнь, чтобы она была полноценной и счастливой? Это возможно сделать здесь? И почему именно здесь? Неужели не нашлось более подходящих мест?
Рамон нервно облизал губы.
— Я выбрал это место, потому что не нашел другого. Я руководствовался главным: нам нужно убежище, где нас точно никто не достанет. Ведь нас будут искать, ты сама это знаешь. Не будь мы гражданами Леонарда, выехали бы в провинции, никто бы и не заметил. А так — розыск. Сперва внутрисекторальный, потом межсекторальный. А там и общеимперский, скорее всего. Список пропавших людей периодически оглашают на радио, по телевидению, развешивают фото на площадях.
Элинор не сдержала снисходительно-жалостливой улыбки — такая обычно бывает, когда слушаешь наивные рассуждения ребенка или выжившего из ума старика.
— Рамон… Если в этом городе сорок миллионов человек, то сколько пропадает каждый день? Сотни, должно быть! Разве есть кому-нибудь дело до каждого из них? Какова вероятность, что нас кто-то узнает?
— Она невелика, но есть. Нельзя жить, боясь выйти даже в магазин за булочками. Общение с кем бы то ни было станет ошибкой, если этот человек нас узнает и сообщит властям. На работу тоже не устроиться, ведь при приеме попросят документы. А стоит их показать — и мы выдадим себя, пропавших и разыскиваемых. Поэтому и не будет у нас там никакой социальной жизни, дорогая. Из осторожности. А раз она невозможна, так зачем нам прятаться возле людей? Только сюда дорога, в оазис, — он любовно оглядел перегородки, мебель, потолок. — Возможно, он не совершенен, но это наш мост в новую жизнь.
— А почему ты уверен, что здесь нас никто не найдет?
— Потому что многие и не помнят, что такое место существует. А кто помнит — не додумается искать в нем. Оно как бы вычеркнуто из жизни города.
— Так где же мы?
Рамон поднялся на ноги:
— Пойдем, покажу.
Элинор устало мотнула головой:
— Прости, но мне сполна хватило пешей прогулки на сегодня. Я вся вымокла, ободрала руки, ноги, хочу есть и…
— Дурочка, я не зову на прогулку. Только пройти к окну. Ты все поймешь.
И она со вздохом приняла протянутую руку. Рамон вывел ее из фанерного лабиринта, за которым находилась лестница. Она карабкалась по стене, словно металлическая сороконожка, и упиралась вершиной в квадратный люк.
— Вот поднимемся по ней, и…
— Рамон! — предостерегающе подняла брови Элинор.
— Честное слово, дорогая, только поднимемся наверх, и все. А те окошки — они маленькие и очень высоко, из них ты почти ничего не увидишь. Уверяю, оно того стоит.
— Ох, ладно. Но чтобы больше никаких сюрпризов, хорошо?
— Клянусь, их не будет! — Рамон и на этот раз полез первым, мурлыкая какую-то мелодию и прерываясь на слова ободрения и похвалы следующей за ним женщине.
— Я сама не знаю, зачем карабкаюсь. Наверно, и правда любопытство перевешивает усталость, — тихо сообщила ступенькам Элинор.
С зубодробительным скрежетом мужчина откинул люк, впустив столб свежего воздуха, и вылез. Протянул руку филомене, и очень вовремя: на предпоследней перекладине у нее соскользнула нога. С усилием преодолев финальный барьер, Элинор рухнула на металл крыши. Не успей он раскалиться под полуденным солнцем, пролежала бы на нем минут десять, не особо беспокоясь о чистоте платья и ног…
— Ты справилась! Да, сегодня жара небывалая, так что осторожно. Присядь на ту деревяшку, отдышись. А потом наслаждайся видом.
С крыши действительно было, на что посмотреть. Прямо перед ними возвышалась цилиндрическая башня в сорок уровней высотой. Начиная с десятого, каждые следующие пять уровней были немного уже предыдущих в диаметре, и каждый такой переход отмечала открытая площадка-балкон с высоким парапетом. Башня располагалась в центре громадной прямоугольной площади, мощеной крупной плиткой разных оттенков голубого и серого. Видимо, полное впечатление узор, в который она была сложена, мог произвести только с верхних секций центральной высотки — настолько масштабным он был. По площади в хаотичном порядке были разбросаны футуристические скульптуры в два-три человеческих роста; фонтаны, похожие на кляксы и абракадабры, что создаются карандашом в полной сырого энтузиазма детской руке; частично крытые павильоны, лавки и столики под ломаными навесами; борозды электротротуаров… И никаких автомобильных дорог. Никаких рельс, никаких столбов с проводами, никаких знаков — только бесконечно тихая, пустынная площадь. Квадраты поросшей травой земли торчали зелеными островками в плиточном море — очевидно, их собирались засадить деревьями, разбить клумбы, но в итоге передумали.
По бокам от застывшего в стадии благоустройства пространства располагалось еще множество высотных зданий, причем левая и правая стороны образовывали два абсолютно симметричных крыла, отходящих от башни, так что каждое строение имело напротив своего близнеца. А добавив к этому площадь, что протянулась от центра вверх и вниз, внимательный зритель получал завершенную композицию — четырехлучевую звезду в обрамлении из дорожек и фонтанов. За ее пределами, насколько было доступно глазу, занимали всю территорию кластеры зданий в полтора-два раза ниже.
Рамон указал в их сторону.
— Я видел фотографии той части сектора, сделанные с высоты птичьего полета. Отсюда, к сожалению, всей красоты не разглядеть. Нам бы повыше… Любая группка тех домов, какую ни возьми — это ведь единое целое; каждый из них на средних и верхних уровнях связывается с двумя соседними воздушными мостами и переходами. Таким образом, скопление замыкается в многоугольник: в каждом его углу стоит высотка, а переходы служат своего рода гранями. Понимаешь? Филигранно продуманный городской ландшафт, отчего-то не реализованный до конца, — все высотки в поле зрения хоть и были возведены почти под крышу, но их лишенные стекол окна выдавали истинное положение вещей.
Рамон, который еще долго прохаживался взад-вперед по крыше, наконец, приблизился к Элинор, чтобы обсудить ее впечатления от знакомства с местом.
— Догадалась, где мы?
— Да, — ответила женщина, не поворачивая головы.
— И где же?
— Это замороженный проект покойного императора, верно?
— Так и есть, любимая! — радостно воскликнул Рамон и приобнял ее за талию. — Периферик, сектор будущего. Великое место, великое! — добавил он с благоговейной дрожью в голосе.
— Пугающее, — прошептала Элинор.
— Хм, и пугающее тоже, не спорю. Где еще найдешь столько пустых небоскребов, да чтоб в одном месте, на такой громадной площади? Я думаю, она больше Филдз. Представь, сколько людей планировалось здесь поселить…
Элинор повернулась к нему; в широко раскрытых глазах рельефной рябью отражались высотки правого крыла.
— Планировали. Но не поселили. Здесь только мы, Рамон.
Его улыбка стала грустной и умиротворенной:
— Вот именно. И в этом его прелесть.
Она вернулась к созерцанию видов, а он — к их восторженному описанию.
***
Элинор выдохнула и обнаружила, что стоит на краю крыши, вцепившись в довольно хлипкое ограждение. В данный момент ее совсем не пугал риск упасть: из-за открывшегося пейзажа вернулось ощущение, что она путешествует по миру снов, а посему — с ней реальной ничего случиться не могло.
Как непонятно, сумбурно все складывалось теперь, тогда как за спиной остались годы пресных мест, людей, действий! Мечтая о резких переменах, Элинор не осознавала, что они тоже могут будоражить и вводить в холодный ступор. Пребывая в нем, она чувствовала, как пересохло в горле от беззащитности, безоружности ее ума и тела перед всем новым, хотя в этом новом пока и не намечалось тех же проблем, от которых она поспешно скрылась. Но не получалось избавиться от подозрений, что назревали другие. И чем больше будет вводить ее в курс дела Рамон, тем хуже может быть. Надо ли ей вообще все это знать? О, конечно, надо, как бы ни хотелось верить в обратное! Она должна сама контролировать течение своей жизни. Рамона нельзя назначать единоличным распорядителем того, что скоро может стать их настоящим. А это значит, что ей, для начала, предстоит набраться терпения и смелости узнать все.
Рамон увел Элинор с крыши нескоро, да и то только потому, что жар, исходивший от крыши, душил. Кружилась голова и сильно хотелось пить. Оказавшись в прохладе надстройки, допивая второй стакан воды, женщина вдруг подумала, что безумием было стоять наверху так долго. В конце концов, что ей дало изучение местности, если все теперь сводилось к пребыванию в этих стенах, а за стенами не было ничего, кроме рукотворной пустоты?
Ее чувства и мысли вернулись в прежний режим работы, а с ними — вопросы, назревшие еще до крыши.
— Как мы будем жить? Что будем есть? Чем заниматься? Что станет через год?
— Я понимаю, как много тебе сейчас не ясно. На новом месте всегда так, а мы же не только место сменили, но отказались от всего. Но мы постепенно устроим быт, не волнуйся. Я могу потом подумать над планировкой. Мне бы материала набрать — тогда и полноценные стены можно сделать. Комнаты, Элинор, представляешь? Вот тут — досуговая, а там, за столбом — кухня со столовой, далее — дормиторий. Около двери на лестницу — антрэ. А ты поможешь, привнесешь тепло и уют женской рукой. Покрасим стены, сделаем украшения своими руками. Будет здорово! Конечно, придется много трудиться…
Элинор устало наблюдала, как он метался из угла в угол с горящими глазами, жестикулируя и рисуя картины видимыми только ему красками.
— Ну, допустим. Я не очень понимаю, как из технического помещения можно сделать уютное жилище, но допустим. Я даже не буду заострять внимание на отсутствии удобств здесь. Меня беспокоит…
Рамон опередил ее:
— Не волнуйся насчет продуктов. Я сделал запасы.
— Что за запасы? На какое время их хватит?
Он провел ее в темный закуток у дальней стены, где соорудил стеллажи высотой в два метра. На них стояли коробочки с чаем, солью, крупами, консервы, бутыли с водой, банки с суповыми смесями. На полу в деревянных ящиках лежали цветастые пакеты с сухими закусками.
— Думаешь, это все? Ха! У меня припрятано в подвалах много другого.
Элинор не удержалась от аналогии:
— Как в бомбоубежище. Не хватает только…
— Электричество есть, если ты про него. Но придется оставить на особые случаи. Дело в том, что я раздобыл небольшой генератор. Он на топливе, а топлива маловато… Поэтому…, — он развел руками. — А насчет бомбоубежища ты в точку! Я вообще-то брошюры по устройству бомбоубежищ и изучал. Ведь это то, что нам нужно: решение проблемы нахождения в замкнутом пространстве длительное время. Список продуктов тоже оттуда. Ой, мы про суп совсем забыли!
Запах гари более нельзя было игнорировать, несмотря на всю увлеченность бытовыми вопросами. Но к моменту, когда они вернулись на кухню, в кастрюле осталось жидкости на несколько столовых ложек.
— Ничего, ничего. Вот, погрызи, пока я что-нибудь другое не придумаю, — Рамон схватил с полки пакет мясных хрустяшек с луком и протянул устроившейся в углу Элинор.
— Спасибо, — она вяло поблагодарила. — Ты молодец, что натаскал столько всего. Но, конечно, понимаешь, что рацион получится неполноценным? Сушеные фрукты и овощи не заменят свежие. Свежее мясо и вяленое — это разные вещи, — вскрыв пакет, Элинор положила в рот обсыпанный приправами ломтик. Он показался безумно вкусным, так что за ним быстро последовали второй и третий.
— Я и над этим работаю. У нас, может, и не получится теперь выбираться в город, но кто сказал, что другие не могут купить нам необходимое и доставить в Периферик?
— Кто? — недоуменно поинтересовалась Элинор.— Я думала, мы тут одни.
— Так и есть, да. Если не считать двух человек, которые работают и живут на посту охраны при центральном въезде.
— И… Что же?
— Я с ними говорил, и не раз. Почти подружился. Так вот, один из них в скором времени хочет уволиться. А я могу занять его место.
— Ты же сам сказал, что нам нельзя светиться?
Рамон поставил на плиту сковородку, зажег газ.
— Не будем мы светиться, дорогая. Ты не против яичницы? Быстро и вкусно.
— Не против. Но не увиливай от ответа, пожалуйста. Что ты задумал?
— Да ничего особенного, — пожал плечами мужчина, разбивая яйца. — Старик, который останется охранять территорию, Эдуард, примет меня помощником вместо того, который уйдет. Неофициально. Скажет начальству, что больше не нужен ему напарник, что работы немного, и он справится сам за хорошую прибавку. А сам возьмет тихонько меня. Конечно, он предупредил, что за это часть положенных мне денег он будет оставлять себе. Все-таки, рискует сам, распоряжаясь вакантным местом, обманывая вышестоящих. Ну, я и согласился. Сейчас это единственная возможность для нас прокормиться, когда прикончим все мои запасы и промотаем сбережения.
— Вот как. И сколько же он будет тебе платить?
Рамон замялся:
— Если честно, мы пока не обсуждали конкретные цифры. Но, думаю, заработанного будет хватать на еду, одежду и даже кое-какие вещи для дома.
Элинор прикончила последнюю хрустяшку и скомкала пакет. Ей было не по себе. Не только от того, как неопределенно, тревожно все складывалось, но и от осознания, что Рамона, очевидно, это не смущало. Напротив, ему нравилось. Как будто бы именно о такой урезанной версии жизни он и грезил, когда они обнимались, бродили по вечерним улицам, поносили своих обидчиков и жаловались на проблемы, уверяя друг друга в грядущем счастье.
***
Пятый день новой жизни Рамон начал с перечитывания газеты двухнедельной давности, лежа в постели. К своей досаде, он не удосужился сделать их запас для досуга. А дни, меж тем, оказались чрезвычайно длинны, когда стало нечем их занимать. Все-таки, приходить в оазис на несколько часов и пребывать там безвылазно несколько суток — вещи абсолютно разные. Попробовав, он начал это понимать.
Конечно, было несколько книг, которые он «позаимствовал» в одной из городских библиотек. Но сейчас не хотелось браться за что-то объемное. Пробегая глазами страницы, Рамон не понимал смысла прочитанного, не мог сосредоточиться и набраться терпения. А, может, просто произведения были так себе. Да уж, журналы типа «Технологии и концепты», «Механика в метрополии», «Инженеры века» его бы развлекли. Возможно, и подкинули бы идей по дальнейшему благоустройству убежища. А так…
Радио молчало в пыльном углу закутка-гостиной. Рамон решил как можно дольше не включать его, чтобы поберечь батарейки. Кто знает, как скоро освободится место на посту? Что, если уход старого охранника на пенсию затянется, займет месяцы? В таком случае имевшиеся сбережения могут уйти на пополнение запасов продовольствия. И останется ли что-то на обслуживание удовольствий — таких, как радио, электричество по вечерам, журналы — этого знать он не мог. Кроме того, Рамон лишь накануне спохватился, что не закупил лекарства. Поход в больницу отныне становился предприятием с высокими рисками, а Элинор, хоть и работала в долгое время в учреждении, близком к медицинскому, но к лечению пациентов не допускалась и серьезную помощь оказать вряд ли могла. Так что таблетки, мази и бинты оставались той соломинкой, за которую они, самоизолированные, могли бы ухватиться в случае неприятностей со здоровьем. К счастью, Элинор собрала небольшую аптечку с самыми ходовыми медикаментами, когда покидала дом.
Элинор… Рамону не удавалось наслаждаться счастьем, чувствовать его пробуждение не только из-за внезапно обострившейся проблемы времяпрепровождения, но еще потому, что его женщина выглядела подавленной. Первые пару дней Рамон списывал ее состояние на резкую смену обстановки. У него были месяцы на то, чтобы освоиться в новом жилище, а у нее — нет. Поэтому он ждал, верил, что она свыкнется и начнет ощущать себя, как дома. Развлекал интересными историями, логическими играми. Устроил ей ужин при свечах на крыше, рассчитав, в какое время они бы не были в поле зрения охранников. Работа работой, а находиться на территории сектора не было позволено никому.
Да, Элинор несколько приободрилась, узнав, что Рамон хранил немного мяса и рыбы в самом глубоком и холодном подвале. Ужином тоже осталась довольна. Но на следующее утро он наблюдал ее в том же состоянии, которое все портило. Когда она поймет: им надо принять новую реальность и работать над ее улучшением, а не сожалеть о том, что стало недоступно? Что не пускает ее в вольный полет? Не мучается ли она от угрызений совести из-за оставленного сына? У самого Рамона не было детей, и он не знал, каково это — бросить того, кого породил, насколько это сложно вообще и для нее — в частности.
Мужчина отшвырнул газету на край постели: тяжелые мысли уже давно увели его от смысла печатных строк. Элинор до сих пор не вернулась. Поход вниз, в душ, обычно занимал у нее полчаса. Он знал это, потому что первые четыре дня спускался с любимой по ее же просьбе и ждал в коридоре, пока она помоется. Ее пугала тишина и темнота первых уровней. Сегодня же Элинор заверила, что справится одна. Нет, даже настояла, чтобы Рамон не ходил. И вот уже более сорока минут прошло с тех пор.
Он умылся над тазиком, натянул шорты и направился к выходу, захватив свой верный фонарик. Не могло ничего случиться, но и эта небольшая задержка беспокоила.
Его шаги разносились по лестничным площадкам шаркающими волнами. Свет наружного мира через колодец в потолке уже захватил часть пролета, оттеснив ворох теней к стенам. Неплохо было бы прогуляться, послушать, как шипит неподалеку город в рабочей лихорадке… Но нельзя. Пока что нельзя выйти. Чуть за порог — их обнаружат и выкинут за территорию, да еще и полицию вызовут.
Уже подходя к коридору перед душевыми, Рамон заподозрил неладное. Тишина. Темнота. Генератор не работал. Вода не шумела.
— Элинор? — кинул мужчина в кромешную пустоту, открыв дверь, — его голос гулко отразился от плиточных стен. Глупо. Ясно же было, что ее тут нет. Полоса белесого света пронеслась по абсолютно сухому полу, затем скользнула по стене. Полотенце висело на крючке, на деревянной скамье под ним лежал кусок мыла. Она будто бы правда хотела принять душ, а потом передумала. И направилась… куда?
— Элинор! Любимая!
Он отчаянно метал слова, обошел каждое помещение первого уровня, и тревога постепенно мутировала в ужас. Куда она могла деться? Пойди наверх — точно не разминулись бы. Двери на улицу все так же надежно запечатаны. Остается только…
— О, Элинор, зачем… зачем?! Неужели ты!.. — Рамон кинулся в подвал и облегченно вздохнул, нащупав нить поисков. Когда они поднимались из подземных помещений в день побега, Рамон закрыл за собой эту дверь, а теперь видел, что она зовуще раскрыла проем-пасть.
Прыгая через две ступеньки, мужчина летел вниз и звал.
Верхний ярус подземного уровня. Центральный пешеходный тоннель. Если она решила вернуться в Леонард, то, скорее всего, уже поздно. Фора в сорок минут позволяла Элинор быть на том конце коллектора. Хотя… Какова вероятность, что она сориентировалась в хитросплетениях коридоров и лестниц, оказавшись в них лишь во второй раз?
Уже на середине спуска на транспортный ярус Рамон что-то услышал. Доля секунды — и снова тишина. Он не успел понять, крик это был или лязг металла, но звук шел сверху. Рамон рванул обратно на верхний ярус. Остановился, не зная, налево двинуться или направо, и слушал с замиранием сердца. Снова звук. Далекий, едва уловимый, но реальный. Все-таки лево. Он смело миновал несколько коридоров, прилегающих к широкому тоннелю с обеих сторон. Там скрывались одни тупики: заваренные, либо закрытые на сверхсложные замки входы в подвалы зданий. Элинор бы в них точно не заблудилась.
Замедлил шаг, Рамон стал ступать осторожно, почти бесшумно. Хотелось позвать, но боялся заглушить звук, когда тот повторится. Минута, а то и больше, в компании лишь фонарного света и отдающегося в ушах стука крови. Могло ли это быть что-то другое? Ну, нет, что за глупости. Крысы так не шумят, а люди… Чего им тут делать? Стоп! Снова звук. Звуки! Шаги, жутковато усиленные эхом, уже гораздо ближе. В одном из коридоров по правую руку, вне сомнения.
— Элинор! Элинор!
Снова звук. Голос. Это она!
Рамон тяжело выдохнул. Она здесь, она не ушла, не бросила его!
— Элинор!
— Рамон? — ее голос был выше, чем он привык, — из-за страха. — Рамон, я здесь! — женщина выскочила из-за угла и влетела в него, вцепилась обеими трясущимися руками.
— Как я рад, что ты не ушла далеко, как я рад….
Элинор, содрогаясь и всхлипывая, пролепетала:
— Я думала, мне отсюда уже не выбраться.
— Все хорошо. Ты довольно далеко ушла, это правда. Но не думала же, что я не смогу тебя найти? — спросил он не без самодовольства. — А что с твоим фонариком?
— Не знаю. Может, батарейки сели. Он погас, когда я была далеко от лестницы. Это кошмар, Рамон! Я будто ослепла. Шла, выставив вперед руки, боялась страшно, что свалюсь в какую-нибудь яму или шахту. Пыталась найти дверь… И находила, несколько дверей…
— Но все были закрыты…
— Да.
— Глупенькая, я же говорил тебе, что проверял эти коридоры и что все выходы, кроме нашего, бесполезны.
— Ну и что? Я запаниковала, понадеялась на чудо.
Его плечо мгновенно намокло от слез.
— Все хорошо, милая, — снова стал приговаривать Рамон, поглаживая совсем потерявшую самообладание женщину по голове и спине. Прошло несколько минут, прежде чем они вышли из объединяющего транса спасенной и спасителя.
— Давай двигаться обратно. Не хватало еще, чтоб и у меня батарейки сели, — эти слова подстегнули Элинор, словно кнут. Она заспешила туда, куда унесся луч фонаря, и чуть ли не перешла на бег, увлекая Рамона за собой. Надо же, как ее пробрало.
Их маленькое приключение будто оживило нечто такое, что впало в спячку в момент побега из Леонарда. Впервые за все время пребывания в оазисе Элинор с большим желанием помогала готовить, улыбалась вполне искренне. А ближе к вечеру Рамон отыскал на полке книгу с рецептами, и она вызвалась приготовить вкусное блюдо, которое сделало бы конец дня совершенно чудесным. Рамон, лишь несколько часов назад содрогавшийся при мысли, что любимая могла просто уйти и не вернуться, в радостном изумлении наблюдал за развитием событий. Порыв Элинор, кажется, привел к тому, что она начала пересматривать отношение к самому месту, а также к действиям и планам Рамона. Они могли сблизиться еще больше, расслабиться и зажить так душевно, как очень давно желали.
— За твой кулинарный талант, — провозгласил Рамон, поднимая бокал с вином. С большой неохотой он в свое время тащил две бутыли красного, а теперь благодарил себя за прозорливость и за силу воли. С ума сойти, сколько раз он шел по коллектору, по всем этим лестницам и мертвым местам…
— Думаешь, хорошо вышло? По-моему, я пересолила, — с шутливым вздохом самокритики сообщила Элинор. В свете свечи она, сама того не зная, надела маску загадочной красоты. Может, дело было в выпитом на тот момент вине, но она улыбалась именно так, как Рамон и хотел, как представлял на картинах их совместных дней. Ради воплощения своих фантазий в жизнь он и делал все, что делал: таскал тяжести, мастерил, врал жене. Наконец, жизнь стала выплачивать ему вознаграждение.
— Прекрати. Все идеально, лучше не придумаешь. Я бы никогда не поверил, что кабачок может быть таким вкусным, — в подтверждение своих слов он начал поглощать содержимое тарелки с удвоенным усердием.
Элинор засмеялась. Не весело — чего обычно ожидаешь от смеха — но тепло, нежно.
— Просто я тебя обманула. Это мясо вкусное, а кабачок всего лишь неплохо его дополнил.
— Тогда надо выпить и за твою хитринку, раз блюдо из-за нее такое вкусное получилось.
— Давай.
Их бокалы соприкоснулись с утонченным звоном, и Рамон вдруг посерьезнел.
— Любимая, я тебя очень прошу: не делай так больше. Я знаю, что все далеко не идеально, но мы будем к этому стремиться. Не бросай меня.
Элинор в легком смущении стала водить пальцем по кромке бокала.
— Не брошу. Честно сказать, я сама не знаю, зачем… Мне отчего-то захотелось опять оказаться в городе. Я никогда не думала, что однажды заскучаю по людным улицам, шуму… Думаю, это от скуки. Прости меня.
Рамон был особенно доволен тем, что она подняла голову и посмотрела на него большими, блестящими глазами, полными чувства вины.
— Я и не обижался. Я только испугался. Что остался один, что все было напрасно. Что я отказался от немногого ради ничего.
— Я с тобой, Рамон. У нас все наладится. Я тоже буду очень стараться.
Вскоре с бутылкой было покончено, и по телам вместе с алкогольным теплом разлилось возрожденное за день желание и нежность. Занавес ночных небес окутал мирок романтического ужина, нависнув над крышей оазиса и предавшимися новому акту единения беглецами.
***
— Сколько мы уже здесь? Я потеряла счет, дорогой.
— Мм… Сам скоро потеряю. Кажется, конец третьей недели. То есть, то ли двадцатый, то ли двадцать первый день. Но мне так хорошо в последнее время, что я не слежу за датами.
— Невероятно, что всё — так, — Элинор сладко потянулась и повернулась на бок, чтобы глядеть на лежавшего справа Рамона. — Не думала, что когда-нибудь настолько привыкну к этому месту, что буду чувствовать себя… нормально. Ну, почти…
— Вот видишь, все потихоньку налаживается. Кстати, как ты думаешь, который час?
— Десятый? — предположила Элинор.
— Не-а. Вон, видишь, солнце бьет в окно с краю? В нашу первую неделю это происходило примерно в одиннадцать. Ну, а с поправкой на укорачивающийся день… Думаю, сейчас где-то одиннадцать двадцать пять. А то и одиннадцать тридцать.
Элинор раскрыла рот в изумлении:
— Это сколько же мы валяемся в постели?
— Одиннадцать часов, не меньше, — ответил Рамон и подавил зевок.
— Надо же. До жизни здесь я, кажется, никогда столько не позволяла себе спать. Даже в детстве. Мать меня строго воспитывала, вдалбливала мысль об обязательствах, о том, что необходимо следовать правилам, распорядку.
— И как же сложилась ее судьба? Помогли ей принципы?
— Прожила заурядную жизнь и умерла от гепатита. Я привезла ее в приют, там постаралась облегчить последние месяцы. Впрочем, эту часть истории ты уже знаешь, — она помолчала, невидящими глазами уставившись на противоположную стену. — А принципы… Не знаю. Скорее, мешали. Эта ее закостеневшая мораль не дала развестись с нелюбимым мужчиной, хотя было много желающих занять его место. Мама была очень красивая женщина, но так и не воспользовалась своей красотой, чтобы как-то наладить жизнь. А потом она и меня заставила выйти за Франциска.
— Да, печально. Зато ты, наученная ее опытом, делаешь все, чтобы избежать тех же ошибок. Вырвалась из замкнутого круга! Вдумайся, ты живешь настолько спокойно, свободно, насколько желаешь! Она бы просто не поняла всю прелесть этого, а ты понимаешь и потому можешь считать себя счастливой.
Элинор не ответила, только вздохнула.
— Ты не согласна? Остаются все же сомнения?
— Согласна в целом. Просто думаю о матери, как она… Она была хорошим человеком, но так нелепо прожила. Ради чего все это было? Кому и что она пыталась доказать своими твердыми убеждениями? Жизнь ради выполнения долга! Мне очень жалко ее, — слезинка скатилась по ее лицу и осталась мокрым пятнышком на подушке.
— Ну-ну, — Рамон поспешил обнять женщину. — К сожалению, ты уже не можешь ей ничем помочь. Но повторюсь: ты не она. И, быть может, она бы сделала выводы к старости, может, порадовалась, глядя, как ты не побоялась начать жить не по шаблону… Каждая мать желает счастья своему ребенку. Каждая сделает все, чтобы…
Повисла напряженная пауза, Элинор прикрыла глаза, будто от стыда.
— Прости, я не имел в виду…
— Нет, ты все правильно говоришь. Каждая мать. Невероятно, но я тоже своему этого желаю. Диаманду без меня будет лучше. Эх, если бы он родился при других обстоятельствах, в другое время, от любимого… Я была не готова. Я и рада бы найти в нем свой смысл, но неприятие просто возникло, вопреки логике и здравому смыслу. Понимаешь?
— Понимаю, — Рамон подумал, что поспешные и болезненные оправдания Элинор вызваны страхом, что и Рамон возненавидит ее за сомнительный поступок. — Насколько могу — как бездетный — понимаю. Но есть и свои плюсы: сложись жизнь по-другому — мы бы не встретились.
— Это верно.
Из ее ответной реплики он не понял, рада ли женщина в конечном счете, что все вышло так, как вышло, или же сожаления о невозможности иначе прожить молодость перевешивали. Но почему?! Две недели все шло прекрасно. И вот Элинор зачем-то стала бередить поджившие раны!
Все еще под тяжелым впечатлением от разговоров в постели, немногословные, они встали, позавтракали кашей и консервированной ветчиной с сухарями.
— Я в душ, — объявила Элинор, когда они закончили трапезу и составили грязную посуду в стопку.
— Давай. А я следом. Надо уже вынести мешки с мусором, а то запах начинает ощущаться.
— Куда же ты его отнесешь? Мусоропровода тут не предусмотрено, как я понимаю?
— Унесу подальше, чтобы не привлекать крыс к нашему жилищу. Как можно ниже. Спущу на технический ярус и сброшу в колею железной дороги — там глубоко, места много. Пока так. А там, возьмут на работу…, — Элинор, благо, не стала на этот раз уточнять, когда случится долгожданный акт трудоустройства. Только кивнула и пошла к выходу, перекинув полотенце через плечо. Рамон зашуршал большим пластиковым мешком у выхода, пытаясь утрамбовать содержимое, чтобы вместить отходы после завтрака и завязать его.
— Тихо! — вдруг шикнула Элинор.
Вздрогнув от неожиданности, мужчина обернулся к ней. Она замерла на верхней ступеньке, прижав ухо к двери. На лице отразился страх.
— Что такое? — прошептал Рамон, выпрямившись.
— Я слышала, как кто-то внизу топает, а потом — голос.
— Невозможно, — отмахнулся он, но почувствовал, как неприятный холодок сжимает внутренности.
— Иди, послушай сам, — вняв предостерегающим жестам филомены, Рамон на цыпочках подошел, поднялся по ступеням. Занял место у замочной скважины и напряженно, сосредоточенно вслушивался пару минут, пока его женщина прижималась к нему сзади, щекоча неровным дыханием затылок.
— Ничего, Элинор.
— А не могло быть такое, что охранники заглянули? Ну, очередной обход…
— Не говори ерунды. Двери внизу не открыть, хоть снаружи пробуй, хоть изнутри. А зная, что попасть в здание никто не может, они и не будут в него соваться. Проход через коллектор охране неизвестен, поэтому она не в курсе, что внизу осталась незапертая дверь в подвал пансиона. Так что…
Не выглядя полностью успокоенной его доводами, Элинор, тем не менее, кивнула и рискнула от шепота перейти к полушепоту.
— Хорошо. А коллектор? Не мог ли кто-то наткнуться на тот люк, и пройти по коллектору сюда?
— Нет.
—Ты совершенно точно можешь это утверждать, Рамон?
— Я… Ну, ни в чем нельзя быть уверенным на сто процентов. Но сама эта мысль нелепа!
— Почему? Если ты попал сюда из города, то и другие как-то могли…
— Я — особый случай: специально искал место неделями, специально прочесывал местность, шел вдоль стены Периферика и только тогда нашел спуск. Нет, никто больше не стал бы этим заниматься.
— Откуда тебе знать? Мало ли ненормальных…
Рамон нахмурился.
— Так я ненормальный? Значит…
Элинор начала краснеть.
— Нет, я же не про тебя. Я вообще…
Он продолжил, распаленный:
— Может, ты и пыталась сбежать от меня, потому что решила, будто я свихнулся? Да, такое объяснение кажется мне…, — оборвав тираду на полуслове, мужчина замолк и уставился на дверь. Сведенный к минимуму расстоянием и закрытой дверью мужской голос и еще какие-то неопределенные шумы — все шло с первого этажа, из вестибюля. А ему уж точно до сих пор голоса не мерещились. Выходит, Элинор не показалось. Как бы не хотелось верить в обратное, не показалось им обоим.
— Слышишь? Вот, я же говорила! — возбужденно прошептала Элинор.
— Слышу, — упавшим голосом отозвался Рамон. — Черти б его драли.
— Все-таки, охранник.
— Нет, это не он. Ни один из них. Те уже в возрасте, а голос молодой. И незнакомый. О, еще один, еще! То ли двое их там, то ли трое…, — на целую минуту они замолчали, прильнули к двери. Но как Рамон ни напрягал слух, ни слова не удалось разобрать.
— Что они там ворочают? — спросила Элинор, когда раздался скрежет, а потом мощный глухой удар, как если бы пришельцы передвинули громоздкий и тяжелый предмет.
— Понятия не имею. От строителей в комнатах остался какой-то хлам: пустая бочка, банка краски, ржавый инструмент. Но я почти все полезное, что видел, перетащил сюда. Вот внизу, на подземном уровне много всего. Не знаю, что случилось, когда заморозили проект, но рабочие ушли отсюда поспешно.
¬— Как ты это понял, милый?
— Обычно ценные материалы вроде мотков кабеля, дизель-генераторов и мешков с цементом не бросают. А тут — поразительное расточительство. Того, что есть внизу, могло бы хватить на постройку еще одной высотки! Но нет. Побросали — и были таковы. Как будто вдруг им стало наплевать.
— Или что-то плохое случилось. И пришлось бежать, — сипло предположила Элинор.
— Вряд ли. Да и какая разница. Меня сейчас беспокоят те трое. Надеюсь, они скоро уберутся.
— А вдруг, нет? Как мы тогда? Не помыться, не… ну, ты понял.
— Не бойся. Я думаю, уйдут. Если моя догадка верна.
— Какая? — в голосе Элинор отчетливо проступила почти детская надежда. Знала бы она, как страшно ему самому! Ведь он мог и ошибиться насчет незнакомцев. И что тогда? Питьевой воды осталось на пару недель. И когда она закончится, им придется спуститься, чтобы набрать хотя бы водопроводной, даже если на первом этаже их будет ждать «теплый» прием.
За что ему все это?! Почему за считанные минуты оазис обернулся чуть ли не западней?
— Так что за догадка? — переспросила женщина, видя, что Рамон совершенно ушел в себя.
— Что? Ах, да. Эти люди… Я думаю, они из собирателей.
— Кого?
— Собирателей. Есть такое неформальное… э-э-э… движение, назовем их так. Они рыщут по всяким заброшенным местам, где можно чем-то поживиться: склады, ангары, закрытые заводы. Собирают… не знаю точно, но могу предположить, что металл, детали от всяких аппаратов, провода и прочий хлам.
— В таком случае, они осмотрят здесь все, заберут, что им надо, и уйдут, правда? — эта мысль приободрила Элинор, она даже робко улыбнулась.
— Скорее всего. Так что будем ждать. Погоди-ка! Они поднимаются, — Рамон взял Элинор за руку и вместе они отошли от двери, спустились на нижнюю ступеньку. Звук шаркающих шагов приближался, затем ручка двери со скрипом повернулась, заставив обоих дернуться в испуге. Но верный замок спас от вторжения: дверь осталась закрытой.
— Я же сказал, — прогрохотал по ту сторону незнакомец. — Заперто. В этом поганом месте что ни дверь — то на замке. — Другой голос долетел снизу с ответной репликой, но слов было не разобрать. Задверный смешно ругнулся, словно собирая фразу из двух разных языков, а затем протопал обратно к своему компаньону в вестибюль.
Рамон выдохнул, а Элинор снова на цыпочках поднялась к двери и стала слушать.
— Они что-то возят по полу.
— Собирают добычу в кучу, осматривают и решают, что унести, а что оставить.
Возня продолжалась около получаса, затем шаги и голоса стихли, оставив куда более привычную паре нетронутую тишину оазиса.
Рамон заставил себя проявить инициативу и осторожно спустился вниз, уровень за уровнем. Между первым и вторым он перегнулся через перила, вытянул шею и почувствовал, как сердце, еще полминуты назад бившееся в тревожных предчувствиях, отбило ликующий марш: ушли. И оставили груду хлама перед выходом из здания. Оно и понятно: рук не хватит, если собирать все подряд. Разборчивые какие!
Он прошел в душевую, боясь, что могли унести генератор, но нет. Слишком тяжелая ноша была бы, хотя и ценная. Сам Рамон на их месте его унес бы, предпочел всему остальному. Мужчина поспешил спуститься в подвал и закрыть дверь, ведущую в подземный уровень, — довольно хлипкую, ведь он сам ее взломал, когда искал убежище. Но все же спокойнее жить за задвинутым засовом.
Насыщенное тревогой утро прошло, и жизнь вернулась в прежнее русло, в котором не было места страху. Были только неторопливые Рамон, Элинор, скромный, но сытный обед, разговоры, объятия и незамысловатые планы по добыче счастья из недр повседневности.
***
Следующее утро, однако, преподнесло куда более неприятные сюрпризы, чем заглянувшие на час собиратели. Рамон варил суп из сухих смесей, когда Элинор вернулась после неизменных водных процедур. Она закрыла за собой дверь на ключ и поспешно сообщила:
— В подвале кто-то ломится в дверь. Теперь, наверное, уже выбили и поднялись на первый уровень.
— Опять они?! Какого черта им тут надо? Если только…, — он скривился. — Все-таки, приперлись за генератором…
— А может, нет? — голос Элинор дрогнул.
— Нечего тут больше брать, кроме пары железяк у дверей. Точно утащат, сволочи!
— Как же мы тогда будем мыться? Ведь воду не нагреть без того котла, да?
— Как и раньше будем, не бойся. У меня еще один припасен, забыла? Только тогда мы останемся без света здесь. Но ничего не поделаешь.
— А может попробуем их прогнать? Не смотреть же, как они таскают наше добро! У нас его и так немного.
Рамон одарил ее негодующим взглядом:
— Ты же взрослая женщина, Элинор! Посмотри на меня! Я никогда в жизни ни с кем не дрался. А эти… они же подонки. У них и оружие какое-нибудь может быть. Меня порежут, а тебя…
— Ты не преувеличиваешь? Мы просто спустимся, скажем, что это наше жилище и попросим уйти.
— Какое жилище? Они знают, что это нежилая территория, что никто не имеет права здесь находиться. С этой точки зрения у нас никаких прав нет, чтобы кого-то выгонять или распоряжаться здешним имуществом. А эти вообще закон, не боясь, нарушают. Хорошо, если не убьют!
— Рамон, я все-таки…
— Нет, Элинор, мы будем сидеть и ждать! — отрезал он с непривычной для себя твердостью.
Она пристально посмотрела на Рамона:
— Ясно. Ты так трусишь, что боишься и шаг сделать за дверь.
— Я не трус! Я… не люблю рисковать многим из-за ерунды. Пусть берут, что им надо, и уходят. Потом попробую достать все необходимое, чтобы поставить надежную дверь взамен выбитой.
Элинор поджала губы и более в тот день не заговаривала со своим мужчиной. Лишь убивала время, как и чем могла, да периодически подходила к двери послушать, что происходило внизу. Когда за окном стемнело, и скромную резиденцию беглецов заполнили желтоватые ореолы свечей, Рамон начал нервничать: десять часов минуло с момента прихода собирателей, но те все еще топали и переговаривались внизу. Хуже того: голосов и топота стало больше. Почему они так задержались в почти пустом здании, которое можно осмотреть за полчаса?
Ответ полоснул по нервам, как лезвие.
— Элинор! Скорее, надо подготовиться! — Рамон ворвался в спальню, перепугав дремавшую женщину. Она приподнялась на кровати и повернула к нему сонное, растерянное лицо.
— Что? Что такое?
— Почему они еще тут, а? Где еще не были в этом здании? — Элинор продолжала, ничего не понимая, хмуро смотреть на него, и Рамон нетерпеливо мотнул головой в сторону выхода. — Ну, очевидно же! Они знают, что есть дверь на чердак. Запертая. Но теперь, когда их много, эти люди точно придут ее ломать. Как ту, в подвале. Может, надеются еще чем-нибудь тут поживиться, — ему было трудно сохранять самообладание: голос дрожал, челюсти будто окаменели вместе с губами, мешая нормальной артикуляции. Это была она — новая волна слабости, что отравляла ему жизнь с давних пор. Но ее напор нужно выдержать, потому что в такой опасности Рамон никогда не был.
По крайней мере, в этот раз он был не один.
К Элинор постепенно приходило понимание, и выражение лица менялось:
— Они идут? Они смогут сломать нашу дверь?
— Не знаю, смогут или нет, но я уверен, что скоро поднимутся. Нам надо подготовиться, — мужчина судорожно сглотнул.
Филомена встала с постели, натянула босоножки.
— Что надо делать?
— Собирай все режущие и колющие предметы. А я забаррикадирую дверь. Не хочу ни с кем драться, но если они сами к нам полезут — придется. Будем отбиваться, чем сможем.
— Рамон…
— Что еще нам остается?
За последующие десять минут у двери выросла хаотичная комбинация из дерева и металла — Рамон перетащил к ней всю мебель, какую можно было поднять в одиночку. Сняв насквозь мокрую от пота майку, он сел на нижнюю ступеньку и вздохнул:
— Долгая может выдаться ночь, — Элинор тем временем собрала в одну кучу потенциальное оружие: молоток, тесак для мяса, топорик… — А крышку деревянную зачем? — спросил недоуменно Рамон, когда подошел осмотреть амуницию.
— Ну… Можно как щит использовать, если все совсем плохо окажется.
Рамон не сдержал околоистеричный смешок, взяв крышку за большую ручку:
— А что, удобно. И топором не сразу пробьешь.
— Вот до чего мы дошли, — горько изрекла Элинор, обведя рукой баррикаду и орудия. — Хотели тихой, спокойной жизни, а теперь готовимся отбивать штурм.
— Кто же знал? Вдуматься только: я проделал такую работу; мы забрались в самое безлюдное место в радиусе сотни километров, но нас и здесь достали! И все рискует стать еще хуже, чем было, из-за каких-то подонков, будь они прокляты! — Рамон сплюнул. Его лицо ожесточилось, и будь он в состоянии видеть себя со стороны, понял бы, почему эта перемена вызвала у Элинор заметную неприязнь.
Ночь подобралась вплотную, давила на веки, и усталость мало-помалу вытесняла нервозность. Головы Рамона и Элинор склонились в сладкой дрёме, потом — в крепком сне прямо на посту у баррикады.
Он проснулся первым. Нестерпимо ныла спина и затекла шея: стул оказался не очень удобной кроватью. Рядом в похожей позе сопела любимая, подперев голову рукой. Волосы закрывали ее красивое лицо, а локоть грозил вот-вот соскользнуть со спинки.
Оборонительное нагромождение не претерпело видимых изменений. А если б и претерпело, им предшествовал бы шум, какой сложно проспать. Рамон протер слезившиеся глаза, потянулся и посмотрел на часы: семь утра. С опостылевшей за последние дни осторожностью он приблизился к двери, точнее — к тому, что свалил перед ней накануне. Стало очевидно, что из-за баррикады звуки долетали хуже, а значит — можно не услышать происходящего на первом этаже. Впрочем, Рамон был уверен: гости никуда не делись. Мужчина не уловил, разговор ли то был, топот ног или далекий грохот металла, сбрасываемого в кучу, — вибрации, ощущавшиеся в воздухе, раздражали слуховые рецепторы.
— У-у-у-у… м-м-м-м-м…, — он не сразу понял, что мычание загнанного зверя рвалось из его собственной груди. Утробное, нездоровое. Той же природы, что и ненависть к людям, от которой Рамона буквально трясло. Куда ему идти, если он лишится этого места? Как жить, если Элинор утратит всякое уважение и доверие к нему?
А она может… Сколько вытерпит использовать ведро в качестве отхожего места? А вдруг собиратели не уйдут до того, как кончится питьевая вода? Немногочисленные и уже не новые наряды скоро износятся, сможет ли он купить Элинор новые на свою скромную зарплату помощника охранника? Ведь и эту работу ему только обещали. Рамон чувствовал, как рассеивается приятная дымка его воображаемой реальности и проступает оскал объективной. Черт возьми, это же так очевидно! Почему эти вопросы во всей своей масштабности пришли ему на ум спустя месяц? Вероятно, они и не давали Элинор покоя в первые дни; из-за них она попыталась убежать, захватив лишь сумочку с документами и небольшую сумму денег. Тогда Рамон не придал этому значения, а сейчас, еще раз прокручивая в памяти неудавшийся побег, вспоминал детали.
Нужно что-то предпринять. Он просто сойдет с ума, если Элинор однажды пойдет по стопам Магды и станет кричать, обвинять, уничтожать остатки его достоинства взрывами истерики.
Высокие визгливые голоса, а также звонкие и совсем писклявые, напоминающие крики чаек. Это что, женщины и дети?! Рамон не слышал, чтобы среди шакалов-собирателей была хоть одна женщина, про детей и говорить нечего. Значит, в пансион забрался кто-то еще.
Открывшийся только что факт, вкупе с осознанием хрупкости их с Элинор отношений толкал на риск.
— Ой! — рука Элинор все-таки сползла со стула, и женщина ударилась головой. — Рамон, что…? — она встрепенулась, стала дико озираться. — Который час? Они еще не пришли?
— Нет. Мы к ним сами пойдем.
— Погоди, ты же сказал…
— Элинор, там не те, на кого я думал. У них женщины с детьми. Я теперь совсем ничего не понимаю. Но придется выйти и… попробовать разобраться, — он принялся разбирать груду мебели и прочего хлама, чтобы открыть дверь.
— Спустимся вместе? — потирая ушиб, предложила Элинор. Она заметно повеселела, узнав, что наступает конец их самоизоляции — даже ради этого стоило осмелиться спуститься. Да и, если подумать, вряд ли при детях на них нападут, кем бы незнакомцы ни были. Это было бы в высшей степени странно, не по-человечески.
Разбирать, к удовольствию обоих, было легче, чем сооружать, так что спустя четверть часа Рамон открыл замок и легонько толкнул дверь. Многоголосие разговоров сразу стало явным, ударило по ушам столь резко, что он на пару секунд замер. Сколько там народу? Десять человек, больше?
— Готов? — тихонько спросила Элинор и положила руку ему на плечо.
Мужчина напряженно кивнул. Еще шаг за дверь и…
— А-а-а-а! — закричал он, пойманный врасплох. Элинор в тон ему взвизгнула. — Какого…! Ты что творишь? — выпалил Рамон, чуть придя в себя.
На них напал всего лишь ребенок лет восьми-девяти. Смуглый, голый по пояс, он притаился за дверью, а теперь, весело подскакивая на месте, тыкал в сторону Рамона длинной палкой.
— Ты кто? — спросил мальчик. Глаза его блестели хитринкой.
— Я… Эй, я взрослый человек, почему ты ко мне обращаешься на «ты»?
Мальчик проигнорировал вопрос, зато поднял свое копье еще выше, когда Рамон приблизился.
— Говори мне, кто такой, а то не пущу!
Ребенок действительно закрывал проход, и Рамон начал раздражаться из-за столь глупой преграды.
— Все, хватит. Уйди с дороги! — он попытался выхватить назойливую палку, но ребенок ловко увернулся и ткнул его в ногу чуть выше колена. — Ты что, с ума сошел, сволота маленькая?!
— Рамон, дай я! Ты не умеешь с детьми общаться, — сказала ему на ухо Элинор.
— Да он же … Что мы с ним церемонимся?
— Мы не знаем, с кем он, забыл? Не надо раньше времени…
— Ладно, ладно, давай, — Рамон пропустил филомену вперед, едва подавляя жгучее желание одарить юного стража оплеухой.
Женщина наклонилась к ребенку, делая вид, что не замечает выпадов палкой:
— Дружок, как тебя зовут?
— А тебя как? А бородач — кто?
— Давай договоримся. Ты, поскольку мы все-таки взрослые и незнакомые люди, будешь к нам обращаться на «вы» и назовешь первым свое имя. А мы тогда ответим на вопросы, какие у тебя есть. Согласен на такой уговор?
Мальчик на секунду посерьезнел, задумался, затем…
— Ну-у-у, я…, — он неожиданно плюнул Элинор в лицо и бросился бежать, прыгая через ступеньку и звонко хохоча.
— Маленькое животное! — прорычал Рамон ему вслед. Погнаться бы и стукнуть хорошенько, но разве за таким угонишься. — Теперь-то я вспомнил, почему ненавижу детей!
Элинор, обескураженная, вытерла плевок рукой:
— В первый раз такое наблюдаю. Но он не виноват, это все воспитание. Посмотреть бы, кто его родители.
— Вот и посмотрим сейчас. Пойдем, — взявшись за руки, они спустились в вестибюль и замерли на предпоследней ступеньке.
Помещение внизу превратилось в подобие маленького лагеря для беженцев: стихийного, хаотичного. Вдоль двух смежных стен рядами лежали застеленные цветастыми тряпками матрасы. На них вразнобой расположились мужчины и женщины — человек семь-восемь. Все, как тот диковатый ребенок, — смуглые, с темными, жесткими волосами. Они разговаривали на смеси имперского и еще какого-то языка, ели и пили из покореженной посуды, давно отработавшей свое. Две женщины в углу разбирали ворох тряпья, похожего на грубо сшитую одежду. Третья кормила грудью ребенка. Еще несколько мужчин у противоположной стены собирали каркасы того, в чем Рамон узнал складные армейские кровати. В центре помещения громоздились в два-три яруса мешки, рюкзаки и чемоданы. В прогалах между всеми этими людьми и вещами носились взад-вперед несколько маленьких детей.
В таком безумном средоточии жизни двух робко стоявших на лестнице чужаков заметили не сразу. Сперва пробегавший мимо ребенок добавил возглас удивления в море шума, затем сидевшая на матрасе толстая и неухоженная женщина толкнула в бок соседку и кивнула на Рамона с Элинор. Мужчины один за другим прекратили сборку кровати и уставились на них с непонятным Рамону выражением. Через полминуты все затихло. Взгляд каждого был направлен на них.
Рамон оказался будто пригвожденным к ступеньке, а Элинор сжала его руку необычайно крепко. Лицевые мышцы снова ему не повиновались, рот открыть не представлялось возможным. Он повернул голову к Элинор, как бы ища поддержки, помощи, но увидел в ее глазах то же бессилие и неуверенность. Благо, мучительную тишину прервал мужчина средних лет с густыми усами. Рубашка натянулась на его большом животе, и пуговицы грозили вот-вот отлететь — в целом, однако, он производил более приятное впечатление, чем большинство его соплеменников. Может, из-за открытого и умного взгляда, либо же потому, что имел более цивилизованный вид по сравнению с другими.
— Чистого воздуха да яркого солнца, дорогие! — сказал он спокойно и размеренно, оказавшись в двух шагах от пары.
— Я.. мы… Что ж, спасибо! Приветствуем и мы вас! — нашелся, наконец, Рамон, настороженно наблюдая за незнакомцем и подошедшими следом. Что за странное приветствие? Уж не смеются ли над ними, не готовят пакость, как тот ребенок…
— Кто же вы? — поинтересовался усатый с прежним спокойствием.
— А… вы кто? — реакция на встречный вопрос была не то что бы откровенно враждебной, но умеренно-негативной. Мужчины переглянулись, слегка насупив брови. Женщина в дальнем углу фыркнула и что-то сказала другой. Главный — так про себя обозначил говорившего с ними человека Рамон — в лице не переменился, но заметил с укоризной:
— Так не положено, дорогие. Вы пришли к нам, а не мы к вам. Кто гостей принимает, тот и спрашивает первым. Вы нам ответьте, тогда и мы уважим.
Рамон почувствовал прилив злости. Вот значит, как! Он нашел это место первым, устроил тут все, но заявилась толпа голодранцев и в момент переворачивает ситуацию, будто они хозяева, а он — никто!
— Вы не правы! Мы живем здесь уже месяц, а вы — только пару дней, разве нет?
— Месяц? Как же мы вас до сих пор не видели? — спросил, прищурившись, худощавый человек, что стоял чуть поодаль. Резкий, отрывистый тон в сочетании с излучавшим агрессию лицом делали его противоположностью старейшины. — Где же вы прятались?
— Мы не прятались. Мы живем наверху, в надстройке.
— А-а-а, — протянул с пониманием другой мужчина и обратился к тому, что заговорил первым. — Да, Нурислан, мы поднялись два дня тому посмотреть, что там за дверью, но она была заперта.
— Мы закрылись изнутри, чтобы нас… Чтобы спокойней было. И не зря, как теперь вижу, — Рамон не мог не добавить обвинительной нотки в голос. Не будь пришельцев целая орава, он бы уже заорал на них, велел убраться. Но положение было таково, что оставалось только смотреть на собравшихся исподлобья, в бессильной злобе. Он даже забыл на минуту, что Элинор все еще стоит рядом — вероятно, из-за того, что женщина не проронила ни звука.
— Ну, хорошо. Вы живете, теперь и мы живем. Места ничьи, а значит — общие. Давайте же жить, как добрые соседи, — изрек Нурислан.
— А вы… надолго тут? — осведомился Рамон, страшась услышать утвердительный ответ.
Женщины, мужчины, дети — почти все засмеялись.
— Что смешного? — недоуменно спросила Элинор, но так тихо, что не услышал никто, кроме ее мужчины.
— Как судьба-звезда закрутит, так и будет, дорогие. Может, на месяц, а может — на год.
— Почему именно это место? — не унимался Рамон. — Тут ничего нет для жизни.
— Сами-то чего тогда…, — буркнул кто-то за спинами мужчин.
— А ну, хватит вопросы швырять! Вы только гости, а уважения не проявляете!
— Ладно, Николай, спокойно, — Нурислан поднял ладонь и призвал толпу к спокойствию. — Однако, мой зять вернулся к тому, с чего я начал. Дорогие гости, прошу уважать наши обычаи. Давайте познакомимся, а там и все вопросы обсудим, какие у вас есть. Не надо суеты и враждебности. Так кто же вы?
Рамона распирало от злости и желания кинуть нечто тяжелое или острое в каждого из тех смуглых, что таращились на него, как на диковинного зверька, непонятно зачем вышедшего из чащобы на чужую территорию. Еще толком не зная, кто они, откуда и зачем пришли, Рамон ненавидел их всей душой. Право, того факта, что они рушили его крохотный и донельзя простой мирок своим бесцеремонным существованием в непосредственной близости, было более чем достаточно и для ненависти, и для проклятья.
— Я не… — начал он, но Элинор вдруг подала голос. Быть может, оттого, что она долго молчала, нервничая перед толпой с неясными намерениями и наклонностями, ее слова прорезали относительную тишину помещения звонким эхом.
— Элинор и Рамон. Нас зовут Элинор и Рамон. Мы пришли из города.
— Славно! С умной женщиной говорю, — наклонив голову, похвалил Нурислан. — А что привело вас в эти безлюдные края?
— Поиски новой жизни вдали от суеты, толпы, — желчно, сквозь зубы процедил Рамон. Элинор послала ему короткий предостерегающий взгляд.
— Что ж, Элинор и Рамон, мы рады обрести в вас соседей и не осудим, хоть бы вы были богатеи, хоть нищие, хоть беглые преступники. Хотеть воли — это право каждого человека в мире. Мы — древний народ, который и сам им пользуется, и за другими признает. Добро пожаловать в лагерь вольноходцев!
Несколько человек что-то прокричали на незнакомом языке; две женщины потянули Рамона и Элинор за руки, стащили с лестницы, параллельно напевая незнакомую мелодию. Им кинули матрас неподалеку, усадили, а Нурислан, покряхтывая, устроился на точно таком же матрасе напротив. Также к нему подсела носатая старуха со струящимися до пояса седыми, но густыми волосами. Все прочие вернулись к своей бурной деятельности или безделию — смотря, кто чем был занят до прихода гостей.
Рамона кольнула новая игла злости, когда среди суетливых ног вольноходцев он заметил хитрую мордочку стража лестницы:
— Эй, ты, а ну, иди сюда!
— Кому это ты, дорогой, кричишь? — осведомился Нурислан и проследил за взглядом Рамона. Мальчик исчез.
— Бегает тут у вас один ребенок. Его надо наказать. Я его только что видел.
— А что ж он сделал тебе и твоей жене?
— Я не жена, — поправила Элинор и покраснела.
Рамон кивнул в подтверждение. Жены хватило и одной. Им хорошо вместе без официальных процедур и бумаг.
— Да? Тогда брат и сестра?
— Нет. Мы вместе, но… не в браке.
— Брак — не брак! Это все ваши городские пустяки, — весело проскрипела старуха. — Если любовь, если вместе, то муж и жена. У нас так. И спрашивать не будем никого. Мы вообще все одна семья. Вон, видите того, без рубахи? Это моего Нурислана зять. Николай — тоже его зять. И бородач у дверей, Альберт, — зять. У него все в зятьях тут, ха!
— Это как? — хлопая глазами, спросила Элинор. — У него так много дочерей?
Старуха засмеялась, обнажив темноту беззубого рта:
— Две. А зятьев — девять. Смекаешь, красавица моя?
— Ох…, — только и нашлась, что сказать Элинор. Рамон тряхнул головой в неверии. Про многоженство он слышал, но чтобы наоборот…
— Да, у нас любить не запрещено, — подтвердил Нурислан.
— Потому и дети общие. Мать одна, а отцы — все. А как же тут поймешь, кто ему отец, если с матерью бывают по трое на неделе? — добавила старуха. Рамона передернуло. Интересно, сколько мужчин было у нее до того, как стала непригодной для употребления?
— А половина моих зятьев — еще и мои племянники, — добавил Нурислан. — Потому и говорю: мы одна большая семья. Понимаю, для вас, людей под государством, наша жизнь может показаться неправильной. Для нас вот ваша — еще какая неправильная, но что с того? Никто никому не мешает и живет по-своему.
Подошла беременная девушка и сунула гостям в руки по деревянной миске с горячей похлебкой.
— Крапивный суп, — пояснил Нурислан и принял из рук девушки такую же миску. — Еда простая, но вкусная. А вечером будет мясо.
Элинор с виноватым видом поковыряла ложкой куски овощей, а потом начала понемногу есть, прислушиваясь к ощущениям. На удивление, было вкусно. Рамон же сразу поставил миску на пол.
— Спасибо за угощение, но мы только поели. У нас там своя кухня и своя еда.
Женщина перестала жевать, покосилась на него, затем в легком смущении последовала примеру.
— Очень вкусно, но… мы не голодны.
— Ну, дело ваше, дорогие, — и мужчина, и старуха принялись уплетать свой суп с завидной скоростью, шумно прихлебывая. А Рамон снова заметил на другом конце вестибюля мальчишку. Он встал и по возможности тихо подошел к нему со спины, схватил за плечо.
— Эй, ну что, поговорим о твоем поведении? — мальчик попытался вывернуться, но не преуспел в этом деле, и стал молотить Рамона своими кулачками везде, куда дотягивался, вдобавок завопив так, что у мужчины зазвенело в ушах. — Не ори, я только хочу…, — он не закончил предложение, потому что кто-то заехал ему в висок.
Поднялся злой лай и визг, шарканье шагов.
— Рамон!
Он обнаружил себя лежащим на полу. Темные пятна перед глазами понемногу рассеялись. Удар был неслабым.
— Вставай, шакал! Хорошо получил? — прорычал кто-то над ним. А неподалеку женщина, смеясь, что-то прошипела на своем языке.
— Эй, вы что, с ума посходили? Оставьте его в покое! — Рамон узнал испуганный голос Элинор, несмотря на резкие, нетипично высокие для нее ноты.
Рамон поднялся на ноги, но злость и решимость врезать любому, кто бы ни стоял перед ним, рассыпались в труху: его обступили несколько вольноходцев с поразительно звериным выражением на лицах. Видимо, все они считались папашами того ребенка.
— Какого черта? Что за бурная реакция? Я всего лишь пытался сделать замечание вашему…
— Заткнись, пока зубы не выбил тебе! — гаркнул один. — Только тронь еще кого — порежу!
Между Рамоном и «отцами» вдруг возник Нурислан.
— Всё, всё, спокойно! Что за драка, зятья? Что он сделал?
— Схватил Ахмеда! Привязался к малому просто так!
Рамон возмутился:
— Ничего я не привязался! Этот ваш Ахмед вел себя безобразно со мной и моей женщиной!
— Он плюнул в меня, — подключилась Элинор. — И все время нам «ты» вместо «вы»…
— Я только хотел попросить, чтобы он извинился, и чтобы вы его наказали, — примирительно ответил Рамон, с трудом заставляя себя держаться.
Мужики опять загалдели и зарычали.
— Надо было сказать мне всё, дорогой. Никому нельзя трогать наших детей и женщин кроме своих. Ты сделал глупость, — Нурислан уже не выглядел добродушным и дружелюбным, но — прохладно-жестким.
— Я пытался вам сказать…
— Чем ты его обидела, что он в тебя плюнул? — не слушая Рамона, вожак повернулся к Элинор.
— Обидела? Она ничем не могла его обидеть! Он сам к нам пристал со своей дурацкой палкой, — злость опять закипела в мужчине.
— Э нет! Так не бывает! — беглецы оглянулись на источник звука: к ним ковыляла, сгорбившись, все та же старуха. — Что вы ему сказали? Или не сказали?
— Ничего.
Старуха ухмыльнулась, буравя обоих ехидным взглядом. Рамон начал смутно догадываться, о чем могла идти речь.
— Он спросил, кто вы такие, да? А вы, как и нам, не хотели говорить. Чего тогда удивляетесь? Наши дети еще от сиськи не оторвались, а уже живут по традициям. Вы сами виноваты.
Мужчины и женщины одобрительно загоготали.
— Мы?! Виноваты? — окончательно теряя самообладание, взревел Рамон. — По-вашему, нормально плевать в лицо незнакомому человеку, кем бы он ни был?
Нурислан покачал головой:
— Мы учим детей уважать взрослых. И гостей, которые ведут себя прилично.
— А мы, что? Не взрослые?
Снова над ними стали смеяться; один из мужчин передразнил Рамона, сымитировал его возмущенный, нервный тон.
— Вы для Ахмета в ту минуту были просто чужаки, а не гости или взрослые, да! Мы не наказываем детей за пакости чужакам. Все, не о чем тут говорить! — отрезал Николай.
У Рамона было подозрение, что именно этот агрессивный папаша его ударил. Но что делать? Только возвращаться наверх и постараться избегать дальнейших контактов с неотесанным племенем.
— Вот так, значит? Да черт с вами и вашим Ахметом! Пошли, Элинор, пока нас гостеприимные соседи не забили палками еще за что-то.
— Ай, правда, так будет лучше для вас, дорогие. Хотя мне жалко, что вы пошли по дурному пути. Надо бы жить мирно, — кинул им вслед Нурислан под хохот и насмешливые возгласы беспорядочной семьи.
Часть 1 - Часть 2 - Часть 3 - Часть 4
__________________________
© Автор: Palkin_the_writer
Опубликовано автором для буриме-конкурса на сайте Литра.Онлайн.
Подпишитесь на наш канал , чтобы в вашей ленте ежедневно появлялись новые авторские произведения современных писателей!
_________________________