Валя осталась одна на кухне и тяжело оперлась на обеденный стол. Просторная комната качалась, в глазах двоилось, ноги противно слабели. Валю обуяло чувство беспомощности, безысходности. Она отчетливо поняла, это конец. Конец спокойной, беззаботной, беспечной жизни. Она с какой-то ясной отчетливостью поняла, что все школьные, университетские проблемы детей, финансовые трудности, бытовые неурядицы, которые до этого казались неподъемными, ничто по сравнению с проблемой по имени Светлана. Но не могла пока справиться с этой ужасающей беспросветной болью в груди, во всем теле. Ей было физически больно. Валя, с трудом шевелясь, включила чайник, и начала на автомате замешивать тесто для блинов. Руки совершали знакомые действия без участия сознания, а в голове был туман. Глубоко вдохнув, Валя будто проснулась, и, стараясь ни о чем не думать, быстро накрыла на стол.
Минут через двадцать Валерий и Светлана уже сидели за столом, пили чай и обсуждали предстоящий учебный год, нагрузку, ставки, какие нужно будет взять на себя молодой учительнице.
- Вы, значит, в школе у нас будете работать, – констатировала Валя очевидный факт. Она стоя жарила у плиты блинчики на скорую руку, и с пылу с жару подавала их на стол. Это были первые ее осознанные слова, после получасового состояния сомнамбулы, в котором находилась женщина. Она сама удивилась спокойной решимости звучавшей в ее голосе, но в тот момент как-то очень ясно поняла, что сама Валеру выгонять не будет ни при каких обстоятельствах, но спокойно отпустит, если он захочет построить новую семью. Изнутри поднималась горячая волна уверенности в себе, в своих силах, в своей нужности миру, в своей полезности семье, своей необходимости. Если не мужу, которому без преувеличения служила больше двадцати лет, то детям, родителям, да даже своему начальству, которое ни разу не отказало ей в любых просьбах, начиная от повышения зарплаты, до повышения по служебной лестнице. Она с облегчением поняла одну вещь: насильно мил не будешь. И уж точно Валя даже во сне не могла себе представить, как она будет уговаривать мужа остаться в семье из жалости. Слава богу, дети уже выросли, скоро закончат учебу, начнут самостоятельную жизнь. Была, конечно, глубокая обида на мужа из-за его ветрености, легкомыслия. Ну как можно не думать о чувствах жены, так откровенно показывая свое расположение к чужой женщине.
- Да, надеюсь, что ваша школа мне понравится. Да и как она может не понравиться, если ею руководит такой человек, как Валерий Степанович. – Стрельнула девушка лукавым взглядом на означенного руководителя.
- Конечно, Светлана, вам наша школа очень понравится, - ревностно глядя влюбленными глазами на гостью – он даже мысли не допускал о расставании – начал высказывать свои аргументы «за» за работу именно в их сельской школе Валерий.
Они заговорили с новой силой о достоинствах жизни в селе, о легкости работы в сельской школе, потому что «Классы-то малокомплектные»! Валентина устало и равнодушно смотрела на оживленную беседу двух людей. Ей казалось, что она обоих не знает. Девушку понятно, но мужа! Валя его не узнавала. Вдохновленный, даже какой-то одухотворенный взгляд не отрывается от лица собеседницы, глаза блестят, голос низкий, грудной, завораживающий. Валера сидел сияющий, помолодевший. И даже не помнил, что за столом есть еще один человек. Валя думала, что не помнит, чтобы с ней он когда-либо был таким счастливым из-за общения с ней. Он, конечно, бывал счастлив, но по другим причинам. Потому что родился сын, потому что дочь пошла в первый класс и училась только на отлично, потому что получил высшую квалификационную категорию, когда поставили директором школы. Но нет, он не бывал счастлив просто разговаривать с ней, со своей женой. Они так давно и прочно знали друг друга, что между ними почти не было романтических проявлений любви.
Наверное, мы больше друзья, чем любовники, обреченно пришла к неутешительному выводу Валя. В голове было пусто. Она тяжело присела за стол, оперлась на сплетенные за пальцы руки и задумалась. События менялись, приближались перемены – это было отчетливо ясно в свете тех изменений, которые происходили с ее мужем на глазах. Эта стремительность и пугала, и давала какую-то иррациональную, подспудную надежду на что-то неизвестное, другое, на жизнь. Внутри женщины начало зреть решение, неуловимое, неоформленное в слова и образы, просто как неясное томление.