Часть VII - 1858 - 1862 годы. Литератор, издатель, публицист
К началу 1859 года Фёдор Михайлович Достоевский был уже 15 лет как профессиональным литератором (в 22 года вышел в отставку, чтобы безраздельно посвятить себя литературе), однако с огромным перерывом в «стаже» - из 15 лет 8 месяцев выпали на заключение в Петропавловской крепости , 4 с лишним года на каторгу (с категорическим запретом писать), а ещё 4 года на солдатчину (из них 3 года сочинительство тоже было под запретом). В 1857 году запрет сочинять и публиковаться сняли, но читатели о нем 8 лет - «ни слухом, ни духом».
Остались, однако, друзья (и как показала великая беда, некоторые из них оказались совсем верными и преданными), которые хлопотали о нем, встречались с издателями, расспрашивали о возможности сотрудничества. Плещеев, который договаривался с "Русским вестником", не только уговорил издателя, но и пообещал, а потом выслал в подарок более тысячи рублей из нежданного свалившегося ему наследства для облегчения тяжкой жизни и вдохновения).
Буквально за год без малого (1858 год) удалось договориться с двумя журналами и «пристроить» туда еще не написанные, а только начерно и в общем набросанные («в голове» в основном) вещи - «Село Степанчиково и его обитатели» и «Дядюшкин сон». И не только договориться о публикации под быстро «набросанный» «план романа» , но и получить аванс. Пятьсот вожделенных рублей аванса выслал ему Катков , редактор и респектабельного и умеренно прогрессивного , с репутацией, «Русского вестника». Аванс прислал и граф Кушелев, редактор «новейшего», но никому не известного «Русского слова».
Одна беда - «в корзину» полетели все планы писать, добиваясь совершенства, «шлифуя» сюжет и слог, сживаясь с героями, делая правку за правкой. Это было для тех писателей, у которых был независимый доход (как у Тургенева или Толстого) или хотя бы положение в литературном мире. Бывшему каторжанину, который исчез с литературного небосклона на долгих девять лет, было далеко до такого благолепия.
В письмах брату Михаилу, перед тем, как начать писать уже совсем всерьёз, «за деньги» («по контракту»), говорил он о своих литературных чаяниях: и писать старательно, не в большой спешке, не впопыхах и через силу, и думать о литературе, а не о гонорарах... Но жизнь распорядилась суровей. «Длинный роман», который он мечтал написать, не вписывался в журнальный формат. Писать приходилось к сроку, так как уже авансировался. Сроки он соблюдал из рук вон плохо, часто срывая и с огромным трудом.
Все, все это было и до каторги, надо признать. Но тогда виной были какие-то особенности личности, проблемы и с литературой и с собственной натурой. А сейчас - такие тяжелые условия писательского труда, что какой-нибудь другой литератор, не такой живучий, зачах бы в них совершенно.
Вечная нехватка денег, необходимость платить долги, перезанимая и одалживаясь вновь, заботы по очень с трудом налаживаемому быту (Марья Дмитриевна не была хозяйственной в "хорошем смысле"), взрывной и очень раздражительный характер постоянно хворавшей жены, вновь и вновь упрекавшей его за то, что нет средств, нет возможности принимать гостей, прилично одеться, нет жизни... ничего не меняется к лучшему (хоть и обещано), он в любую минуту может умереть от припадка и оставить ее в нищете... На этом фоне нужно было ходить в свой семипалатинский Линейный батальон, где он служил уже подпоручиком (судьба описала несколько кругов и вернула ему звание, с которым он уходил в отставку в 22 года, чтобы целиком посвятить себя литературе). Вдохновение то приходило, то надолго покидало его (на это он жаловался в письмах брату). Когда проходило - приходилось вымучивать свои писания, когда возвращалось - он пугал жену потому, что становился как одержимый - забывал есть и пить, отвечал невпопад, терял вещи, начинал беспрерывно быстро ходить по комнате.
Казалось, наверно, что все это (такие условия и дух работы) - это на недолгий срок, пока дела не наладятся. Оказалось - на долгие 6 лет (вплоть до смерти жены), а потом и еще едва ли не на столько же.
При том при всем, и еще тяжелейших припадках падучей впридачу, он все-таки мечтал повторить успех "Бедных людей", преодолеть ту злополучную историю 13-летней давности, когда Некрасов, а затем и Белинский поверили в его дар и высокое предназначение ("Новый Гоголь явился!"), обласкали и вознесли на вершину славы, но уже через год с небольшим низвергли с нее, заявив, что Достоевский исписался и с ним ошиблись (а Некрасов еще и стих написал про "прыщ на носу литературы"). После чего литературные его писания (и "Двойник" и "Хозяйка" и "Игроки" и фельетоны, очень мало кому интересные и известные теперь) печатались уже не в "Современнике", а в "Отечественных записках", значительно меньше им самим ценимых, и сколько-то значимым успехом у публики не пользовались. Более яркая вспышка таланта проявилась в "Белых ночах" и "Неточке Незвановой", однако дописаны были они перед самым арестом, а напечатаны - так и вовсе после него.
Но страстное желание Достоевского написать что-то не хуже "Бедных людей" и с этим вернуться в литературу все-таки не сбылось. Не получилось.
"Дядюшкин сон", который он, по собственному признанию, "отвалял на почтовых", при этом отчаянно опасаясь цензуры, получился водевильным (про неудавшееся сватовство и заманивания престарелого и похожего на мумию жениха-князя в далеком городке Морадсове). Лет через 60 его оценят режиссеры МХАТА и начнут делать очень недурные постановки . Пока же ни похвалы ни порицания особого этот "Дядюшкин сон", ставший дебютом Ф.М. после очень долгого и мрачного отсутствия, не вызвал. Прошел малозамеченным (каким и останется еще несколько десятилетий). Зато, когда его "заметят" сам Достоевский уже утвердится во мнении о том, что "сон" плох и перечитывать его не хочется.
Однако повесть была все-таки напечатана (в марте 1859 года)- он теперь пишущий и печатающийся литератор. И как будто плотину прорвало - в марте выходит "Русское слово" с "Дядюшкиным сном" и в марте же выпускается много месяцев жданное постановление об отставке. Теперь он может, наконец, уехать из затерянного в Сибири Семипалатинска! В апреле местом жительства определена Тверь (въезд в Санктъ-Петербург и Москву все еще запрещен). Редактор "Русского слова" соглашается выслать Достоевскому тысячу рублей аванса под будущее произведение - сумма оказалась жизненно необходима для переезда (когда аванс придется "отрабатывать" это будет уж совсем некстати, но деньги уже взяты). В мае начинаются лихорадочные сборы в дорогу. Какие-то вещи распродаются, а больше - дарятся (своему ротному он подарил книги, посуду, мундир и саблю), устраиваются прощальные встречи (он таки "порядочно почокался" с местными приятелями)... Впереди - впервые путешествие, впервые свобода.
Тут он позволил себе лишнее и, немного упоенный удачей, попросил у Каткова увеличения гонорара за еще недоделанное "Село Степанчиково" в два раза - с 50 рублей за лист до 100 рублей за лист. В письмах к брату он сетовал на то, что Тургеневу (за "Дворянское гнездо") платят по 400 рублей за лист....и ведь не слишком же хуже он пишет, чем Тургенев, и, наконец, надеется написать совсем не хуже. Ожидало его, однако, разочарование и удар (и по надеждам и по самолюбию). Катков отверг его просьбу, роман печатать отказался и затребовал обратно аванс.
Известно это стало в конце августа, когда они после полуторамесячного путешествия в тарантасе через всю Россию, доехали, наконец, до Твери. Известие это, мало сказать, что очень неприятное, омрачило ему ожидавшуюся 10 лет встречу с братом Михаилом (который спешно, несмотря на недавно перенесенную тяжелую болезнь, приехал на встречу из Петербурга, чтобы увидеть его, наконец).
Оно же и показало ему очень хорошо, как "устроен" литературный мир. Смирив самолюбие и бывшие горькие обиды, он попросил брата показать "Село Степанчиково" Некрасову с тем, чтобы устроить "село" в "Современник". Ответ был почти оскорбительный - гонорар ему предложили еще ниже катковского, а печать начали бы только через год (что смерти подобно для возвращающего себе имя автора). В частных беседах же Некрасов изрек (в очередной, впрочем, раз), что "Достоевский вышел весь. Ему не написать ничего больше". В сердцах (и тоже только в переписке с братом) Федор Михайлович обозвал Некрасова "торгашом", и написал, что "Современники нарочно не поддержат меня, именно, чтоб я и вперед брал немного", Роман, между тем, нужно было срочно пристраивать - с ним связаны были пока все надежды - и денежные и литературные. После не особенно долгой, но мучительной паузы, удалось договориться с Краевским из "Отечественных записок", Правда, все у того же Краевского Достоевский оказался и 13 лет назад, после низвержения в литературного Олимпа и разрыва с "Современником",
Краевский заплатил по 120 рублей за лист. В ноябре "Село Степанчиково" (общим объемом 14 печатных листов) начало печататься в "Отечественных записках", а Достоевский получил долгожданные деньги. Краевскому, впрочем, особенной благодарности он не испытывал и даже к Некрасову (уж на что обидчик) относился в будущем значительно теплее, чем к нему.
В конце ноября получено (наконец!) высочайшее разрешение на въезд в Санктъ-Петербург. И Достоевский с семьей выезжают из Твери в столицу. В Твери за эти 4 месяца пережито много - он впервые за 10 лет увидал брата, много переживаний перенес из-за публикации "Села Степанчикова", страдал без денег (впрочем, как обычно), был принят, как ни странно в это поверить, у самого тверского губернатора (у них оказались общие знакомые). И, да, понял, что брак его, похоже, терпит крушение. Марья Дмитриевна то плохо, то очень плохо переносила дорогу, устраивала истерику за истерикой в Твери из-за того, что ей нечего надеть, отказывалась поддерживать знакомства из-за бедности и начала проявлять вдруг неприкрытую враждебность к брату Достоевского Михаилу. Тогда же (впервые, наверно) и прозвучало из ее уст слово "каторжный", обращенное к мужу.... и в любви к учителишке Вергунову она ему призналась.
Но вот дорога в Петербург уже позади - и Достоевский 28 декабря 1859 года празднует новоселье. Собралось совсем немало людей - все близкий круг на долгие годы. Все семейство брата, Аполлон Майков, Александр Милюков, доктор Яновский.... По воспоминаниям, приехал на юбилей и "демон-искуситель" Достоевского, собственно и увлекший его в заговор, за который тот получил каторгу и солдатчину, байронический красавец (в прошлом) Спешнев, состоявший на тот момент уже начальником путевой канцелярии сибирского губернатора Муравьева (и условия "отбывания" каторги и срок после сибирский губернатор смягчил ему, рискуя вызвать гнев царя, почти "до последней степени).
С Нового 1860-го Года судьба Федор Михайловича вдруг резко рванула вверх, как будто какой-то дотоле незадачливый возница вдруг перевел ее на другой (добрый) путь да еще и лошадей пришпорил. Но и на прежнем, совсем тяжком пути все-таки, многое потеряв, удалось сохранить ему человечность.
В января выходит первое в его жизни двухтомное собрание сочинений и он получает на руки еще 600 рублей, перспектива жить, не бедствуя, становится все более реальной. С зимы-весны 1860 года он постоянный член кружка Милюкова, давнего знакомого братьев Достоевских, начавшего издавать к тому времени журнал «Светочъ», хоть в этот кружок и не заглядывали «литературные генералы», но Федор Михайлович занимает там одно из первых мест (как крупный все-таки писатель, пострадавший за идею, да еще и преисполненный мыслей, которые он высказывал горячась). Это был так отрадно после того, как годы назад из одного «кружка» его выгнали с позором, а из другого он угодил на каторгу.
С большой готовностью Достоевский принимает приглашения на литературные вечера и публичные чтения, и даже на любительский спектакль, где он умудрился выйти на сцену в роли почтмейстера в пьесе Гоголя «Ревизор», да еще и сорвать аплодисменты (очень старался репетируя), в то время как Тургенев и его издатель Краевский безмолвными купцами стояли где-то на втором плане.
Среди несколько горячечной околотворческой суматохи - гостей, кружков, публичных чтений, репетиций «Ревизора» - зрел план (довольно авантюрный и рискованный на современный взгляд): создать вместе с братом Михаилом собственное издательство. Фёдор не хотел быть «тесним» чужими издателями, у Михаила перестало приносить доход его прежде удачное табачное предприятие (сказалось общее ухудшение дел после Крымской войны). Немалую роль, впрочем, сыграло и желание приобщиться к литературной стихии и искреннее желание помочь брату (которым он, единственный пока во всем свете, едва ли не восхищался даже после каторги).
Кроме того, Михаил Михайловичу удалось добиться открытия большой кредитной линии. А Фёдор Михайлович был богат многими писательскими замыслами.
Прошение о разрешении на выход журнала. Полученное разрешение от министерств. И вот уже летом 1860 года в газетах публикуют объявления о подписке на «Время» (именно так было решено назвать журнал).
Направление журнала было определено как почвенническое. Большая (и до сего времени ещё далеко не реализованная) идея - слить народный дух с цивилизаторством (цивилизацией?). И, конечно, национальная идея - куда же без неё? И ещё - независимость от подавляющего влияние современных литературных авторитетов, подлинная самостоятельность мысли...
Дела шли. Но оставалась необходимость в большом (часто опасном для здоровья) напряжении спешно дописывать роман (и даже роман и повесть одновременно) к выходу первого выпуска журнала.
Первый же выпуск "Времени" в январе 1861 года (держал ли Ф.М. этот журнал в руках как новорожденное дитя, которым его до сих пор обделяла судьба?) вышел с первыми главами "Униженных и оскорбленных". В апрельском номере (журнал издавался раз в квартал) параллельно с "Униженными и оскорбленными" начали печататься "Записки из Мертвого дома". После этих публикаций история с "Бедными людьми" отчасти повторилась. И Федор Михайлович опять стал (много лет спустя) едва ли не "новым Гоголем" и национальным литературным героем.
Студенчество, стоя, аплодировало ему на публичных чтениях. Будущий идейный оппонент Герцен назвал "новым Данте".
Вот только с женой они, по существу, уже окончательно жили врозь. И брат начал дело не на свои деньги, а на заемные.
О ранних периодах в жизни Федора Достоевского в моих статьях
