А по ранней весне, едва только сошел снег, пришли баскаки Бату-хана. Пришли не только за мехами, медом, золотом и оружием, но и за будущими рабами, за наложницами для восточных гаремов, пришли за мастерами и подмастерьями для продажи на рабовладельческих рынках, пришли по праву сильного брать дань кровью.
Нагрянули столь неожиданно и быстро, словно находились рядом, где-то неподалеку, что жители окрестных деревень даже не успели спрятаться в лесах. И разлилась, в который уже раз, плачем земля рязанская.
Завиша приказала Андрею лезть в подпол, придвинула стол на крышку и для пущей верности бросила на это место коврик, а сама, затеплив свечу, села за стол перед иконой и начала усердно молиться. В очередной раз, бросив тревожный взгляд на окно, увидела, как Колупай с топором в руке бежит к веревице связанных девушек отбивать дочь и падает, пронзенный навылет стрелой. В то же мгновение один из монголов, запалив факел, поджег солому на крыше колупаева дома в назидание другим: не лезь супротив хозяина.
Илха в это время находился в лесу: тесал бревна для нового хлева. Поднявшийся к небу черный дым над деревней заставил его отбросить работу. Чем ближе приближался Илха к деревне, тем отчетливее слышал плач, истошные крики людей и убиваемого скота, и тем лучше понимал, что происходит. За две сотни шагов стал различать родную монгольскую ругань, рождаемую продутыми степью визгливыми глотками сородичей. Через заднюю калитку, никем не замеченный, он вбежал во двор в тот самый момент, когда один из баскаков тащил за волосы Завишу к сеновалу, при этом другой рукой монгол тряс шапку с лисьим хвостом, предлагая щедрый подарок в обмен на скорую любовь и ласку. Илха метнулся к коню, стоявшему возле крыльца, выхватил из колчана, притороченного к седлу, лук. Но в этот момент Завиша вцепилась зубами в руку баскака, отчего тот завизжал, как ужаленный, и, вырвав из-за пояса кривой клинок, рубанул женщину по лицу. Стрела Илхи сорвалась с тетивы и насквозь пробила шею баскаку с опозданием на одно мгновение. В каком-то невероятном ослеплении от накатившей ярости бывший монгольский лучник подлетел на коне к мертвому соплеменнику, перегнулся в седле и подобрал меч, обагренный кровью жены. Развернул коня, поставил на дыбы, а потом, стиснув коленями бока, заставил животное рвануться и перепрыгнуть ограду. Одновременно, как только копыта коня врезались и взорвали весеннюю грязь, Илха взмахнул мечом — и голова с перерубленным волчьим хвостом покатилась чугунком к ограде, разбрызгивая кровь по черной земле. Сразу пять монгольских луков вскинулись и, целясь, натянули тетивы. Илха инстинктивно бросил тело за шею коня. Три стрелы просвистели над плечом, а две другие поразили животное. Конь, хрипя, стал заваливаться на бок. Вдруг воздух задрожал от криков, которые слились в единый могучий гул: мужики и бабы, вооружившись на ходу, кто чем мог, бросились на незваных гостей. Завязалась жаркая рукопашная схватка: монголов стаскивали с коней, рубили на земле топорами, кололи вилами, били кулаками и камнями. А потом трупы семерых степняков отволокли на опушку леса и бросили на прокорм волкам. Когда жар кровавого безумия поутих, стали оплакивать и предавать земле своих убитых: всего рязанцев погибло одиннадцать человек. Илха схоронил Завишу в березовой роще: насыпал бугорок и вкопал деревянный крест.
Все жители понимали: оставаться в деревне никому нельзя — расправа будет неминуемой и жестокой. В тот же вечер на общем деревенском собрании выбрали Илху старостой и попросили не медлить с принятием решения. Монгол приказал тонко порезать и засолить мясо убитых лошадей, собрать немного домашнего скарба и ждать его дальнейших указаний.
Утром следующего дня серая вереница людей, сплоченных болью и страхом, двинулась по раскисшей от весенней сырости земле на северо-запад. Долгих два месяца Илха водил за собой людей из восставшей деревни, кружа по лесам, меняя каждые сутки место стоянок, опасаясь больших дорог, где могли встретиться татарские и княжеские разъезды, а также густонаселенных пунктов. Он знал нравы и законы своих соплеменников: Орда никогда не простит убийство баскаков и будет до конца разыскивать бунтовщиков, используя все методы: суля награды, даруя князьям и боярам земли, пытая и калеча тех, кто может хоть что-нибудь знать или провести по глухим тропам.
В начале июня толпа оборванных, едва держащихся на ногах людей, ведомых Илхой, увидела стены Смоленска, до которого еще не докатилась лава монгольских всадников. Как только рязанцы вновь обрели кров и хлеб, Илха объявил, что намерен принять монашеский постриг. Он сам определил себе время на завершение мирских дел — четыре месяца. Но весть о приближении татар круто изменила его планы.
Меркурий коснулся плеча сотника Валуна, и тот, сложив руки у рта, ухнул четыре раза филином. Глухо щелкнула тетива луков по кожаным браслетам, и два десятка стрел со свистом рванулись в полет. Монгольские часовые с предсмертными хрипами повалились на землю. Тут же четыре коня, поставленных парами друг за другом, вылетели из зарослей леса и помчались к лагерю. Глаза у животных были завязаны, спины покрыты дубленой кожей. Между ними на веревках качалась комлем вперед мощная сосновая лесина. Два всадника, скачущие по бокам, нещадно хлестали коней. Через минуту таран с треском врезался в телеги, которые от удара рассыпались и разлетелись по сторонам. Обезумевшая четверка лошадей ворвалась в лагерь, продолжая крушить и давить всё что попадалось на их пути. Следом, наполняя ночной воздух боевым кличем и топотом копыт, пошла в атаку княжеская сотня. Еще пятьдесят седоков в волчьих шапках сидели на крупах коней. Русская дружина вклинилась в монгольский лагерь, как металл в незащищенную плоть. И начался кровавый пир. Те, что сидели на крупах, спрыгивали на землю, врывались в юрты и рубили спящих, всадники рубили и топтали копытами коней тех, кто ночевал под открытым небом. Смоленский тысяцкий гнал своего вороного прямо на большую белую юрту, до которой нужно было еще преодолеть расстояние в триста шагов.
Спустя несколько минут, после того, как ударом тарана была пробита брешь в монгольском забрале, другой смоленский отряд из пятидесяти человек, бесшумно, по-кошачьи приблизился к лагерю неприятеля в сотне шагов от основного направления удара.
Задача перед ними стояла очень непростая: уничтожение командиров, а по возможности самого Хайду. Отличить в темноте тысячника или представителя знати от рядового воина еще как-то можно, а вот разобраться где сотники, а где десятники уже намного сложнее. Отряд разделился на группы по пять человек, каждая группа заранее выбрала себе цель для атаки — юрты или бунчуки. Меркурий, посоветовавшись с Илхой, специально дал приказ малой дружине нападать с задержкой по времени относительно центрального удара, чтобы лагерь к этому времени был уже на ногах. Простые монгольские воины должны бросится в сечу - защищать начальников и их добро — а знать с личной охраной останется в стороне от мясорубки. Вот тогда появится шанс у людей в волчьих шапках. Мало кто из этого отряда надеялся этой ночью остаться в живых, но для того, чтобы выполнить приказ Меркурия, эти люди готовы были стать смертниками.
«Волки» молниеносно и бесшумно преодолев заграждение, обрушили боевые топоры на неприятельские головы. Сразу в десятке мест вспыхнули яростные рукопашные схватки: трещали кости, сокрушенные доспехи, отлетали с алыми фонтанами отрубленные руки, падали на землю поверженные тела. Монгольские десятники и сотники старались подороже отдать свои жизни. Тысячников плотным кольцом защищали нукеры в проверенной арабской броне. Никто не кричал, не звал на помощь, не посылал проклятья врагу. Слышны были только хрипы умирающих и стоны раненых. Воины леса и богатуры степи схлестнулись в смертельной схватке, и никто не хотел уступать ни пяди, и те и другие презирали смерть, каждый выполнял свою работу , к которой был приучен с ранней юности, блестяще и хладнокровно. И все же монголы не были готовы к внезапному нападению еще и в другой точке лагеря, поэтому несли большие потери.
Ожидание Меркурия не сбылись: белая юрта оказалась пуста. Рубанув с досады мечом воздух, воевода подбежал к коню и, уже запрыгивая в седло, увидел человека в синем атласном чапане. Тот находился примерно в пятидесяти шагах, окруженный плотным кольцом телохранителей. У Меркурия не возникло сомнений, что перед ним стоял сам монгольский военачальник. Но время было уже безвозвратно упущено: враг оправился от шока, еще минута и отряд смолян мог сам оказаться в ловушке. Командир кривичей рванул из-за пояса рог и дал короткий сигнал к отступлению. В это же самое мгновение монгольская стрела с чавкающим звуком впилась в кисть воеводы, пробила плоть насквозь и выбила рог, который, упав на землю, тут же был раздавлен копытом Черныша. Меркурий поморщился от боли, посмотрел с сожалением на то, что когда-то являлось предметом его гордости на протяжении двадцати лет проведенных на чужбине и дал шпоры вороному.
Черныш, вдыхая клубы молочного тумана, понес хозяина от стрел и сабель под защиту родного леса.