-Рассказывай, - велел Звягинцев с той неповторимой врачебной интонацией, которую сам Касимцев отточил до блеска и успешно применял до операции. Властность, уверенность в себе, вера в человеческие силы и скальпель, умеренная надежда на Бога – все это вселяло в пациента ощущение, что за его жизнь отвечает не такой же человек, а существо высшее, безгрешное, и потому не умеющее совершать ошибки. Подопечные переставали трястись от вида бестеневой лампы, едва заслышав голос Александра, и так же мгновенно успокаивались после операции, когда он входил в палату, собранный, улыбчивый:
-Так, где лучшая на свете брюшная полость? А прекрасно отремонтированный сердечный клапан? И печень, печень пусть подтянется поближе! Собрались? Вы у меня молодцы! Без моих рук, вряд ли бы справились, но постарались точно! Сейчас я вам всем назначу анализы, приведу красивую медсестру, а вечерком сыграем в шахматы! Куда я уйду? Домой? Ребята, мы ж сроднились, как я вас оставлю? – опытные руки хирурга во время этого бесконечного, годами отрепетированного трепа ощупывали, осматривали, проверяли, помечали в карте одни им понятные значки, а голос им помогал – уверенный, дружеский, теплый.
Александр Касимцев обожал своих пациентов и не делил их на перспективных и не слишком, одинаково заботясь до самой выписки о бабушке из дальнего поселка и о шишке из Министерства образования. Он твердо знал, что пациенту нужен тот, кто выведет его из состояния анабиоза после диагноза, расскажет о будущем и уверит, что болеть – это нормально.
Еще на втором курсе их декан, уважаемый профессор Филиппов вдалбливал в неподатливые студенческие головы старую как мир истину:
-Пациент пугается не столько того, что он заболел. Он переживает, что на свете он один такой, никогда до этого ни камней не было в почках, ни желчный не удаляли. Больной одинок в своем ужасе и болезни. Ваша задача – поддержать его. Максимально тактично и правдиво рассказать о том, как будет проходить операция и послеоперационный период, позаботиться, сопровождать в этом мире ужаса. Вы – нить Ариадны, и оборваться она не должна ни в коем случае.
Саша профессора обожал, боготворил и слова его запомнил на всю жизнь, стараясь облегчить жизнь пациента на столько, насколько он мог. В его отделении всегда были халаты, пижамы, хорошие подушки и одеяла, он следил, чтобы из окон не дуло, а сами стекла были чистыми. Не гнушался настоять на внеплановом субботнике, а после выбить премию для медсестер. Был крут, если нужно и беспощаден, но в отделение Касимцева стояла очередь из тех, кто мечтал у него работать.
Сейчас в голосе бывшего однокурсника он услышал свои же нотки и очень этого испугался. Но Звягинцев стоял на своем:
-Саша, говори, – и Александру не оставалось ничего другого, кроме как подчиниться.