Я полюбила школу, когда перешла во второй класс. В первом много болела и училась дома. Ближе к весне я начала учиться уже в школе, но друзей в тот период у меня было очень мало.
За одной партой со мной сидел мальчик, Миша Буслаев. В детстве он перенес полиомиелит, поэтому ходил с трудом. Наверное, я была единственной в классе, кто его жалел, потому что понимала его.
Когда мне было шесть лет, врач сказал, что у меня начал расти горб. Я в деталях помню этот разговор. Помню холодные пальцы хирурга у меня на позвоночнике и выпирающей левой лопатке. Помню, как он рассматривал снимок и шевелил губами, произнося какие-то медицинские термины. И никогда не забуду лицо мамы, которая выслушивала этот приговор. Оно было таким ошеломленным, что вызвало у меня ужас. Мама снова и снова спрашивала, что можно сделать, а доктор повторял, что ничего сделать нельзя. Она упрашивала его, как будто мое выздоровление зависело только от его желания. А он мотал головой из стороны в сторону. Под конец разговора он предложил сделать операцию, которая может помочь в пятидесяти процентах случаев. Остальные пятьдесят процентов – вероятность того, что я могу получить и более серьезные осложнения. Я не понимала, в чем дело, потому что чувствовала себя вполне нормально.
Потом начались наши с мамой хождения по врачам и целителям. Она не сдавалась и искала все новые варианты моего чудесного исцеления. Может быть, молилась Богу – не знаю.
Таких целителей было двое. Вначале был массажист, который заставлял меня висеть на лестнице и очень больно выкручивал позвонки. В свободное время этот «целитель» занимался плетением искусственных цветов для похорон и свадеб.
Мне стало хуже. Я отказывалась ходить на сеансы. Перелом произошел тогда, когда я увидела девочку тринадцати лет, у которой было два горба – на груди и на спине. Девочка была моего роста, и я спросила, почему она не растет. «Целитель» сказал, что ее рост забирает горб. И я, шестилетний ребенок, прозрела: поняла, что такой быть я не хочу.
А мама продолжала искать. И - нашла! В станице Динской Краснодарского края. Не целителя, а самого настоящего дипломированного врача, которому запретили лечить людей, так как во время войны, находясь на оккупированной территории, он лечил немецких солдат. Они тоже были для него больными людьми. Отсидев положенный ему срок в лагерях, старик лечил тех, кто к нему обращался, абсолютно бесплатно, только за помощь. Помню, что мой отец помогал ему строить сарай. Другие люди приносили, кто что мог.
У него были удивительные руки, которыми он чувствовал каждую косточку, каждый нерв. Он вправлял мне позвоночник. Было больно, но я терпела. Потом – долгая дорога домой. Я лежала на заднем сиденье машины. Отец, как мог, старался смягчить движение нашего грузного ЗИМа.
Врач велел лежать неподвижно на твердой поверхности. Я лежала и мечтала, что смогу когда-нибудь бегать. Это продолжалось полгода. Мои ровесники ходили в школу, а ко мне учительница, Елизавета Ивановна Меньшикова, приходила на дом. Маленького роста, тонкая и подвижная, она выглядела намного моложе своих шестидесяти лет.
После Нового года пришлось столкнуться с одноклассниками. Одноклассники не были плохими детьми, нет. Они просто настороженно относились к чужакам, а, тем более, больным. Елизавета Ивановна всех строго предупредила, чтобы меня никто не толкал.
А Миша меня сразу принял. Имея ограниченные возможности в движении, он старался не доставлять неудобств мне. Он не делил парту, не отталкивал мой локоть, когда я увлекалась рисованием, не смеялся надо мной, когда я на уроках делала ошибки, по мере сил подсказывал то, что я не понимала или не выучила.
Эта деликатность мной не была оценена, потому что я считала ее вполне нормальной. Но он был хорошим и очень умным, и я удовольствием с ним общалась.
Елизавета Ивановна, как мне казалось, относилась ко мне слишком строго. Мне не сходили с рук малейшие ошибки, за которые она никогда не ругала других детей. Когда она зачитывала оценки по диктантам, то вызывала меня к доске и перед всем классом отчитывала за каждый промах, независимо от оценки. Я очень сильно переживала, не понимая, чем вызвано такое плохое отношение. Пожаловаться маме мне в голову не пришло, поэтому я решила выяснить отношения сама. Однажды, после уроков я подошла к ней и спросила, почему она меня ругает за ошибки, которые делают и другие. В ответ услышала:
- Им можно ошибаться, а тебе – нет! Сколько я с тобой занималась?
Мне было стыдно перед всеми, но не перед Мишей, потому что он делал вид, что ничего особенного не происходит.
23 февраля девочки поздравили мальчиков. Я подарила Мише книжку с картинками, что-то историческое. Он вежливо поблагодарил. Мне было приятно.
Наша дружба расстроилась 8 марта. Учительница выстроила у доски всех девочек, а мальчики дарили им подарки. Я ждала дольше всех, потому что Миша пришел последним.
Ему было трудно, но он поднялся, опираясь руками на парту, потом достал из портфеля букетик нарциссов и книжку и пошел ко мне. Он шел, хромая, и весь класс смотрел на нас. Миша старался идти ровно, поднимал плечи, как будто хотел взлететь. А я видела лица одноклассников, на которых было написано отвращение перед калеками: мной и моим соседом по парте.
Я стала его избегать. Может быть, хотела отстраниться, доказать, что я – нормальная, но это было невозможно. Какой можно считать девочку, которая не может ходить на уроки физкультуры, дежурить в классе, участвовать в сборе макулатуры и других школьных делах?
Со второго класса Елизавета Ивановна перестала меня ругать, потому что я старалась не делать ошибки в диктантах. Мишу пересадили на последнюю парту, где он очень тихо сидел, никому не мешая. В третьем классе он исчез. Нам сказали, что он будет учиться дома. Все ему завидовали, но только одна я понимала, что это означает.
После уроков я упрямо лежала на жестких досках. Четыре года болезненных массажей и осторожных движений – и мы выиграли! Процесс был остановлен, спина выровнялась. У меня появилось много подруг, с некоторыми я дружна до сих пор.
Спасибо, что дочитали статью до конца!