Родившись на мелководье,
он жил, баюкаясь приливами-отливами,
в уюте прогретого солнцем маленького мирка,
затканного причудливым переплетением водорослей
и наполненного обычными заботами о пище и продолжении рода.
Защитная окраска,
колючие костные щитки
и лентообразные кожные выросты вдоль тельца
делали его незаметным среди морских растений
и недоступным для хищников.
Неуязвимый и благодушный,
целыми днями предавался он чревоугодию:
дул щечки, создавая вакуум
и втягивая длинным трубчатым носом
планктон и прочую мелюзгу.
И плавать особой нужды не было.
А зачем, когда есть пара выпуклых глаз,
которые независимо друг от друга
поворачиваются на триста градусов в любую сторону,
высматривая добычу...
Так и висел он в воде
поплавочком,
наглядно доказывая,
что бытие определяет не только сознание,
но и трансформирует плоть…
Ради сытой и теплой жизни
основательнице его рода, рыбе-игле,
пришлось изрядно пригнуться и поменять ватерлинию -
воздушный пузырь из горизонтали перешел в вертикаль
и своей большей половиной врос в голову…
Вот и спи или не спи себе,
вечно стоя, как старый коняга.
Хотя нет,
бывали редкие дни,
когда прилечь получалось…
Третий год обитал в этой уютной лагуне
странный жеребчик,
похожий на фигурку шахматного конька -
крупный, красивый, желанный для каждой «кобылки»,
но верный своей первой и единственной.
В положенный срок
слышал он от подруги
призывное щелканье:
«Потанцуем?»
И они, как пара застоявшихся рысаков,
пускались в галоп,
и трое суток без устали сплетали и расплетали
свои чуткие хвостики-щупальца,
все ускоряя и ускоряя темп.
На пике страсти она шептала:
«Держи карман шире!»
И он не ломался,
и не бил капризно по воде хвостом,
а лишь крепче обвивал им побег старой доброй ламинарии,
менял окраску в тон любимой
и радушно распахивал ей навстречу
разбухший от возбуждения мешочек на животе.
В нее-то «кобылка»
и выметывала
из длинного яйцеклада
сотни икринок…
А потом две недели томительных ожиданий
и вкусовых перемираний беременности,
когда и пахнет не тем,
и хочется чего-то особенного,
и плачется без видимой причины, и всех жаль…
Чувствуя приближение нереста,
раздобревший морской конек
отплывал в укромное местечко,
снова цеплялся за водяной стебель,
и приходили схватки, и потуги…
Двое суток, извиваясь от боли,
он проклинал свою бедную долю самца
и давал себе слово
больше никогда не верить самкам
и не вестись на их посулы...
И ревновал, думая о том,
что, может быть, в это самое время,
когда он корчится в муках,
его благоверная обхаживает другого,
такого же доверчивого лошару.
А сколько по миру,
быть может,
плавает ее внебрачных «жеребяток»,
а он-то, он…
только ей… и только с ней…
И приходила самая последняя потуга,
когда тело рвалось от боли,
и хотелось кричать о том,
чтобы добили,
как добивают загнанных лошадей…
Брюшная сумка... раскрывалась,
и новорожденные десятками появлялись на свет…
Отмучившись,
опроставшийся отец опускался на самое дно
и долго лежал в изнеможении горизонтально -
так, словно из него выпустили весь воздух…
Но заживали раны,
выравнивалась ватерлиния,
забывалась боль,
и любимая была снова рядом…
А дети, подхваченные приливом,
были уже далеко,
но волноваться за них нужды не было –
жизнеспособные и вполне самостоятельные,
они были готовы встретиться с большим миром
для того чтобы в конце концов обрести малый…
07.10.2013