Вообще, Кусково богато прудами, каналами, каскадами и речками. Кроме озера, о котором мы уже говорили, есть другое, не столь обширное. Из него с шумом и быстротой вытекает речка, и извиваясь и разделяясь, образует несколько островов. На одном из них рыбачий домик предлагает вам для забавы сети и уды; тут развешен невод, связанный из травы и выписанный из Парижа.
Здесь от зноя палящего
Тень ветель прохладная,
Вод с роскошною свежестью,
Предлагают убежище.
И на береге скатистом
Рыболов недвижим сидит,
Молча с удой дрожащею,
И следит ее взорами.
Наклонился он на воды,
Глаз недвижный зрит весело
Поплавок утопающий
И прут длинный погнувшийся.
Ах! кто сей, неопасливый,
Неразумный сей житель вод,
На крючке повис гибельном?
То карась ли серебряный,
Или карп позолоченный,
Или лещ с красной жаброю,
Или угорь извивистый,
Или щука отважная,
Робким рыбам ужасная?
На другом острове Китайская беседка, осенённая высокими кедрами. Через рукава речки перегибаются смелые мосты с позолоченными решётками и резными перилами. Один из них ведет в глубину рощи - к так называемому убежищу Философов, где белый куст корольков на камине, достоин, чтобы посетитель взглянул на него. Другой прилегает к густому лесу.
Вот сумрачный вертеп: он тайн души хранитель
Прохлады и любви и тишины обитель.
Окаменелостей чудесный ряд,
Улиток, раковин, кораллов,
И разноцветный блеск кристаллов
Наш ослепляют взгляд.
В самом деле, войдя в пещеру, убранную мадрепорами, кристаллами и редкими камнями, воображаешь быть в гостях у Феи Морганы, или на острове Антипарос. В сей пещере лежит лев, покоящийся на лаврах, с надписью: Non eufius seel indomitus. Вокруг пещеры, как сладкая музыка, журчат невидимые ключи живой воды, под землей проведенные. Здесь же хранится огромная, каменная плита с окаменелыми морскими раковинами, найденная на дачах села Кускова. Другая пещера унизана разнообразными раковинами, красными и белыми корольками.
Ровный, как разостланная на столе скатерть, луг, переливающийся от солнечных лучей, как тёмно-зелёный бархат, показался нам еще мягче, еще нежнее, еще муравчатее, по выходе из холодных пещер, ослепляющих зрение.
Сколько славных и горестных воспоминаний в портретной галерее. Царей и Цариц Европы, современников Екатерины Великой! Они изображены во весь рост, и от того* кажутся, как будто живые, как будто глядят на входящих посетителей. Вот Фридрих Великий! Вот Иосиф II, благонамеренный, но нетерпеливый: он все начал и ничего не кончил; все насадил, но ничего не укоренил; все переменил, но не улучшил в разноверных, разнонародных и разнохарактерных своих владениях. Вот Христиан VII!
*Перед сим Монархом Вольтер бросился на колени и именем человеческого рода благодарил его за уважение к правам и достоинству человека.
Это не портреты обыкновенных частных людей, на которые глядим мы равнодушно: это величественные Образы смертных бессмертных. Первое чувство при виде их — благоговение; второе, горесть об их потере, горесть, тихо переходящая в сладостную задумчивость. И эти движения сердца не имели ничего общего с корыстью и тщеславием, обожающими могущество; они были - должной данью чистейшей благодарности. Эти владыки благодетели оставили своим преемникам великое имя, великий пример и великие уроки!
Я отворотился от развратного вольнодумца, регента Франции: он погубил ее! взглянул с негодованием на холодного себялюбца Людовика XV, и с тихой грустью остановился, перед портретами Царственных мучеников, Людовика XVI и Марии Антуанетты. Мне казалось, что передо мною окровавленная тень Царя говорит ослеплённому народу:
Что дети, что народ мои славный,
Что вам такое сделал я?
Вы скипетр вручили мне державный;
Чем посрамилась власть моя?
Вы имя мне благого дали:
Вы благости мои вкушали.
Желали вы иметь свободу,
Чтобы законы написать;
Я отдал все права народу
И всю мою вам Царску власть.
Желали, чтоб я сняв корону,
Со всеми вами равен был?
Ни слез не испустив, ни стону,
Я с вами гражданином слыл.
Желали вы, чтоб я судился:
И я пред вами прав явился.
В соседней комнате мы поклонились усердным слугам Отечества и Петра Великого на гражданском поприще: вот Остерман, Шафиров, Писарев, Ромодановский.
- И ты, друг правды, Долгоруков!
Вот его храбрые сослуживцы, его товарищи под Лесным, под Прутом, под Дербентом!
Хвала вам, славные сподвижники Петровы,
Блестящий Меншиков, великостью заслуг
Пробивший путь к честям и славе, Царский друг,
Сын избалованный фортуны и победы.
Вождь Шереметев — страж отчизны крепкий был:
Он в Астрахани бунт опасный усмирил;
Под Нарвой, под Лесным, под Ригой, под Полтавой
Покрылся вечною, невянущею славой.
Голицын осветил пожарами Стокгольм —
И в сердце Швеции бросая мстящий гром,
Смирял вельмож ея и гордую Царицу
И миротворную ей простирал десницу.
Грустно расстались мы со славными монархами европейскими и с боярами русскими, приготовившими блестящий век Екатерины и Александра. Мимоходом заглядывали в пустые летом оранжереи, в Индийской пагоде, в Лабиринте, в Бельведер, имеющим вид башни; с верхней площадки которого видны все окрестности, любовались мы очаровательными видами вокруг Кускова.
Прекрасные картины! перед глазами готические церкви с высокими колокольнями, загородные домы, деревни, большая дорога, рощи, луга, пруды, реки, поля, стада, пестрились в неизмеримой дали, и пылающее солнце, как торжествователь, сходило с небес голубых и безоблачных. Душа не вмещала всех теснившихся в ней впечатлений; взор скользил с предмета на предмет, с картины на картину, и язык не находил слов для изъяснения всего великолепия, разнообразия и прелести природы.
Все прекрасно, удивительно, богато; но, признаюсь, утомляет душу. Наконец,
Мы вырвались из пышных тех садов,
Где равнодушное искусство,
К природе заглуша врожденное в нас чувство,
Верхи кустов, сучки дерев
Безжалостно срубает;
Где нет свободы для ручьёв,
Где цветнику цветник, храм храму отвечает;
Где против луга луг и против леса лес,
Где места нет надежде:
Глаз все угадывает прежде,
И жадный все обнять,
В одно мгновенье
Успел все видеть, все узнать,
И все исчерпать наслажденье.
Мы вскричали от радости, когда вошли под дремлющие сени английского сада, ступили на узорчатые ковры лужаек, увидели своенравную речку, текущую по своей прихоти между независимыми деревьями, беспечно разметавшими густые ветви свои.
Здесь листом шевелит свободный ветерок,
Сверкает и гремит по камешкам поток.
Опутан корнями, плющом и повиликой,
Он освежает лес сей дикой.
Вот здесь тропинки разошлись,
Вот перепутались, и вот опять слились,
Везде вид резвости, небрежности, свободы:
Искусство здесь в подданстве у Природы.
отсель: https://www.librapress.ru/2018/05/Aleksandr-Voejkov-Progulka-v-Kuskove.html