- Ну как, Евгений, написали православный рассказ? Давайте (сядем) на веранде, весна всё-таки.
- Отец Юрий, у меня пока только идея. Хочу описать один скандал на работе.
- !?
- Я понимаю, что задание было - христианский рассказ...
- Христианский и православный - не одно и то же!
- Да, понимаю, но я - в широком смысле. В общем, один парень, менеджер Иван устроил истерику. Так-то, Иван аккуратный и вежливый молодой человек в очёчках. (Да, уберу про очёчки, и правда, ёрничество получается.) Но на этой офисной вечеринке Ивана, как прорвало. Хоть он и видел смущённые взгляды коллег, внимательный взгляд старшего менеджера - он не мог остановиться. В результате, все в фирме поменяли свое мнение об Иване, каждый по-своему.
Начиналось вечеринка обычно - праздновали день рождения - девушки красиво раскладывали принесённую именинником колбасу, сам именинник, добродушный толстый маркетолог, упрекал по телефону тех, кто заработался и опаздывал. Собрался весь департамент продаж, пришел айтишник в майке с зашифрованным словом «fuck», пришел старенький главбух Кирилл Федорович, со своей седой бородкой и своим набором историй, которые он смешно рассказывал. (Он немного на вас, отец Юрий, похож. Только по внешности, конечно.)
Всё пошло не так, когда заспорили о философии. Иван, оказалось, имел свое мнение о Канте. (Согласен, что не стоит детализировать. Иван материалист, это будет неинтересно). С Канта перешли на Ленина. Спор разгорался. Тут начальник Ивана, мужчина огромного роста, обычно говоривший тихим голосом, перебив Ивана, тихо, но категорично, заявил, что Ленин это уже политика, а спорить о политике неприлично. И начальник демонстративно обратился к Кириллу Федоровичу с вопросом про домашнее вино. Иван обиженно замолчал и в светском разговоре не участвовал.
Тему о вине Кирилл Фёдорович поддержал охотно. Он много знал о винах, также, он не упускал блеснуть о шотландском виски, бельгийском пиве, немецких автомобилях и подобных предметах. Что касается своих смешных историй (например, как он в 90-е ходил в стриптиз в Вологде) их Кирилл Фёдорович рассказывал с уморительной невозмутимостью – исключая те места, где он для смеха, передразнивая кого-то, растягивал слова и мило шепелявил. Но, если разговор заходил о приготовлении вина или сортах бельгийского пива, он становился точен и грустен, как бы отделяя свои знания об этом предмете от неуместной ироничности.
Приличный разговор катился от вина к бессмысленности ношения масок, затем к глупости отечественных сериалов, затем к смешной стороне пластической хирургии.
Как потом некоторые вспоминали, всё это время Иван молчал и мрачнел. (Видно, сильно обиделся.) Так бы он мог благополучно промолчать до конца вечеринки, но надо же было тут затронуть искусство. Начальник Ивана презрительно отозвался об алтаре нового кафедрального собора, назвал его пошлостью, которая нравится разве только «народу». Кирилл Фёдорович согласился. Но оказалось, что у Ивана и тут есть свое мнение, ему алтарь, как раз, очень нравился. (Я и не знал, что он в храмах бывает. Самому мне этот глянцевый золотой Христос не нравится.) С вызовом, хоть и не смотря на начальника, Иван зло проговорил что-то навроде, что, может, «народу» как раз и не нравится. (Я тут хочу подчеркнуть, что, кажется, оба эти спорщика про красоту алтаря считали народ бранным словом.) Тут все мы поняли, что Иван в шаге от перехода на личности и его надо спасать.
Первая нашлась Надежда Рудольфовна из бухгалтерии – про нее и Кирилла Федоровича говорили всякое (хорошо, этот скабрезный намек уберу) – эта крупная добрая женщина вышла в центр комнаты, встала перед именинником и произнесла неожиданно большой тост. Толстяк растроганно высморкался, все заулыбались. И только Иван не переключился в мирное русло и был явно готов продолжить спор с начальником.
Вторым, спасти Ивана от него самого, взялся айтишник. Не дав Ивану наговорить новых дерзостей, он, уводя от темы алтаря, начал рассказывать про какой-то собор, построенный во времена Возрождения.
И надо же ему было назвать Возрождение великой эпохой рассвета цивилизации. (А разве нет?!) Но Иван и здесь полез спорить. Как Чацкий, он не мог утолить жажду спора. Не дав айтишнику увести разговор в охлаждающий экскурс о старинной архитектуре, Иван стал зло спорить с ним, говоря, что никакое возрождение не великое, потому что при нем больше всего сожгли ведьм. (Лишь бы поспорить!) Самолюбивый айтишник увлекся спором, он оказался изворотливее и Иван вконец рассвирепел, не соблюдая приличий, грубым гортанным голосом выкрикивал беспомощное, обиженно детское: «Я лучше тебя знаю».
В этом состоянии он даже не попрощался с уходящим недовольным начальником, за которым ушли и Кирилл Федорович с Надеждой Рудольфовной.
Наступило неловкое молчание. Обычно стеснительная стажерка Юля, которой Иван нравился, не придумав, как по-другому отвлечь его, спросила Ивана о работе. Иван только зло промолчал и делано улыбнулся.
Добродушный именинник решил положить конец непонятному напряжению: «Друзья, - начал он, повернувшись с улыбкой к Ивану. – Хочу напомнить, для чего мы…»
И вот тут, почему-то в этот самый момент, Иван окончательно сорвался: он вдруг трахнул кулаком по столу, задев пластиковую тарелку с оливками, и прокричал грубым осипшим голосом: «Не могу!». Он стал расхаживать туда-сюда в маленьком свободном от людей пространстве перед торцом стола и выкрикивать замолчавшим коллегам: "Не могу! Не понимаю! Как вы могли терпеть это! О чём мы говорили?! О масках, о вине, о каких-то пустяках!». «Не могу! – опять прорычал Иван. - Ведь проходит время нашей жизни!" и так далее, бессвязно и непонятно к чему. Выговорившись, Иван схватил одежду и, не глядя ни на кого, попрощался и почти выбежал в дверь. Часа через два от него пришли смски с извинениями. Остыл, наконец. Да, я не спорю, может, разговоры были не самые интересные, но ничего необычного в них не было. Не понимаю, чего он завелся.
- И какая мораль вашего рассказа?
- Очевидно, как самолюбие терзает людей.
- Мне кажется, всё не совсем так.