Какие линии чертил фатум в книге жизни одного из главных оплотов русской литературы?
Часть VI--вернуть все, 1854-1858 годы
23 января 1854 года острожный кузнец расковал десятифунтовые кандалы на Достоевском и Дурове, товарище Федор Михайловича по несчастью и каторге. 4 года страшной Омской каторги, которая на многих оставила свой след (кто-то становился пожизненным инвалидом, некоторые повреждались рассудком или, что называется, теряли себя) подошли к концу. Перед тем, как покинуть острог, Фёдор Михайлович обошёл каторжных, которым ещё предстояло томиться в этих стенах, многим пожал на прощание руку. По-разному он потом вспоминал этот день. Но вспоминал и то, что наряду с теми, кто отводил глаза едва ли не с ненавистью (ведь бывший барин, их временный товарищ по несчастью , уходил опять к «своим», в барскую жизнь), были и те, кто касался его руки с искренним тёплом (от человека к человеку шел какой-то заряд то ли тепла, то ли душевного участия).
Впереди предстояла не райская жизнь, а тяжкая солдатчина на неопределённый срок (хотя надежда на помилование все-таки была). В казарме Семипалатинска, куда после долгой тряски в пути прибыл Достоевский, солдаты спали вповалку на нарах, по полу бегали огромные крысы, а местный фельдфебель знал, что с бывшего каторжного надо глаз не спускать. Но совсем тяжкая жизнь продлилась всего пару-тройку месяцев, дальше стараниями друзей, соболезнующих и старающихся облегчить ему жизнь, положение его облегчилось.
Дело в том, что когда он был на каторге, у него вдруг явились сочувствующие и заботящиеся о нем, в его тяжкой, скорее чудовищной, чем чудесной судьбе. До этого же их было – на пальцах одной руки пересчитать - брат Михаил, немного доктор Яновский , немного Майков, немного Плещеев, немного Спешнев (но это вообще отдельный разговор).
Жена декабриста Фонвизина Наталья Дмитриевна, сильно помогавшая им ещё на пересылке в Тобольске, не оставила Достоевского и Дурова и тогда, когда они отбывали срок на Омской каторге - она хлопотала, просила коменданта крепости Граве, тюремного доктора Троицкого…. И какое-то облегчение режима каторжные все-таки получали. Даже в позднейших воспоминаниях Достоевского смутно упоминалось, что были и не гасли искры сочувствия к нему - и у коменданта крепости и у тюремного доктора (во всяком случае в лазарете он потихоньку читал полностью запрещённые ему книги и делал беглые тайные заметки для будущих «Записок из мертвого дома»). Хлопотали о нем и Фонвизина и комендант Граве, и доктор Троицкий и когда его перевели рядовым в Семипалатинск. И уже через несколько месяцев - в мае 1854 года - ему разрешили жить не в казарме, а отдельно, снимая комнату в какой-то избе и ежедневно или несколько дней неделю приходя на строевые занятия. Это было огромное облегчение.
Да и в казарму после острога он попал не сразу. Месяц после каторги он провёл в тёплом семейным доме Ивановых в Омске. Иванов был зятем декабриста Анненкова и бывшим сокурсником Достоевского по Инженерному Училищу в Петербурге. Узнав о беде Фёдор Михайловича, он проникся к нему сочувствием и живя в Омске постарался, насколько возможно, облегчить ему положение.
Иванов мне «как брат родной», писал Достоевский брату Михаилу в то же время, то есть когда жил у Константина Иванова и его жены Ольги между каторгой и казармой. Главное - что было кому писать, и от кого ждать ответа, пусть и нерегулярного. Письма их Средней России в Сибирь шли по несколько недель,
После выхода Фёдора с каторги эпистолярно откликнулись почти все из братьев и сестёр. Брат Михаил, к тому времени ставший совладельцем табачной фабрики и живущий благополучно со своим большим семейством, начал, как и в долгие годы до-каторжной жизни, помогать Фёдору деньгами, посылками (полный ящик книг, в соответствии с длинным присланным Федором списком, он послал ему в первые же месяцы после выхода того на волю, но все они пропали на почте) и добрыми советами – иногда даже настойчивыми и прямыми, несмотря на давно известный странный характер брата.
Остальные братья и сестры тоже писали и слали добрые пожелания, хотя многим несладко пришлось из-за наличия каторжанина в близкой родне.
Благодаря хлопотам старшего брата Михаила в жизни Достоевского появился и человек, сыгравший совсем уже неожиданную при создавшихся обстоятельствах роль - доброго ангела. Да еще на протяжении всего времени пребывания Федор Михайловича в Семипалатинске.
Барону Врангелю шел тогда всего 22 год. И судьба сталкивала их с Федором Достоевским при совершенно экстремальных ситуациях. 22 декабря 1949 года шестнадцатилетнему лицеисту Александру Врангелю довелось присутствовать при казни петрашевцев, в конце концов так и не состоявшейся. Один из его дядей был аудитором военного суда, который судил петрашевцев (впоследствии он же стал комендантом Петропавловской крепости) и рассказывал в семье о ходе дела. Другой дядя, офицер конного полка, должен был присутствовать со соей ротой на казни петрашевцев. Он согласился взять с собой племянника, очень горевавшего, что смерть ждет одного из его любимых авторов, написавшего "Бедных людей" и "Неточку Незванову". Ужасная сцена казни произвела на юного чувствительного и великодушного лицеиста неизгладимое впечатление. Когда все закончилось и осужденных все-таки в самом конце помиловали, он, дрожа от волнения и жалости, поспешил домой.
Спустя четыре с небольшим года Александр Врангель был назначен прокурором в только что образованную Семипалатинскую область, куда в начале марта 1854 года был зачислен в 7-ой Сибирский Линейный батальон рядовой Федор Достоевский, только что отбывший каторжный срок. Михаил Достоевский попросил молодого прокурора передать брату письмо и деньги. Тот согласился.
О первой встрече Врангеля и Достоевского сохранились воспоминания с обоих сторон. Врангелю казалось, что он знает Достоевского с давних пор, он с нетерпением ожидал встречи с бывшим писателем, бывшим каторжником, а ныне рядовым. Коренастый среднего роста солдат в мешковатой форме показался ему чем-то похожим на ремесленника или мещанина, с нездоровым цветом лица и кожей, изрытой морщинами. Слезы выступили на глазах у Достоевского, когда он начал читать письмо от брата, и Врангель, глядя на его измученное лицо, тоже почему-то не удержался от слез и обнял бывшего "государственного преступника". С этого момента и началась дружба длиною во много лет.
Прибытие Врангеля в Семипалатинск и дружба с ним очень сильно скрасили жизнь Федора Михайловича. Бывшего ссыльного стали принимать в домах всех именитых граждан Семипалатинска, Врангель лично познакомил его с военным губернатором, его довольно скоро произвели в унтер-офицеры и стали меньше донимать по службе, а на лето Врангель снял возле пыльного и ветреного Семипалатинска тенистую дачу с огромным садом, где разводили редкие цветы. На дачу он пригласил пожить Федор Михайловича, который часто поливал цветы и читал вслух, особенно стихи Пушкина. Но все более грустил, потому, что переживал первую в своей жизни любовную драма.
Первая любовь постигла его в неполных тридцать три года и оказалась, как и следовало бы ожидать для человека с такой судьбой, и сумеречной, и несчастливой, и слишком экзальтированной. Но, однако, увела его жизнь далеко от кошмара каторги, грубости быта в казарме и избе, которую он снимал в Семипалатинске. А еще - от тех несчастных, преимущественно уличных, женщин, к услугам которых он прибегал, не имея до каторги ни малейших навыков обхождения с женщинами своего круга, никаких манер и хоть какой-то "развязности" (в женском присутствии он как-то терялся и едва ли не "коченел"). Смехотворную влюбленность в Панаеву, не отвечавшую ему ни малейшей привязанностью и сделавшую его "притчей во языцех" в некрасовском кружке, можно было сбросить со счетов.
Марья Дмитриевна Исаева к моменту первой встречи с Достоевским была 29 летняя худенькая , экзальтированная и "довольно красивая", как описывают ее, блондинка, очень начитанная и впечатлительная. Она была замужем за недавно потерявшим работу семипалатинским чиновником, который давно уже начал регулярно уходить в запой и фраппировать местное общество. После многих пьяных выходок семипалатинцы перестали принимать мужа и сильно сократили визиты к жене. Марья Дмитриевна сидела без денег, воспитывала семилетнего сына, сносила пьяные выходки мужа и пренебрежение общества, однако сохраняла флер обаяния, образованности и манер, так как происходила из хорошей семьи, отцом ее был астраханский полковник Констант, родом из французских дворян, бежавших в диковатую Россию от Революции. Что сподвигло ее оставить обеспеченный отцовский дом и выйти замуж за человека без состояния и особых надежд на будущее? - вероятно, влюбленность, Исаев был очень недурен собой, особенно до того момента, пока не начал спиваться. Но к моменту встречи с Достоевским влюбленность и привязанность уже прошла, уступив место разочарованию, сетованиям на судьбу, истерическим срывам и желанию найти сочувствие.
Достоевский просиживал у них часами, то молча, то, вдруг зажегшись, произнося целые тирады, был безумно благодарен любому доброму слову и участливому взгляду, внимал рассказам о ее несчастьях, понимал все ее обиды. "Я почти не выходил из их дома. Что за счастливые вечера проводил я в ее обществе! Я редко встречал такую женщину" - писал он брату спустя два года после знакомства.
Спустя полгода после знакомства Марья Дмитриевна ответила на его чувства.
По поводу того, испытывала ли Марья Дмитриевна к Достоевскому ответное чувство, мнения биографов и участников истории разнятся. Фёдор Михайлович до последнего был уверен (или утверждал), что ему все-таки платили взаимностью. Его друг барон Врангель полагал, что это был скорее жест отчаяния или протеста против условий жизни, сильное чувство Достоевского Марье Дмитриевне просто импонировало и по-своему льстило. Дочь Достоевского Любовь, много лет спустя взявшись комментировать давнюю историю, излила на первую жену отца поток упреков, обвинив ее в корысти, стремлении устроиться за его счёт и пристроить сына. Хотя какую корысть можно было извлечь из полного лишенца, вначале рядового, затем нижайшего офицерского чина, без собственных средств, наследства и лишенного всех сословных привилегий? Разве что какие-то связи ( все тот же барон Врангель, друг и по совместительству местный прокурор, литераторы в Петербурге, брат – владелец табачной фабрики), но все это так смутно и неопределенно – надеяться на чужую милость…
Как бы там ни было, но в Семипалатинске зимой-весной 1855 года разгорелись нешуточные страсти, Федор Михайлович был страстно влюблен как герои Пушкина, Байрона, немецких романтиков... впервые много раз перечитанное как будто воплощалось в жизнь. Но в мае мужу Марьи Дмитриевны досталось место в далеком Кузнецке, семья, распродавая все и занимая на переезд, в конце мая съезжала из Семипалатинска. Достоевский рыдал в подушку и в отчаянии смотрел на клумбы на даче Врангеля, не видя ничего перед собой. Как одержимый ждал писем из Кузнецка. Все для того, чтобы спустя два с половиной месяца узнать, что его любимая овдовела и осталась в большой бедности и неопределенности - как ей жить дальше в совсем чужом городе и без средств.
Дальше на несколько лет начались сплошные переживания, страдания, метания и много отчаянных хлопот, увенчавшихся успехом в том, чтобы жениться в конце концов на Марье Дмитриевне, вернуться в литературу и начать ею как-то зарабатывать себе на жизнь, чтобы поддерживать близкую ему женщину. Да - и вернуть себе хоть что-то из казалось бы очень надолго потерянного статуса удалось. Не удалось только стать счастливым, сделать счастливым жену и создать семью по-человечески. Но старания его, как и страсти, были совсем нешуточны. «Я погибну, если потеряю своего ангела: или с ума сойду, или в Иртыш!» - пишет он Врангелю в марте 1856 года.
Марья Дмитриевна мечется, не зная, что делать и как позаботиться о себе и сыне. То она собирается выйти (в отдаленной перспективе) замуж за немолодого положительного обеспеченного человека, вроде бы в Кузнецке такой нашелся. То влюбилась в миловидного молодого учителя начальных классов Вергунова, купеческого сына без малейших надежд на улучшение положения. Какие-то деньги ей присылал отец из далекой Астрахани, но ехать к нему без средств нездоровой через всю России она не решалась. Федор Михайлович занимал деньги у кого мог, слезно просил о помощи и брата Михаила и Врангеля и оставшихся от старых времен знакомых. Просил хлопотать за него о возврате права на писательство, прав на отнятое дворянство, прав на офицерский чин, в далекой перспективе - возможности уехать из Сибири. Одно за другим летели письма из находящегося на краю света Семипалатинска в Петербург к генералу Тотлебену (старому знакомому по Инженерному училищу еще), к Врангелю и его родственникам, к сановникам, знакомым, родным.
Постепенно впереди стали обозначаться просветы. 1 октября 1856 года он был произведен в прапорщики, самый низший, но уже офицерский чин. Возможно, под впечатлением от этого Марья Дмитриевна, уже разочаровавшаяся в своем учителем и успевшая эпистолярно повздорить с сестрой, соглашается все-таки выйти за него замуж, когда он во второй раз тайком от начальства на несколько дней приезжает к ней в Кузнецк (всего-то за два приезда 7 дней вместе - вот и все, что отмерила ему судьба за полтора года их разлуки).
6-го февраля 1857 года Достоевский с Марьей Дмитриевной венчаются в Кузнецке. Он набрал в долг денег, оплатил свадьбу, снял, наконец, квартиру в Семипалатинске (первое свое человеческое жилье за без малого восемь лет). Невеста была еще хороша и красиво наряжена, вспоминали потом знакомые в Кузнецке. Но совсем уж неожиданно получил он сразу же еще один удар от судьбы.
Едва ли не в первую брачную ночь в Барнауле, где они остановились у знакомого Достоевского, оставшегося у него с петербургских времен, известного в будущем географа, ботаника и путешественника, Семенова-Тян-Шанского (впервые описавшего все в том же 1857 году знаменитые горы и потом получившего фамилию в их честь - до этого был просто Семенов), с Федор Михайлович случился настоящий эпилептический припадок. Припадок этот насмерть перепугал и вверг в отчаяние его жену. С застывшим лицом и диким стоном Достоевский упал на пол в конвульсиях и надолго лишился сознания. Вызванный вскоре доктор диагносцировал эпилепсию совершенно определенно, да еще и заявил, что она может привести к смерти.
Сильные припадки, иногда с пеной у рта, после которых он должен был лежать пластом несколько часов, случались у Достоевского до этого нередко . О чем то в этом роде упоминал в своих воспоминаниях его старый (и пожизненный) знакомый доктор Яновский. Иногда они как будто случались и до каторги в Петербурге, но врач диагноза «эпилепсия» все таки не ставил. А в Петропавловской крепости и на Омской каторге было вообще не до диагнозов. Хотя в первый год на каторге они и стали случаться часто, с пугающей регулярностью: когда раз в несколько месяцев, а когда и в месяц. По выходе из каторги и приезде в Семипалатинск припадки стали реже, раз в 2-3 месяца, так писал сам Достоевский в письмах брату. Чаще всего бывали они с ним после сильного напряжения - иногда физического, чаще нервного. Но Фёдор Михайлович всегда и говорил, и писал, что у него «похоже на падучую, но все же не падучая» и, отлежавшись некоторое время после припадка, начинал жить по-прежнему, а что ему было делать?
Но теперь все слова - и эпилепсия и падучая - были врачами произнесены. Мария Дмитриевна была в ужасе, Фёдор Михайлович крайне подавлен (если не сказать, что полу-раздавлен). В Семипалатинск после «свадебной поездки» оба прибыли потерянные и угрюмые.
Брачная жизнь оказалась совсем не то, что в страстных мечтах, да и даже героев «Бедных людей» они уже много меньше напоминали. А до этого Достоевский был все -таки похож: он просил у Врангеля о месте для Вергунова (хоть и соперник), устраивал сына Исаевых в кадетский корпус, ещё не женясь на Марии Дмитриевне, стиснув зубы говорил все-таки, что ее счастье ему дороже , когда она ему в очередной раз отказывала.
Супружеская (в смысле интимная) жизнь тоже, по многочисленным уверениям биографов, не залаживалась. Марья Дмитриевна была нервна, порой истерична, пуглива и холодна. Странная страстность мужа, да ещё и совсем неопытного в свои 35 лет, ее скорее пугала и она ее часто отталкивала. Фёдор Михайлович, однако, не совсем пал духом и стал относиться к ней с большой жалостью, как к ребёнку. Чем-то она ему и рано умершую от чахотки мать напоминала.
Жену и пасынка надо было кормить, за квартиру платить, большие (по его тогдашним меркам) деньги, взятые на свадьбу и обустройство в долг, отдавать. Писательство и возвращение в мир литературы становится для него единственным путём и поправить дела, и долги заплатить, и жену обеспечить, и в то же время почувствовать себя человеком , опять окунуться в стихию литературы , так манившую его еще с юности.
Возможность не просто браться за перо (и писать в стол), но и публиковаться, зарабатывать себе на жизнь, представилась уже скоро. В апреле 1857 года Высочайшим Указом ему было возвращено право публиковаться и потомственное дворянство (дворянином из очень обедневших был его отец, мать происходила из богатых купцов Нечаевых).
Теперь дело было за издателями и собственным талантом, который не должен же был изничтожиться на каторге и в солдатчине. И ещё за вожделенным переездом в Петербург, поближе к живой писательской, издательской и литературной жизни. Этого придётся ждать ещё долгих два с половиной года - до осени 1859 года.
С издателями тоже начало понемногу получаться, когда было возвращено право печататься. В январе 1858 года ему удалось договориться с редактором недавно основанного, либерального и респектабельного «Русского вестника» Катковым о публикации будущего романа, который был на тот момент более замыслом и набросками, чем хотя бы отчасти готовым произведением - «Села Степанчикова и его обитателей». Катков согласился сотрудничать и выслал аванс. Поступило предложение и от нового, начинающе-нигилистического, журнала «Русского слова» с тем, чтобы разместить там что-нибудь. Фёдор Михайлович и там смог договориться об авансе - и быстро, «на почтовых» по его собственному определению, написал для «Русского слова» «Дядюшкин сон».
С "Современником" Некрасова и Панаева он решил все-таки не сотрудничать, слишком сильны были обиды прошлых лет (только в совсем крайней крайности, писал он брату). Да они и не сказать, чтобы слишком стремились, несмотря на то, что бывший их автор (и большая неудача славного критика Белинского) отсидел на каторге за сверх-свободолюбивые и либеральные убеждения.
О ранних периодах в жизни Федора Достоевского в моих статьях