Тихим октябрьским утром везёт меня электричка в страну моего детства, на мою первую в жизни дачу. Проплывают за окном знакомые названия станций, обновлённые, покрашенные и залатанные платформы. Перелески, посёлки, переезды. Немного волнуюсь, как перед встречей со старым-старым другом после долгой разлуки: каким он стал, узнает ли меня? А я его? Как встретимся, что скажем друг другу? Стучат колёса, бегут за окном столбы. Но ведь друг – это друг, и что-то говорить, наверное, совсем необязательно.
Вот и Пушкино. Выхожу с рюкзаком за спиной по подземному переходу в город. Он так изменился! Только, в отличие от человека, город помолодел. У городов это в последнее время часто случается, но не всегда идёт им на пользу. Старая водонапорная башня на вокзальной площади безвкусно покрашена в яркие цвета, на ней десяток рекламных вывесок, к чему-то призывающих, куда-то зовущих. Вместо старого небольшого милого и уютного колхозного базара с малосольными огурцами в деревянных бочках, горами фруктов, гудящим роем ос над ними, овощами в тугих серых мешках и, главное, весёлыми торгующимися продавцами, теперь стоит обычный рынок. Не зазывающий, кричащий и смеющийся, а скандалящий, ругающийся, жадный, раздражённый. За торговыми рядами высится железобетонная громада – новое строящееся здание с уже сдающимися в аренду торговыми площадями. И забор…Конечно же не такой, как был раньше – деревянный, крашенный синей краской, с выломанными штакетинами, - в эти дыры так любили лазить мальчишки, а глухой, неприступный бетонный.
Но парк почти тот же, старый добрый парк с ясенями, берёзами, детской площадкой. Только нет уже в нём летнего деревянного кинотеатра, в который я так любил ходить с бабушкой. Каждый раз такой поход был для меня праздником. Помню маленький тёмный зал с фанерными сидениями, луч кинопроектора, в котором плясала целая туча пылинок, захватывающее дух ожидание конца журнала, и, конечно, мороженное после сеанса. Кажется, тогда я знал, что такое счастье, или, вернее умел его чувствовать.
Старенький магазин на краю города, куда я так часто ходил из посёлка за хлебом, молоком и печением. «Восток» - название осталось тоже, только теперь это уже супермаркет… Дорога спускается к речке, мимо высоких кирпичных многоэтажек, а раньше здесь стояли деревянные домики с яблоневыми садами, цепными кобелями и старушками на скамеечках у ворот. Город наступает…Куда? На кого?
Вот и речушка. Совсем обмелела, заросла травой. Поднимаюсь в гору, к посёлку. Скромное октябрьское солнышко пробивается сквозь редкую рыжую листву берёз и тёмные силуэты могучих елей. Сворачиваю на боковую тропинку вокруг посёлка, что идёт вдоль заболоченного берега реки и останавливаюсь – так невыносимо сладко и тоскливо заныло в груди. С этого пригорка по субботам я встречал родителей из Москвы. Мы с дедушкой сидели на старом коряжистом пне и вглядывались вдаль, в мелькавшую в просветах деревьев дорогу. И когда на ней показывались родные знакомые фигуры с непременными сумками и тортом, я, пяти-шести летний мальчишка, со всех ног бросался с пригорка им навстречу, в раскрытые объятия. С ослепительного неба мне в спину светило жаркое солнце, ветер свистел в ушах и я мчался совершенно счастливый к своим родителям. Счастье плескалось внутри меня, я был им переполнен, и расплёскивая его на окружающих, делал их чуточку счастливее.
Тропа ведёт меня дальше, вокруг посёлка. Внимательно вглядываюсь в стену пожелтевшей болотной растительности, неужели не найду? Нет, вот он! Чуть заметный протоптанный неизвестно кем проход через болото к реке. Сюда мы приходили с дедушкой ловить окуней. Как ждал я этих рыбалок, с каким упорством копал червей, как забывал обо всём на свете, когда мой поплавок, проплывая под заветным кустом, в омутке, уходил под воду! Пробравшись через болото, выхожу на берег. Речку можно перепрыгнуть, а кое-где и перешагнуть. Это уже ручей. Но тот самый куст цел, и омуток под ним остался. Долго смотрю в чёрную студёную воду…Вспоминаю дедушку, которого уж давно нет, окуней, наши корявые самодельные удочки из рябины… Зачем-то наклоняюсь к берегу, и зачерпнув ледяной воды смотрю как она медленно уходит сквозь пальцы.
Вот и посёлок, ощетинившийся жадными глухими заборами. Они, ненасытные и бездушные, поглотили лужайки и рощицы, которых раньше здесь было так много. Среди до боли знакомых, старых, покосившихся и кое-где подправленных дач, выросли новые каменные коттеджи. Бреду среди могучих сосен и елей, почти всех их помню, каждое дерево. Останавливаюсь и долго смотрю на такую родную крышу, виднеющуюся из-за блёклых яблонь. И, кажется, снова вижу, не спеша выходящих с участка, бабушек и дедушку - побродить тихим вечером, послушать птиц, да полюбоваться закатом. И себя, совсем маленького, чутко прислушивающегося к разговорам взрослых, чуть уставшего от дневной беготни и жадно впитывающего всё: и треск кузнечиков, и запах хвои, и краски волшебного августовского вечера.
Где же это всё? Кажется – совсем близко, стоит лишь протянуть руку и открыть невидимую волшебную дверь. Но двери нет…И невозможно вернуться в то прекрасное время, где все ещё живы, где всё возможно и всё впереди. А я стою посередине октября у входа в своё детство, растерянный, немного печальный, обманутый и обманувший, потрёпанный, уставший и чужой. Где-то высоко надо мной, в бледно-голубом небе тает клин перелётных птиц, и далёкий их крик отзывается печальным криком в моём сердце.