Автор: Виктор Сидельников
У соседей всегда были собаки, и все чрезвычайно брехливые, но Пиксель всех превзошел. Он был сварлив, глуповат. У нас старые дачи – дома и кухни раздельно, а он реагировал на любое движение. И всякий раз, пока дойдешь от дома до кухни, обязательно будет облаивать, преследуя вдоль забора. Мелкие собачки часто отличаются вздорным характером, но я случая другого не вспомню, чтобы так намеренно раздражали. При этом был слабосильный, с каким-то не собачьим, почти неощутимым укусом. Один раз цапнул моего отца, и тот не заметил, и был удивлен, когда ему объяснили, что он, между прочим, укушен. Вся эта мелочность поведения никак не указывала на торжественную и страшную участь, которая Пикселю предстоит. Но какое-то предисловие уже заранее складывалось, и, не умея заглядывать в будущее, мы просто распознать не могли.
Штука в том, что к деду Вите, главному хозяину Пикселя, часто заходил председатель, наш Николай Емельяныч. Заходил советоваться, потому что дядя Витя – плотник и ему было, что объяснить. Но Николай Емельяныч всегда был с шоколадным стаффордширским терьером – серьезной собакой бойцовой породы. Никто в жизни не видел, чтобы он ее с поводка отпускал, и приветствовали Николая Емельяныча издалека. Так вот Пиксель, увидев этого шоколадного Кардифа, впадал в неистовство и бесновался за забором. Лаял с песочной кучи, из-под куста, из-под дерева. А тот вообще не лаял, лишь пристально смотрел на Пикселя, как на завтрак, и иногда глухо рычал. Тогда было ясно, что дело серьезное, что вообще не дай бог. У него обнажались зубы, в профиль был виден весь ряд, и хотя он не рвался, не натягивал поводка, ты охотно верил в эту разрушительную энергию.
– Вот ведь собака, – сказал как-то отец, – кошмар. Не собака… акула.
И верней определения я не слышал – именно вот это в нем было: туповатость, какая-то механическая агрессия и исключительная серьезность намерений.
Пока заливался Пиксель, дядя Витя и Емельяныч, сошедшись вплотную, говорили через калитку, и в этом была, вероятно, мужская неприхотливость, точней же – лень, потому что проще было отнести Пикселя в дом и гостя впустить. Так длилось не одно лето подряд, а потом как-то, потеряв работу, я решил отдохнуть, задержавшись на даче до ноября. Дачи осенью тогда вымирали, оставались лишь немногие старики. В частности, председатель Емельяныч сидел до последнего и дядя Витя со своей бабой Таней и с Пикселем тоже. А кроме них кто там еще оставался? Ну несколько стариковских пар. Когда же население исчезает, в опустевшие поселки приходят чудовища. И уже в сентябре появилась собачья стая, кудлатые, крупные псы с ярко выраженным вожаком. Они были агрессивные и бог знает, чего выискивали. Но раз мне пришлось пройти мимо них, и, хотя я отмахнулся, сделав вид, что подбираю камень, однако после этого без палки из дома не выходил. Так вот в один день я почувствовал нечто странное и к вечеру сообразил – Пиксель не лает.
– Дядь Вить, – спрашиваю, – где ваш-то? В Москву что ль отвезли?
– Ой, – говорит, – потеряли мы собаку, нет, считай, собаки у нас.
И он объяснил, что физически она еще есть, там, в доме, но это уже ненадолго. Он гулял с Пикселем, нарвался на деревенскую стаю и глазом моргнуть не успел, как песика его стали буквально рвать. Он говорил, что домой принес не собаку уже, а останки. Они там дышат еще, но не могут есть, почти что не пьют, лежат, посыпанные стрептоцидом, и не долго уже осталось. Меня удивила тогда полная какая-то обреченность.
– Дядя Вить, – говорю, – у меня же машина. В ветеринарку давайте.
Но уговоры не убедили его. Какая-то темная, деревенская обреченность, будто нет на свете врачей и вообще никакой помощи. И жизнь бывает лишь по законам природы – жить пока живется и безропотно умирать.
– Нет, нет, пусть доходит уже… Отбегался…
У них вообще большая семья. Однако из Москвы никто не приехал спасать Пикселя. И в последующие дни мне было как-то жутко и тревожно смотреть на этот зеленый дом, где без всякой помощи умирала, пусть противная, но все же собака. Никто больше не вякал, наступила тишина – это да, неплохо. Но цена этой тишины не устраивала. Стаю же я встречал чуть ли не ежедневно и обычную палку сменил на обрубленный черенок от лопаты. Гуляя по дороге, от водокачки до водокачки, обязательно, хотя бы издалека, но видел этих собак. Их было пять или шесть. Они патрулировали дачи, как деревенская шпана в свое время расхаживала здесь по ночам, нас вылавливая. Как будто деревня так привыкла – брать с дачных участков некоторый налог страхом и, если повезет, кровью.
Несколько дней прошло, и, окликнув дядю Витю, я спросил, что там, ожидая услышать самое неприятное – что уже совсем ничего. Но он неожиданно оживился, стал говорить, что лучше собаке, кашу ей сварили, огурец терли с мясом – поела.
– Так ему же горло, – говорю, – порвали, как же он ест? Вот терминатор.
– Ась? – переспросил дядя Витя. Слово «терминатор» было ему незнакомо. Как и слово «пиксель» он совершенно не понимал. Это внучки дали собаки такое имя, а дядя Витя говорил проще: Пискля.
– Смерть пережил, – сказал дядя Витя, – великая собака… Кому из нас такое доводилось? Вон отец мой на войне был, ему доводилось… жена моя очень болела… тоже… а так и не вспомню… больше, кажется, никому.
Но, помимо выздоровления Пикселя еще кое-что, оказывается, случилось. Оказывается, вчера дядя Витя пошел к Емельянычу проинспектировать, правильно ли тот сколачивает сарай. Они осмотрели сарай и вышли на улицу со стафорширдским терьером Кардифом на поводке. Стояли на дороге, и показалась деревенская свора. Увидев собаку, которая, хоть мускулиста, была меньше большинства из них, псы бросились на нее издалека.
– С разбегу, – сказал дядя Витя, – от самой третьей улицы разбегались.
И дальше он увидел то, что должно было пролить ему бальзам на душу, хотя рассказывал бесстрастно. Судьба так распорядилась, что прямо на его глазах Пиксель был полностью отмщен. Он утверждал, что, увидев свору, Кардиф сел на задницу и просто смотрел – видимо, впервые видел такое, чтобы добыча сама набегала. Дядя Витя говорил, страшно было, а Емельяныч убеждал, чтобы с места не двигался – именно здесь, возле Кардифа безопасней всего. И стравил поводок, чтобы Кардиф получил наибольший радиус. Картина была, видимо, странная. Невозмутимо сидящая собака и яростная бегущая на нее свора. И вот когда деревенские псы подбежали почти вплотную, и дядя Витя думал, что всех троих сейчас изорвут, Кардиф, видимо, сообразил, что поводка хватит. Тогда он бросился прямо на вожака и стал рвать его.
– Он, видно, потому и сидел на заднице, – объяснял дядя Витя, – что вожака выбирал.
– Не мертвой хваткой? – уточнял я, – Именно рвать?
И дядя Витя утверждал, что именно так. И не понимая ничего в разновидностях собак, что есть особые бойцовые породы, объяснял попросту: «Здоровая ведь собака». Он говорил, они еле спаслись, эти псы, и один рванул даже через канаву, зашибся там и визжал. Уже не лаяли, говорил, ничего, просто смотались. Потом я обсуждал это еще с самим Емельянычем. Тот иначе рассказывал, объяснил, что он вовремя оттянул Кардифа, пока тот не успел никого за глотку схватить. Но вожак был потрепан капитально и, если все прочие резво улепетывали, тот едва ковылял.
И потом, после этого, как по заказу все изменилось. Была слякоть, а выглянуло вдруг солнце, и осень предстала во всем разноцветии. Свора эта больше не попадалась, а еще через несколько дней, направляясь из дома на кухню, я услышал какое-то кряхтение за забором. Сначала не понял, что это, но потом дошло – Пиксель вылез и на меня лает. А то, что это не похоже на лай – ну как мог, так и подавал голос. Только он был почти не виден, прятался за смородиновым кустом и оттуда хрипел. Видимо, горло ему как следует разорвали, но вот же – оживал потихоньку. Потом он уже не хрипел, а скорее крякал, а потом ближе к моему отъезду, стала возвращаться эта противная звонкость.
Еще позже – уже в следующий летний сезон – я наблюдал знакомую ту же картину. Емельяныч стоял возле калитки, переговаривался с дядей Витей. Истерическим визгом своим заходился Пиксель – великая собака, превозмогшая смерть. А Кардиф время от времени, как акула, щерился на него. И вот когда я смотрел, то оторваться не мог – мерещилось что-то, пожалуй, мистическое и библейское по размаху. Вот они были друг против друга, через забор. Один с со своей детской, захлебывающейся ненавистью, другой, равнодушный, приспособленный к убийству себе подобных. Оба не подарок, оба довольно противные. Но некоторое умиление я испытывал от того, что один, по сути, отомстил за другого. И отмщенный не знает, на кого он тут раскудахтался. И мститель был бы удивлен, если бы можно было ему объяснить, что он не просто так рвал деревенских собак в прошлом году. Что он поквитался за эту шмакодявку, которой хватит на один зуб и которую с удовольствием бы разделал.
И, сообразив все это, долго не можешь избавиться от тревожного чувства, что посторонний в транспорте, в очереди либо просто человек, пересекшийся с тобой взглядом, а еще лучше –незнакомец, с которым ты вдруг поцапался – на самом деле вы связаны каким-то непостижимым образом. И это стало бы очевидно, если б только растолковали, если бы вам обоим можно было вообще что-нибудь объяснить.
Отблагодарить автора можно не только лайком/комментом/подпиской/перепостом, но и более традиционным способом: