Сначала довольно длительное вступление, ибо день памятный. 10 ноября 1982 года мой однокурсник Володька Киселёв пригласил меня отпраздновать его день рождения в ресторане. Попытка попасть в самый модный тогда «Липецк» у нас провалилась, и мы побрели в соседний «ЦК» (центральный кабак, официальное название — ресторан «Центральный»). Там тоже были закрытые двери и немалая очередь желающих туда попасть, но два рубля, засунутые швейцару в нагрудный карман, сделали своё дело, и мы оказались внутри. Через 10 минут ещё за «рваный» (один рубль) официант посадил нас за столик в середине зала. «Я для своих резервировал, а они не пришли», — сказал он нам. Скорее всего, это была просто дежурная отмазка.
Хотя Вовка был при деньгах, пили мы в тот вечер почему-то не водку, а марочный портвейн «Алабашлы́». Через пару часов уже изрядно датой Кисель перепутал столики и плюхнулся за чужой. Сидящему там одинокому мужику как раз принесли цыплёнка табака, и Вовка пытался у него блюдо сие отнять, а мужика прогнать. Наше счастье, что мужик оказался интеллигентный и не стал поднимать шум: кабацкие драки тогда были не редкость, вспыхивали прямо в зале по любому ничтожному поводу, с переворачиванием столов, битьём посуды и надеванием стульев на голову. Пару раз мне «посчастливилось» оказаться в их эпицентре…
Рестораны тогда работали не шибко допоздна, поэтому ровно в 23:00 мы с Вовкой нетвёрдой походкой покинули пределы шалмана, расположенного рядом с обкомом КПСС. Дойдя до улицы Ленина, мы достали прихваченную впрок бутылку портвейна, скусили пробку и хотели догнаться, но — не пошло. Кое-как закупорили бутылку, я сунул её за пазуху, и мы неспешно поплелись по центральной прогулочной аллее, именуемой ныне «Променад», в сторону Верхнего парка. Как-то само собой мы вдруг запели, благо оба слыли на курсе знатными певунами. Правда, Вовка спросил, а не опасно ли это, менты тогда лютовали. Но я его успокоил: какие менты, Вова, сегодня же День милиции, они уже все давно бухущие в хлам! И мы продолжили наш путь.
И вот тут откуда-то из кустов возникла усатая рожа сержанта Курбанова. Мы его знали, он учился на заочном у нас на истфаке. Однажды он сдавал экзамен вместе с нами. Препод, устав слушать его малограмотную галиматью, попросил Курбанова найти на карте Европы Польшу. Тот не смог. Тогда доцент попросил его показать на той же карте Францию. И эта задача оказалась непосильной. С тех пор мы постоянно подкалывали Курбанова, мол — ну, куда Польшу-то с Францией потерял? Естественно, он нас возненавидел, как истинный сын Юга.
Мы добродушно просили сержанта нас отпустить — бесполезно. Потом Вовка совал ему деньги, сначала 10, потом 25 рублей — молчание в ответ. Ясно, что он нам мстил. Курбанов привёл нас в отделение, где в дежурке сидел уже изрядно датый майор. Тот сержанта не одобрил: мол, на хека́ ты их привёл? Ясное дело: профессиональный праздник раз в году, хотелось расслабиться, а тут составляй протокол и вызывай машину из вытрезвителя. Нас обыскали, изъяли портвейн и сигареты.
Затем майор дал нам объяснительные и велел их заполнить. Вовка начеркал каракулями: «Попались мы по недоразумению, он за растрату сел, а я за Ксению» (слова из песни «Зека Петров с Васильевым зека»), и, изрядно устав, лихо черканул заглавными по диагонали: «ТHAT’S ALL RIGHT !» (мы учились на историко-английском).
Потом приехали сотрудники вытрезвителя, тоже, как и майор, очень злые, ибо напрягаться им совсем не хотелось. Они и не напряглись: Вовку заставили пройти по половице, он сделал шаг и на втором упал. «Этих не берём — оба трезвые!» — сказали они, развернулись и уехали. Курбанов весь кипел, но его никто не слушал.
В отделении мы просидели три часа. Потом майор, проверявший протокол, вдруг спросил, увидев мою фамилии, а не сын ли я Михаила Васильевича, случайно. Я не хотел вмешивать сюда отца, но пришлось — ответил утвердительно. Отец работал в облисполкоме, его отдел курировал УВД. Майор позвонил отцу, и нас отпустили, вернув портвейн и сигареты в целости и сохранности. Мы с Вовкой открыли бутылку прямо рядом со входом в отделение и демонстративно загорнили её из горла́ в знак протеста против милицейского произвола. Домой я пришёл в третьем часу ночи.
11 ноября, хмурое утро, подхожу к институту и вижу на фронтоне флаг с траурной лентой. Интересно… Захожу в фойе — возле раздевалки на стене траурный портрет Брежнева. Первая мысль: ой, кто-то неудачно пошутил, и что ему теперь за это будет… Встречаю привратницу тётю Полю и спрашиваю у неё, в чём дело. «Да ты что, не знаешь? Брежнев и вправду помер, ещё вчера, а сообщили только сегодня». Интересно, почему? Надеялись, что он ещё воскреснет, что ли?
Впечатление, наложенное на похмелье, было довольно сюрреалистическое. Вся моя сознательная жизнь на тот момент прошла при Брежневе и я даже представить себе не мог, что его когда-то не станет. Думаю, что и нынешнее молодое поколение испытает нечто подобное, когда уйдёт в мир иной нынешний президент.
Я двинулся далее по длинным коридорам. В воздухе была разлита странная аура из смеси смятения и радости. Во взорах встречных легко читалось ликование: все уже изрядно устали от тухлятины и бардака брежневской эпохи и очень надеялись тогда, что, вот, придёт Андропов и наведёт порядок. Вхожу на территорию истфака. Однокашники разных курсов, встречая меня, как-то со значением пожимали руку и с тем же огоньком радости всматривались мне в глаза. Нет, не смерти человека Брежнева радовались они, а финалу эпохи застоя. И очень хотели, жаждали перемен. Это настроение чуть позднее озвучил Виктор Цой в своей великой песне.
Студентов разных факультетов зачем-то сгоняли в огромные поточные аудитории, где хмурые гэбэшники несли бестемпературную дичь про усиление идеологической борьбы. Чувствовалось, что и они пребывают в растерянности, поэтому речи их были вялыми и бесцветными. И в этом большом сосредоточении молодёжной публики радость и надежда прямо-таки звенели в атмосфере. И только студент четвертого курса Игорь Шариков укоризненно произнёс: «Чему радуетесь, дураки? Придёт день, и вы ещё не раз помянете Лёху Брежнева добрым словом! Попомните мои слова!» (уж не знаю почему, но он называл его именно так). Но все смеялись над ним.
P. S. Прошло очень много лет, и что я думаю по данному поводу? Поминаю ли я добром Лёху Брежнева? Всё по-другому, это уже история. Скучаю ли я по той эпохе? А чего по ней скучать: нынешняя брежневскую тоже очень напоминает, только на новом технологическом уровне. А мы по-прежнему ждём перемен…