ВНИМАНИЕ!!! Данный текст является non-fiction-интерпретацией событий, предшествующих дуэли между Грибоедовым и Якубовичем 1818 года. Строго не судите, автор глуп, как сапожок
"Век девятнадцатый, без сомнения, признают временем заграничных походов, романтики и фатализма. А как иначе, ведь история приключилась в высшей степени подстать двум последним определениям. Femme Fatale, госпожа Авдотья Истомина, столичная танцовщица, крутила пируэты и на театральной сцене, и затягивала в водоворот своего танца многочисленных поклонников. И знала же, сколько полегло сердец любовных сражений за ее собственное. Да видно, правду писал немецкий поэт Гейне. Дескать, женщина - одновременно яблоко и змея. Вкусить можно, да и укуса не избежать.
В ином случае всегда помышляешь, что беда с другими приключится, да никак не с тобой. Так и мы с моим, ныне покойным приятелем, штабс-ротмистром Василием Васильевичем Шереметевым, цельных два года жили поблизости, каждый по-своему, не ожидая беды. И надо же было простейшей ссоре меж возлюбленными обернуться трагедией!
Как я слыхивал, в ту пору Василий Васильевич был нрава пылкого, да быстро отходящий, подстать самой Авдотье Ильиничне. Милые бранятся - только тешатся. С этой мыслью я и вызвался отвезти ее к себе домой на чай, и отвлечь ее от ссоры беседой в кругу моем и моего соседа-квартиранта, камер-юнкера Александра Петровича Завадского. Ах, Саша, что же мы наделали! Дернула меня лихая вас ненароком свести! Откуда же мог знать я, что тайною страстью ты воспылал к балерине. И сам же я ее к тебе и привёл.
Зная пылкий нрав Шереметева, умолял я Авдотью Ильиничну умолчать о той встрече и двух днях у нас в квартире, ради сохранения их любви и во избежание пересудов в высшем свете. Мол, танцовщица она и есть танцовщица, прыг-скок по сцене, да по квартирам кавалеров.
Не зря про Василия Васильевича слава шла, о непревзойденном таланте разговорить всякого, от кого сведения ему были нужны, по делам государственным или же личным. Не зря. Говорят, четверти часа не прошло, а он, воспылавший гневом к моему соседу, уже снаряжал лошадей, чтобы отправиться к нам с вызовом на дуэль. Лично, чтобы мы поняли, насколько глубокую рану Саша нанёс своими действиями.
Наверняка, пройдёт сотня лет, и люди, когда прочтут исторические книги о днях сегодняшних, а для них, стало быть, минувшими, зададутся вопросом о нравах нашего времени по сравнению со своим. И удивятся, когда узнают, что в дуэли принимают участие не только противники, но также и их секунданты. Спросят, для чего рисковать ещё двумя жизнями, если ссора произошла между другими людьми? Я не могу ответить на этот вопрос сейчас, не смогу и через сто лет. Не могу я знать, что у кого на дуэли происходит. Знаю лишь, что лично я встал на сторону своего друга, действия которого в итоге стали причиной обстоятельств, описанных ниже.
Ноябрь в Петербурге тогда был особенно дождливым. Литераторы и поэты использую дождь в качестве метафоры, чтобы показать как бы очищение природы, или какого-нибудь персонажа. Для меня с того дня дождь будет воплощать собой лишь как причину слякоти да грязи, которая из-за него возникает вокруг, как и слухи сплетни по поводу ссоры двух дворян из-за балерины. Грязь сплетен, которая в итоге привела нас сюда, на место дуэли. Жестокой дуэли, всего лишь с шести шагов, по настоянию Шереметева, чтобы не осталось ни у кого надежды на мирный исход поединка.
Ах, молодой пылкий нрав! Сгубил он не один десяток юношей, перспективных для государственной службы, которым жить ещё и жить. Не пощадил он и Василия Васильевича, который, не смог совладать с эмоциями и пистолетом, попавшим в воротник сюртука противника. И сколько ни пытался Саша уговорить юношу обойтись «малой кровью», и выстрелить Шереметеву в ногу, да на том разойтись, но все тщетно. Требовал тот немедленного выстрела по всем правилам. Пуля угодила штаб-ротмистру Василию Васильевичу Шереметеву в живот. До сих пор мне иногда снится, как он катается по грязной земле, и истошно вопит. На следующий день узнали мы, что, проведши сутки в страшных мучениях, он скончался. Вторую часть дуэли решено было отложить. Тем более что честь честью, а законом дуэли строжайше запрещены, и нужно было, чтобы прошло некоторое время после того, как утихнут пересуды по поводу этого трагичного события.
Ко всеобщему удивлению, при расследовании сего случая на нашу защиту встал отец убиенного, что и определило исход дела. Все действия Саши признали обусловленными «необходимостью законной обороны», но ему было рекомендовано уехать как можно скорее, что он незамедлительно и сделал, отправившись в Лондон. Больше мы с ним не встречались.
Год уже минул с того дня. На дворе год 1818й, и судьба свела меня с назначенным мне тогда противником, бывшим секундантом Шереметева, корнетом Александром Ивановичем Якубовичем.
Утро уже наступает, и я наблюдаю, как тусклый свет выступает из-за Кавказских гор. И сейчас, в этот возможно последний мой день, мой ум занимают мысли о том, как эти события запомнят потомки. Будут ли о них думать, как о романтическом поступке влюблённого военного, решившего ради любви и чести пожертвовать собою? Или же эти события останутся в истории как пример невероятного упрямства, приведшего к гибели перспективного военного? Я не знаю. Все, что я знаю, это когда я окажусь на поле напротив Александра Ивановича, выстрелю, пожалуй, вверх. А там будь что будет. Моя вина есть в причине всего произошедшего, и я доверю свою судьбу в руки господа моего. Ей богу, век девятнадцатый, без сомнения, признают временем, заграничных походов, романтики и фатализма."
Александр Сергеевич Грибоедов потянулся за гасильником, и потушил свечу. Все равно уже было светло. Он встал и подошёл к камину, чтобы немного согреться наперёд, перед выходом во двор, где его уже ждали сани с тройкой лошадей. Постояв несколько минут, поразмыслив, и приняв ещё раз решение о том, как поступить, он вчетверо сложил клочок бумаги, за которым провёл полночи, и бросил его в камин. Фатализм, подумал он ещё раз, и быстрой походкой устремился навстречу судьбе.