Автор: Вероника Тутенко
Снежный пух сменился зеленым оперением весны, и вот снова закружились над землей в белом танце тополиные хлопья и одуванчиковый пух. Деревья скинули воздушные венчальные наряды. Павлиньим хвостом раскинулось лето.
В саду у Ефросиньи ветви слегка отяжелели от незрелых еще плодов. Но первая «падалица» - маленькие сморщенные яблочки, не выдержавшие схватки с ветрами и фруктовыми паразитами, уже осыпались на землю.
Солнце посылало лучи-приветы с по - июньски безоблачного неба.
Но Нину не радовали погожие летние деньки. С утра она сидела на скамейке и неподвижно смотрела, как солнышки-подсолнухи во дворе мачехи тянутся – не дотянутся к большому небесному брату. Вздохнув, девочка перевела взгляд на свою руку. Большой палец безобразно распух. Еще несколько дней назад он начал нарывать, а сегодня особенно болел.
Где-то недалеко звенели детские голоса и смех. Наверное, играют в салочки или в прятки. То в одном, то в другом конце деревни раздуется звонкое «Чур моя!».
А вскоре из-за соседнего дома показался и Толик. Разгоряченный, радостный, подбежал к сестре.
- А ты чего здесь одна сидишь? Пойдем с нами играть! – позвал он.
- Не могу, - показала Нина брату больной палец.
Толик понимающе покачал головой. Не очень-то побегаешь с такой болячкой. Вдруг в игре кто заденет.
- Ну ладно, сиди, - не стал настаивать Толик и хотел было уже вернуться к ребятам, но, бросив взгляд на яблоню, решил прежде хоть чем-нибудь порадовать сестру.
Первые яблочки всегда кажутся особенно вкусными. Это потом осенью, когда фруктов и желтых, и красных полон сад, незрелый плод уже не обрадует. А сейчас хрустеть им – одно удовольствие.
Толик тоскливо посмотрел на верхушку, туда, где яблочки уже слегка подрумянились. Эх, забраться бы туда! Да нельзя – мачеха заругается.
Ну да и внизу яблочки хороши. Хоть и кожица у них не такая гладкая, зато «падалица» всегда мягче.
Проворно Толик набрал полные ладони яблочек, высыпал их сестре в подол.
Забыв о больном пальце, Нина радостно принялась за незрелые плоды.
А Толик снова наклонился под яблоню – набросал и себе неспелых фруктов за пазуху. И хотел было снова бежать к ребятам, пока те не начали расходиться на обед, как со стороны колхозного поля показалась Ефросинья. Размахивая руками, она быстро приближалась к дому и вот, оттолкнув пасынка, грозной тенью нависла над падчерицей.
- Ах вы … - женщина смачно выругалась. - Яблоки уже жрете! – тяжелая рука Ефросинью опустилась прямо на больной палец девочки. Нарыв лопнул от удара, надкусанное яблочко выпало из руки, покатилось по земле.
С криком Нина бросилась за калитку, не разбирая дороги от слез. Нет, не вернется она больше к мачехе, никогда, никогда… Только ведь некуда, некуда идти…
От обиды и отчаяния девочка беззвучно зарыдала. Только слезы катились по щекам. Собирай соленый бисер, нанизывай на бусы, сиротская доля.
Нина остановилась на краю деревни, у василькового поля. Колосья тянулись к солнцу и совсем не боялись стать хлебом. Море ржи в васильковую крапинку завораживало, успокаивало, как и год назад, когда она с отцом и Толиком входили в деревню.
Девочка с надеждой вглядывалась вдаль. Вдруг покажется отец на горизонте? Но нет, он придет только завтра, в субботу.
«Ну миленький, ну пожалуйста», - шептала Нина, и Кто-то невидимый, добрый услышал её. Вдали появилась мужская фигура.
«Папа!» - обрадовалась девочка и бросилась навстречу.
Человек шагал бодро и издали был похож на Степана, но вблизи оказался гораздо моложе.
Путник был солдатом. Форма ладно сидела на нем. Начищенная пряжка празднично блестела на ремне. Нина никогда не видела солдатика раньше в деревне, но издалека лицо его показалось ей знакомым.
Неожиданно чужак раскрыл объятья и лицо его просветлело от счастливой улыбки.
- Ниночка!
Девочка взвизгнула от неожиданности и радости и бросилась навстречу брату, повисла на его крепкой шее и заплакала громко, навзрыд.
- Что случилось, Ниночка?
Нина не могла остановиться. Сквозь рыдания брат разобрал только «Фроська» и «яблоко». Какая-то женщина обидела сестру.
Наконец, немного успокоившись, Нина показала брату больной палец и сбивчиво, но подробно рассказала, как мачеха выбила у неё из рук яблоко.
Сережа погладил сестру по голове, и брови его стали точь-в-точь, как у отца, когда тот принимает какое-то важное решение окончательно и бесповоротно.
- Пойдем! – взял он за руку Нину.
- Я к Фроське больше не пойду! – испугалась она.
- К дяде Никите пойдём, - успокоил Сережа.
Никита, пообедав, сидел на бревне у плетня и задумчиво обстругивал баклушу. Катерина гремела в избе котлами. Убирала посуду.
- Неужто Сережа? – узнал Никита племянника.
- Я, дядя Никита, - засмеялся Сережа.
- И не узнать, какой красавец стал! - Никита отложил баклушу, обнял племянника.
- Дядь Никит, приютишь нас? – попросил он.
- Что случилось-то, - стал беспокойным взгляд Никиты.
Сережа повторил рассказ сестры.
- Вот ведь как…Обижает, значит, мачеха? – покачал головой Никита.
- Обижает, - вздохнула Нина.
Ночью опять спали у дяди Никиты на сеновале. Скошенная трава благоухала рекой и полем. А высоко в небе перемигивались июньские звезды, и не было им никакого дела до того, что лето пройдет.
А на рассвете, когда петухи возвестили о приходе нового субботнего утра, Сергей с Ниной и Толиком пошли к ручью встречать отца.
Усталую после тяжкой работы и долгой дороги походку отца Нина узнала издалека.
Степан увидел детей и зашагал веселее. Усталость мгновенно прошла, а сердце пело петухом: «Сын на побывку приехал». А ведь красавец стал. В их, Аксенову, породу. Вылитый дед, его, Степана, отец, Игнат. Эх, посмотрел бы он сейчас на внука. А может и видит?
Степан поднял глаза к ясному небу и улыбнулся.
Сережа сменил уже солдатскую форму на холщовые штаны и рубашку. Но и теперь благодаря стройности и загару, и полученной в армии выправке, казался выше ростом.
Невольно вспомнил Степан и себя юным солдатиком, ослепленным, оглушенным Казанью.
Об армейской жизни Сережа молчал, а Нина и Толик наперебой жаловались на Ефросинью. Степан вздыхал и удивлялся, почему они так долго скрывали от него свои печали. Нет, не пойдет он больше к Ефросинье. И ни к какой другой женщине тоже. Довольно натерпелись дети.
Никита брата не разубеждал.
- Кто ж, знал, что так получится, - словно оправдывался он.
Катерина поставила на стол огромную миску с рассыпчатым творогом.
- Поживём у тебя ещё немного, - рассеянно посмотрел Степан на брата.
- Живи, сколько хочешь! – взял ложку Никита.
Домочадцы облепили стол. Сыновья дяди Никиты Серёжа и Коля засыпали Сергея вопросами. Надюшка и Нюшка слушали с широко распахнутыми глазами. Толик и Нина смотрели на брата с гордостью и восхищением и тоже не давали ему спокойно поесть.
Сергей улыбался и снисходительно рассказывал, что стрелять из ружья он умеет, что отжаться от пола может, сколько угодно, и с финнами, нет, не воевал и воевать не собирается, если не пошлет, конечно, командир. Потому как кому нужна она, эта война?
- А ты дашь мне померить твой ремень? – робко попросил Толик брата.
- Конечно, дам! – засмеялся Сережа и растрепал чуб Толика.
На улице осторожно скрипнула калитка.
- Кто это к нам? – выглянула в окошко Катерина и тихо, заговорщицки сообщила. – Ефросинья.
Степан нахмурился и резко встал из-за стола. Ефросинья едва не столкнулась с ним в дверях.
Женщина нерешительно остановилась на пороге.
- Что же вы завтракать домой не идете?
Ефросинья теребила белый фартук. От женщины пахло чистотой и березовой свежестью. Вымытые волосы она аккуратно убрала под белоснежный платок.
- Я, Ефросинья, с тобой из-за детей жить хотел, - покачал Степан головой и посмотрел в ореховые глаза.
В сером взгляде не было осуждения. Только жалость. И это было хуже осуждения.
- Да ты!.. – хотела бросить что-то обидное в лицо Степану Ефросинья, но слова вдруг застряли в горле комом, заклокотали и вырвались наружу глухими рыданиями.
- Ничего у нас с тобой не выйдет, - так же ровно, спокойно подвел черту Степан и вернулся в избу брата.
Ефросинья ударила кулаком в закрытую дверь.
- Чтоб тебе пусто было! - прорвалось сквозь рыдания.
Степан ничего не ответил. В тот же день он пошел к председателю колхоза и за ужином поделился с семьей радостью. Председатель обещал ему работу и сторожку – от дождя укрыться.
- А к осени на её месте дом построю! – делился планами Степан. – Будет и у нас свой уголок.
Отрывок из биографического романа "Дар кариатид"