Евстафьев: Но вы знаете, меня всегда смущают ситуации, когда одновременно видишь стратегический план какой-то или хотя бы его следы и одновременно вокруг этого явно логичного стратегического плана… Собственно, какой стратегический план у наших замечательных западных партнеров в отношении России? Он же понятен. Это план называется "февраль". Февральская революция. Так?
Соловьёв: Да.
Евстафьев: И главное, что они его не скрывают. Но он логичен. Вокруг вот этой логичности накручивается всё больше и больше идиотизма: паники, идиотизма, глупостей. Вот в этой ситуации, когда соседствует такой циничный, но логичный аналитически проработанный план и откровенный идиотизм, происходят самые опасные вещи в международных отношениях. Кстати говоря, вот примерно так мы пришли к завязке знаменитого Карибского кризиса. Где с одной стороны, у обеих сторон были вполне себе логичные планы, а вокруг них разного рода люди, в том числе и очень невысокого уровня, накрутили кучу всякого идиотизма.
Но я вам ещё одну вещь хочу сказать. Вы знаете, я тут столкнулся с такой ситуацией: я случайно абсолютно прочитал в соцсетях такой комментарий одной учёной дамы, ветерана движения, отметившейся практически на всех антиправительственных митингах на легальных и не очень легальных. По поводу нашей Ксении Анатольевны и её последнего захода с маньяком. Вы знаете, что меня поразило? А я вот с тем, что там написано под этим готов подписаться. Хотя мы находимся с этой дамой, наверное, на почти диаметрально противоположных позициях. Но страшно другое, эта дама боится. Эта дама боится назвать фамилию Собчак, эта дама боится договорить до конца, эта дама ходит вокруг финального вывода из того, что она написала, как «зигзугом», как говорит один мой начальник. Вот она боится, у неё страх написать то, что она думает. Вы можете себе представить? Ветеран антипутинского движения, заслуженный человек, член партии с дореволюционным стажем, как говорили во времена нашей с вами молодости. Она боится. Вы понимаете, что вся эта «тусовка» объединена на страхе? На страхе быть выброшенными из этой тусовки, на страхе подвергнуться травле. Да что ж за оппозицию такую мы тут сконструировали? Вернее мы то нет, а они сами создали оппозицию, которая в гораздо большей степени тоталитарна, чем все вот эти наши. Федеральная власть у нас вообще, по-моему, либеральней власти в Европе нужно ещё поискать. Но на региональном уровне, конечно, периодически видим. Там вот эти Барчуки, Троекуровы - они ещё распространены. Но даже они до такого не доходят. Это что же у нас за настроение? Что за люди в этой оппозиции, которых боится человек, репутация которого, как непримиримого политического оппозиционера нынешней власти, бесспорна. Что же они нам построят? Это же кошмар, Владимир Рудольфович. А и также во всём. И также во всём. Сперва было полное непринятие какой-то оппозиционной им точки зрения, когда они были у власти. Потом нежелание ни видеть, ни слышать. Я тут периодически разбираюсь с некоторыми наукометрическими вещами. Но вижу просто поразительное стремление подогнать желаемые научные журналы под политические соображения. А вот те, которые научные очень качественные журналы, нам политически не подходят - мы их не видим. Мы их видеть не хотим. А теперь вот этот тоталитаризм, который был направлен вне, на общество, на других людей, которых нужно было железной рукой согнать куда-то там. Они, кстати, по-моему, сами не понимали, куда хотят нас загнать, в конечном счёте. А теперь он пошёл внутрь их. Но вообще, честно говоря, это очень грустная, а во-вторых, очень опасная картина. Просто опасная картина. Опасная картина перерождения в прошлом довольно значимого события [Болотная площадь], в секту. А дальше что будет? А дальше будет Нечаевщина? Собственно, в «Бесах» всё описано. Оно туда же идёт.
Соловьёв: Но, извини, фрагмент мы уже видим. Потому что это абсолютные бесы - дело сети. С убитыми. Это абсолютная достоевщина.
Евстафьев: Кстати, да.
Соловьёв: При этом вся эта блудливая псевдоинтеллигенция, которая радостно подписывала письма в их защиту, они же не раскаялись. У них же ноль сочувствия к несчастным жертвам. Ноль сочувствия.
Евстафьев: Нет, а какое было сочувствие жертвам? Я даже не про «Бесов» литературных говорю. Я говорю про бесов того периода. А какое было сочувствие к реальным жертвам бесов конца девятнадцатого начала двадцатого века у нашей интеллигенции?
Соловьёв: Да никакого.
Евстафьев: Никакого. Струве там прозрел, когда их всех вытурили, они в Европу там подъедались. Вот тогда у него проснулось какое-то сочувствие, какое-то прозрение, что его тоже надо было расстрелять. Ну, наверное, надо было расстрелять. Но тогда режим был бы немного другой. Имею в виду, царскую Россию. Но ведь, собственно, общественную атмосферу создавали они и отсутствие рефлексии относительно своих действий... Но, кстати говоря, ещё одну вещь хочу сказать. Краем глаза, ещё недостаточно в это дело влез. Очень на меня сильное впечатление произвели несколько выступлений Владыки Тихона. И я хочу сказать: будучи в чём-то, в общем, оппонентом Владыки, я имею в виду себя, не признавать его глубинную правоту нельзя. Надо всё это видеть. Я, допустим, левый. Я готов принять его глубинную правоту и сказать, что он прав. А он прав. Чтобы там дальше нас не разделяло. Но в оценках февраля и предфевральской атмосферы он прав. А вот наша интеллигенция творческая очень болезненно восприняла позицию Владыки Тихона по поводу февраля. Это же боль-боль-боль. Почему? Потому что всё у нашей интеллигенции начиналось исключительно ещё с октября 1917 года. Всё. А вот опасные для себя хождения с красным флагом и как мы к ним пришли - вот это была такая фигура умолчания. И я хочу сказать, что нужно обладать выдающейся смелостью для человека такого статуса как Владыка Тихон, вытянуть такую тему публично. Я, кстати, хочу сказать, что в своё время в Советском Союзе обсуждался вопрос: когда началась гражданская война? И были такие люди, которые высказывали мнение, что если пользоваться ленинским определением, таким классическим, то первые признаки гражданской войны начались летом 1916 года. Этих людей потом растирали в порошок. Я даже не знаю, что с ними потом было. Если их было не так много. Это были этакие ревизионисты. Они в советское время, особенно в позднее советское время, взяли Ленина и сравнили, что происходило. И вот, нук-сь. Ну, там восстания, что происходили все знают. Партизанские отряды на Кавказе вдруг возобновились с 1905 года. И это ведь тоже признаки. Там очень сложный исторический кусок, не мой - я в него не лезу. Вот советской власти не хватило смелости признать, что да, возможно гражданскую войну начала не она. Для советской власти то, что гражданская война была её - это было принципиально. И вот то, что сказал Владыка Тихон об ответственности и о церкви за февраль и за последующее мгновенное скатывание в смуту, действительность открывает дорогу очень широкому диалогу ответственных политических сил, чтобы февраля никогда больше не было. Но именно февраль - цель наших замечательных партнёров.
Соловьёв: Но здесь они должны хорошо понимать, что февраль - в первую очередь, заговор элиты. Как раз для них попыткой февраля был 1911 год.
Евстафьев: Да.
Соловьёв: Когда за смутой на Болотной, стояла часть кремлёвской элиты, в широком смысле.
Евстафьев: И они бы никогда американцы, если бы сохраняли ту интеллектуальную и политическую наполненность, которая, например, была в холодную войну, особенно в зрелый период холодной войны. Например, Рейган - это безумная пропаганда, кажущаяся безумной. В действительности оказывается очень логичной, за которой стоят очень логичные, жёсткие, ценичные, но очень логичные последователи действий. И они, собственно, как сломали наших дедов то? Наши деды тоже были не последние люди. Но дедов они сломали тем, что заставили реагировать на пропаганду, а не на конкретные действия. И деды удар пропустили. А дальше Горбачёв. Давайте хоть как-нибудь попробуем довести дело до ничьей. Если была бы та американская элита, они бы никогда не попытались сейчас провернуть по второму разу сценарий Болотной. Они бы попытались провернуть что-то новое. Но они сейчас в дичайшем цейтноте, в дичайшем внутреннем противоречии.
Я тут дал длиннющее интервью одному информагентству. Что удивило, пытали как раз по поводу внутреннего расклада, как я его вижу. Мне кажется, у нас начинают до этого доходить. Что корни американской внешней политики во внутреннем разладе и осознание этого внутреннего разлада. А сейчас они спешат и они искренне, вот я считаю, что они искренне считают, что сценарий Болотной сейчас возможен. Наша задача сейчас убедить, теми или иными способами, что это в принципе невозможно.
Соловьёв: Я ещё знаете, на что обратил внимание? Слово «патриарх» - я себе сделал ссылку. «Перед панихидой по императору Павлу Первому, убитому в результате заговора 220 лет назад, в ночь с (11) 23 на (12) 24 марта ( по новому стилю)». А ведь Павел один из самых недооценённых русских правителей. Вот у нас Николай Второй канонизирован, не за то как правил, а за принятую мученическую смерть. А Павел ведь гораздо больше достоин канонизации. Павел то не отрёкся. Напомню, он ведь в тот момент был и главою церкви. Он сказал: «Вы можете меня убить, но я все-равно останусь Вашим императором».
Евстафьев: Для меня два таких недооценённых человека. Две точки разворота России. Это Павел и Николай Первый. Но Николай Первый прошёл, он умер после того, как точка разворота была пройдена, к сожалению. К сожалению, он не был готов к тому царствованию, и Павел.
Соловьёв: Заметь. Заговорщики, убившие Павла Первого, значительно отличались от тех, которые заставили подписать отречение Николая Второго. Всё-таки для тех заговорщиков была святость государственности. А для этих нет.
Евстафьев: Там были очень разные люди, которых развело по разным лагерям в гражданскую войну. И в послефевральский период. Но я хочу сказать, что и те, и те исходили, я имею в виду февраль, что та государственность, которая была - её нужно разрушить. Вот это самое страшное в той истории.
Соловьёв: Что объединяет с трагедией 1991 года с Горбачёвым.
Евстафьев: Именно так. Коммунистам вернулся их же бумеранг. Тот бумеранг, который они подобрали.
Соловьёв: Как Николай Второй не увидел бунт своих элит, так и Горбачёв не увидел бунт своих элит. Это все его подчиненные. А для всех подчинённых что тогда, что при Горбачёве, не было никакого уважения и святости к государственности. К русскому гсоударству.
Евстафьев: А трагедией отречение государя в феврале 1917 года было для очень небольшого количества людей. Причем, каких людей? Ханна Хичивальских, генерал Фёдор Келлер и застрелился Зубатов. И всё. Вот это трагедия.
Фрагмент эфира программы "Полный контакт" от 24 марта 2021 года.