...Все люди полны света. Только я один подобен тому, кто погружен во мрак. Все люди пытливы, только я один равнодушен. Я подобен тому, кто несется в мирском пространстве и не знает, где ему остановиться. Все люди проявляют свою способность, и только я один похож на глупого и низкого...
Дао Дэ Цзин, книга первая, стих двадцатый.
Монгольское войско двигалось по глинистой, скользкой от дождя дороге, медленно, словно через великую силу. Неподкованные копыта лошадей разъежались.ю проваливались в чавкающую грязь. Густые гривы отяжелели от холодной воды и снега. Идти опятиконь теперь уже не было никакого смысла: руссы имели представление о реальной численности. Лучше поберечь силы коней, поэтому войлоки сгрузили на арбы, которые теперь тянули волы в хвосте вереницы. Хайду, сидя на белом, как молоко кобылицы, Ордосе, всматривался с высоты небольшого увала в ряды всадников, ища в изможденных тревогами лицах поддержки и грозной степной воли, той самой которая вела этих людей от победы к победе, которая не позволяла мириться с утратами и поражениями. И джихангир верил, что его войско по-прежнему не сокрушимо. За истекшие сутки он потерял двух лучших тысячников и почти тысячу воинов, у стольких же имелись разной степени ранения. Таких больших потерь монголы не ожидали. Со времен схваток с самаркандским Джелалем не встречались достойные противники всадникам, ведущим свой род от белого волка. Грудь Хайду саднила боль не столько от военных неудач в начале кампании, сколько от ощущения ненужности этого предприятия. В чем собственно провинились смоляне? Всего лишь в том, что поддержали злой Козельск, и лучшая армия мира просидела под стенами маленького городка семь недель и даже была вынуждена инсценировать отступление? И только, когда разведчики донесли, что смоленская рать, ведомая каким-то Меркурием — да кто он такой, прах его побери — покинула Козельск, монголы вернулись и за час приступом взяли город, который потом разрушили, а жителей перебили. Но ведь это война. Смоляне защищали побратимов и в том лишь не правы, что не рассчитали свои силы.
- Эй, Хабул, как твоя рана? Плечо не тянет?
- Спасибо, Хайду, что помнишь еще старого Хабула. Всё хорошо. Слава Вечному Синему Небу. Наверно Субэтэй-богатур, под началом которого я дрался в далекой молодости, сейчас видит меня и просит перед Тенгри хорошей судьбы для своего верного Хабула!
- Тебя, Нацинь, как только вернемся, обещаю женить. Ох, уж погуляю на свадьбе!
- Надо бы вернуться не с пустыми руками, Хайду, - молодой воин просиял улыбкой, - моя невеста любит ткани и сладости, а еще веселый блеск хорошего металла.
- А ты, Бардам, как вернешься, примерно накажи жену. Хочешь, одолжу свою плеть.
- Ой, Хайду, боюсь, что моей Улынь так понравится твоя плеть, что она начнет просить хлестать ее каждый день, приговаривая: «Ой, вонючий Бардам, неужели сам Хайду тебе дал попользоваться! Видишь, как я ему нравлюсь!»
По рядам воинов покатился дружный смех. И у джихангира немного полегчало на душе. Он вытащил из-за голенища плеть и кинул ее воину.
- Ты, как всегда умеешь ответить, Бардам.
- А ты, Хайду, по-прежнему знаешь всех своих воинов поименно и помнишь, где у кого болит. За это и мы тебя чтим.
- Хуцзир, отряди полсотни самых быстрых воинов и пошли к стенам Смоленска. Нет. Скачи с ними сам. Я хочу встретиться с человеком в алом плаще.
- Что ты задумал, Хайду? - тысячник подъехал к военачальнику.
- Я хочу поединка, Хуцзир. Мы и так потеряли много воинов. Не хочу еще потерь. Пусть этот собачий сын, сучий выкормыш выйдет против меня. Я знаю, ты сумеешь договориться об этом с ними.
- Не хочу думать о плохом и, поверь, ничуть не сомневаюсь в твоей доблести, но что если случится обратное?
- Не случится. Я убью его.
- И все же. Что гласит закон, если войско неприятеля выставляет поединщика?
- Ты имеешь в виду: какая участь ждет осажденный город?
- Именно.
- Закон гласит: если хоть одна стрела выпущена со стороны неприятеля, то город подвергается уничтожению и отдается в руки воинов.
- Тогда какой смысл им выставлять поединщика и подвергать опасности вождя? Если ты убьешь его — город будет разграблен и уничтожен. Если он убьет тебя — кто-то из тысячников поведет войско и сокрушит Смоленск. Не вижу, как я должен договариваться и что обещать руссам.
- Не всегда нужно действовать прямолинейно. Закон тоже нужно уметь приложить к данной ситуации. Ни вчера, после поражения тысячи Дайчеу, ни сегодня, после ночной вылазки руссов, я не хочу равнять Смоленск с землей, а землю посыпать солью. Этот город еще послужит улусу Бату-хана.
- Тогда чего ты хочешь, Хайду? Я перестаю тебя понимать! В обоих случаях по закону город обречен: будешь ты убит или останешься в седле. А чтобы вызвать русса на поединок, я должен что-то предложить взамен.
- Пообещай им, если победа будет за мной, то мы возьмем тройной ясак и в придачу триста рабов, если я погибну, то ты отведешь войско.
- Что-то! Ты потерял голову, брат мой. Впрочем, надеюсь, что это всего лишь уловка. Просто у тебя чешутся руки.
- Нет, это не уловка, Хуцзир. Ты действительно отведешь войско. Бояться тебе нечего. Бату скажешь, что выполнял мой приказ. Я составлю его в письменном виде завтра же. Воины тоже будут благодарны тебе. Ты сохранишь много жизней. У тебя еще недостаточно опыта, чтобы взять приступом город, где воеводит человек в алом плаще.
- Но зато у меня достаточно холодная голова и жаркое сердце. Я не буду отводить войско.
- Тогда тебя казнят за невыполнение приказа.
- Кто, позволь узнать?
- Мои нукеры, которым я тоже вручу письменный приказ.
- Твоя душа никогда не обретет покоя в чертогах Вечного Синего Неба. Никогда, Хайду. Тебя проклянут от седьмого колена вниз до сорокового вверх. Неужели тысяча воинов погибла напрасно. Одумайся, ведь ты без двух лун темник. А голову того пса я лично насажу на копье и привезу на курултай всех ханов Золотой Орды. Ты очень скоро позабудешь о честолюбии и мести. Одумайся, Хайду. Заклинаю тебя Вечным Синим Небом и предками до сотого колена.
- Нет, Хуцзир. И да будет так, как я сказал. Если я умру, ты отведешь войско. Все. Скачи к урусам и уговори их вождя принять мои условия.
- А если они не согласятся? Ты ведь знаешь: нашу мудрость эти собаки называют коварством. Что, если они не поверят мне, посчитав, что мы просто выманиваем их вождя, а сами все равно ударим, независимо от исхода поединка.
- Поверят, Хуцзир, - Хайду прищурившись посмотрель вдаль, на синюю полосу леса и дернул повод. - Если не поверят, то ты останешься в их лагере заложником до конца. Независимо от того, убьют меня или нет. Ты будешь гарантом того, что монголы не нападут первыми. Что монголы, в случае моего поражения, отойдут под бунчуки Бату-хана, а в случае моей победы — Смоленску будет сохранена жизнь. Мы получим дань и уйдем. Только в одном случае я отдам Смоленск на разграбление: если руссы убьют послов, то есть тебя, Хуцзир. Но я не думаю о таком исходе. Это вряд ли. - Перед мысленным взором Хайду выплыло лицо Голяты.
- Воины не простят тебе этого, Хайду. Все ждут не только дани, но и грабежа, красивых женщин, крепких рабов для продаж.
- Думай о своей роли, тысячник! А мои планы оставь мне. Ты будешь оставаться в заложниках до тех пор, пока в этом есть необходимость. Я все сказал. Все.