(Ширяев Харитон Васильевич, репрессирован и расстрелян близ Екатеринбурга в 1937 году. Реабилитирован посмертно. – П. Ш.)
«Мелись – не мелись, не умелешься!». Воля отца в крестьянском быту была законом.
Это и отражено в пословице.
Помню отца Харитона Васильевича с очень малого своего возраста, лет с трех-четырех. В избе он появлялся редко. Когда бывал дома, то только к обеду, когда вся семья собиралась вместе, да поздно вечером «по потемкам» – к ужину.
По утрам семья всегда поднималась рано. Не будили лишь нас, самых маленьких. Взрослые все уходили по делам. Если не было большой работы, как, например, молотьба на овине, то каждый занимался своей частью работы по хозяйству. Утренних завтраков семьи в дни большой работы не помню. В обычное время завтракали все вместе после того, как сходят по скотине, сделают мелкие дела по хозяйству, пока протопится печь, испечется хлеб и сварится все к завтраку, и поставят в печь что-либо к обеду.
Нас в семье держали очень строго. Часто за малейший проступок пугали меня отцом, говорили: «Ужо тебе отец-то!» или «Отец-то, смотри, не похвалит за это!». Поэтому отца я очень боялся, хотя он ни меня и никого из нас детей никогда строго не наказывал. Самым строгим наказанием было обещание не кормить, оставить без обеда. Бывало, отдаст такое приказание матери, а когда наступит пора обеда, сам же и отменит, скажет: «Ну ладно, на этот раз прощу, он больше не будет». И я шел к столу наравне со всеми. Но такое предупреждение запоминалось надолго еще и потому, что в отношении других, старших брата и сестры, таких мер не применялось, они были более благоразумны.
В будние дни отец одевался просто, как и все мужики в нашей семье, да и в деревне. Носил домотканую пестрядинную рубаху [1] , подпоясывался низко узеньким ремешком. Штаны были тоже домотканые из «кепсовины», которую ткали из лучших льняных ниток пополам с «гумажными», т.е. с покупными хлопчатобумажными, разных цветов, где преобладали красные, синие и кое-где «соломенные» – желтые.
Волосы у него были темные, подстриженные под «кружок». Расчесывая волосы семейным роговым гребнем, приглаживал их на лбу вправо, как это было на портретах Белинского и Гоголя в календаре. Носил усы и бороду, они у него были рыжеватыми. Бороденка редкая, торчала, как бы раздвоено на углах подбородка. Усы – не длинные, но широкие, закрывали всю верхнюю губу, норовили прикрыть и нижнюю. Когда он пил квас из общего семейного деревянного жбана, то усы намокали, и он обхватывал их нижней губой, как бы обсасывая, затем рукой приглаживал на обе стороны.
Голова у отца была крупная, лицо с прямым, слегка заостренным широким, но не длинным носом. Глаза большие светлые. Голова сидела на короткой толстой шее, плечи покатые, грудь высокая, на спине округло торчат лопатки, что создавало видимость сутулости, но ходил всегда ровно, прямо, не сутулясь. Руки грубые от работы, твердые, с трещинами, особенно на большом и указательном пальцах. Пальцы рук с утолщенными суставами и крепкими горбатыми ногтями. Весь он кряжистый, крепкий, плотный. Говорили о нем, что он как «с полу складен». Роста был среднего.
По характеру был добрым, рассудительным. Его слово в доме было решающим, да он и был в доме главным основным работником еще при жизни дедушки Василия. Другой сын дедушки Тихон был тогда в солдатах.
По воскресеньям, а не только в праздники, отец обязательно ходил в «церкву», надевая свою «добрую одежу». Были у него яловые сапоги из черной кожи кустарной выработки с пузатыми голенищами, черные же плисовые [2] широкие шаровары и суконная длинная визитка серовато-коричневая, вроде как в клетку, вперемежку то темнее, то светлее. Под визитку надевал кашемировую косоворотку [3] и подпоясывался выкладным поясом с кистями – «бальками», спускавшимися ниже визитки почти до колен. На голову надевал пуховую черную шляпу «пирожком» с пояском из витого шнурка. В прохладное время, весной или осенью, надевал пальто из грубого темно синего бобрика, а зимой – овчинный черненый «пеньжак» без воротника, с пояском-хлястиком на спине и со строченой овчинной же стоечкой вместо воротника, которая к подбородку сходила на нет. На руках – мягкие кожаные рукавицы, а весной – вязаные «базарские» перчатки. Для зимы была бобровая шапка.
Всю эту «добрую одежу» он «справлял» еще будучи холостяком. Ходил на заработки. Целыми зимами «подсевал» в людях решетом зерно (это такой способ сортировки). В большое решето, подвешенное на веревке, насыпается пудовая мерка пшеницы, и решету придается вращательно-колебательное движение обеими руками. Зерно шло по дну решета кругом, мелкое проваливалось сквозь сетку, мусор собирался по центру и пригоршнями снимался. После неоднократных таких операций мусор весь убирался, а чистое зерно ссыпалось в полог, разостланный на санях – готовился воз для поездки на мельницу или на семена. С этим ремеслом отец ходил по богатым мужикам в своей деревне и по соседним деревням. Бывал даже в д. Леготина, верст за 15–20 от нашей. Платили ему по копейке за пуд, а то и за два, в зависимости от сорности зерна и от предварительной договоренности. Работа не легкая. Постой-ка на морозе под сараем, покрути пудовое решето и поснимай-ка мусор голыми руками. Да и мусор снимался не просто, а сбрасывался в разную тару, мякину сверху – в одно место, а остальные «сброски», частью с зерном, шли на посыпку скоту. «Охвостье» из-под решета – мелкое зерно с семенами трав, тоже шло по своему назначению. Если работа велась великим постом или рождественским, то хозяева кормили постной пищей. В обед – хлебом с похлебкой из картошки или с «колобками» из теста, утром и вечером – чай с хлебом. Так вот и работал парень, иначе на «добрую одежу» денег взять было негде. Заработал, справил весь комплект и бережливо носил его только по праздникам, да в «церкву». В этой «справе» женился и после носил ее всю молодую жизнь.
Старшим в доме у нас был дедушка Василий Степанович. Весь седой, прямой и высокий, он был выше отца, выше среднего роста. Его сына Тихона я тогда еще не знал в лицо. Он служил в гвардии. От него приходили письма из Петербурга с адресом «Московский гвардейский полк». Брали туда только самых высоких и стройных.
Отец рассказывал о годах своей юности, что жили бедно. Земли было мало, только на три мужские души. В хозяйстве – две лошаденки, на них пахали землю уже не сохой, а сабаном. Пахать сабаном было полегче, но все-таки трудно, нужно было крепко держать его руками, чтобы не вертелся и отрезал ровный, нужной ширины, пласт земли и перевертывал его в соседнюю борозду.
На душу в общинном землепользовании приходилось «мятой» земли, т.е. пашни, по две с половиной десятины и сколько-то сенокосных угодий и леса. Величины сенокосных и лесных наделов не помню. Дедушка рассказывал, что раньше лес был не разделенным. Рубили, кто, где хотел и сколько мог. В результате лес повырубился и остались вместо леса «козлятники» – молодые деревца, да отростки от пней.
На сходе мужики решили – лес поделить по наделам так же, как и землю, – на мужские души. После раздела каждый хозяин стал беречь свой лес, растить. Нехватка леса в хозяйстве дедушки вынуждала экономить на всем. Лесные делянки, доставшиеся нашему хозяйству в ближних рощах, были для рубки еще не доросшими. Только в «Стекле», за дальней деревней Порошина, за 15 верст от нас, лес был лучше. Были на корню лесины, годные на бревна и на жерди, как и на дрова. Туда за лесом и приходилось ездить. Отец потом мне рассказывал, как они после пожара ездили туда за жердями.
Дедушка был молод тогда, работал как зверь. Подрубал и валил березки, да осинки быстро, одну за другой. Отец в то время был еще слабым подростком, не каждая жердь была ему под силу. А дедушка, работая топором, быстро очистив сучья, подрубал уже другие деревца и понукал сына: «Харька, давай таскай, таскай в одно место, складывай в одно место кучками. Таскай помаленьку. Таскай, не стой, давай, давай!». И он таскал до изнеможения. Нарубленные жерди чистили от коры на две пролысины с одной и с другой стороны. Часть увозили домой, остальные складывали в «костер» (штабель без прокладок) для просушки. Потом подсохшие легче везти, да и на воз положить можно больше.
Из жердей городили плетни. Так у нас называли сооружения в два прясла в ряд, на пол-аршина одно от другого, а между ними плотно набивали солому. Получалась не продуваемая ветром стена. Таким «плетнем» обносили скотный двор, а внутри него делали загородки – «стайки» из таких же стен. Все это обносилось крышей со стропилами и накрывалось пластами соломы. Такие плетни ставились и между деревянными постройками из бревен или саманов на хозяйственном дворе, около избы.
Лошади, да мелкий рогатый скот, зимовали в этих сараях-стайках между плетнями, но для коров, особенно на время отела, нужна была конюшня. На конюшню бревен не было, покупать не на что. Решили строить ее из самана.
Саманы – это крупные кирпичи квадратного сечения, а в длину в два таких квадрата [4] . Так вот надумали делать саманы. К тому времени отец уже подрос, мог владеть лопатой и помогать в этой адской работе.
Копали они «драчевую» глину. На настоящий кирпич она, такая серая, не годилась, а для самана подходила. Копали и свозили в кучу к реке. Глину здесь на отлогом берегу у самой воды месили, добавляли в нее ржаную и пшеничную мякину, какая оставалась от молотьбы и за зиму не была скормлена скоту. Месили с водой, топтали ногами, но это было трудно и мало производительно. Тогда пускали месить лошадь. Отец ходил вокруг ямы с глиной и водил по ней лошадь, держа ее под уздцы. Через некоторое время надо было ворочать глину лопатами там, где она не протопталась, и добавлять, где воду, где мякину или глину. Перелопачивать это вязкое месиво было тяжко. Отец, вспоминая об этом, рассказывал, что от черенка лопаты, которым приходилось опираться на «стегно» (бедро) повыше колена, были на обеих ногах мозоли, засыхавшие коростами. Потом формовали из месива саманы, там же сушили их, а потом подсохшие свозили домой. Работа была каторжно-тяжкая. Стены из саманов можно было класть на глиняном растворе по два камня вдоль по стене, и один поперек. Стена получалась устойчивой.
Из таких саманов у нас была сложена конюшня и «задворье» – троестенок к глухой стене избы. Этот пристрой предназначался для хранения фуражного зерна – овса и «охвостья» зерновых, а также для хозинвентаря и т.п. Кроме «задворья» и конюшни, из саманов сложили маленький курятник, да в косогоре за скотным – баню «по-черному». Баней пользовались вместе с соседом Захаром. Работа эта по изготовлению саманов и строительству из них состоялась только благодаря дедушке Василию, он был жаден до работы, силен и не давал покоя своему сыну Харитону, моему отцу. (Дата записи рассказа не известна, П. Х. Ширяев).
[1] Пестрядь – домотканый холст в клетку, иногда в полоску. Разноцветная пряжа, разнообразная по своей структуре, придавала пестряди характерную шероховатость. Из этой грубой материи шили повседневную одежду: рубахи, передники, сарафаны. Например, клетчатый сарафан называли пестряком. Повязывалась рубаха плетеным поясом // Ефимова Л.В., Алешина Т.С., Самонин С.Ю. Костюм в России XV – начало XX века / Под ред. Е.Р. Беспаловой. Москва: Арт-Родник. 2000. С. 74.
[2] Плис – это одноцветная хлопчатобумажная или шерстяная ткань, изготовленная в бархатной технике, и отличающаяся длинным (до 6 мм) ворсом. В XIX веке эту ткань черного, синего или темно-коричневого цвета русские крестьяне покупали для шитья праздничных штанов // Холодная В.Г. Символика и атрибутика праздничного костюма парня // Мужской сборник. Вып.1. Мужчина в традиционной культуре: социальные и профессиональные статусы и роли. Сила и власть. Мужская атрибутика и формы поведения. Мужской фольклор / Сост. И.А. Морозов. Москва: Лабиринт, 2001. С. 131.
[3] Косоворотка – мужская рубаха, сшитая в традиционной технике. Обычно мужская рубаха имела туникообразный крой, с прямыми центральными и боковыми полотнищами, между которыми вшивали клинья. Рукава рубахи были прямые, с ластовицей. Свое название рубаха получила от разреза ворота, который располагается не по центру, а сбоку (чаще слева). Объяснить эту особенность кроя ворота можно стремлением спрятать нательный крест // Ефимова Л.В., Алешина Т.С., Самонин С.Ю. Костюм в России XV – начало XX века / Под ред. Е.Р. Беспаловой. Москва: Арт-Родник. 2000. С. 14.
[4] Саман – это строительный материал из глинистого грунта, высушенного на открытом воздухе, который получил широкое распространение в безлесных районах с 5-4 тыс. до н.э. Технология изготовления самана не очень сложная: глинистый грунт разводят водой, разминают в ямах, ящиках или на ровных площадках, потом перемешивают с добавками (соломой, навозом). Недостатками этого строительного материала являются: низкая влаго- и морозостойкость, необходимость штукатурки, которая защищает от влаги