1221 год. Получив отцовский нагоняй, царевичи-чингизиды передают бразды военной верхушке. В этот раз к штурму Гурганджа нойоны подготовились основательно, и шансов городу не оставили.
Продолжение. Предыдущая часть и царские забавы, резвятся ЗДЕСЬ
Музыка на дорожку
То, что к войне не готов ты, не значит что война не готова к тебе.
Оперативная пауза после неудачного штурма, отсрочила гибель столицы на несколько недель. Монголы ждали гонцов, и готовились.
Время на пользу городу не пошло. Как и женщина, толпа не создана для ожиданий. Ее настроение непостоянно, а утро не принадлежит вечеру.
Большие надежды
Дверь жива стуками, а толпа слухами
В ожидании развязки, город наполнялся бессмысленными разговорами и пустыми надеждами. Чем нелепее они были, тем правдоподобнее казались. Кто укорит горожан?
В конце-концов, обреченным людям не так то много и остается.
К обеду утренняя эйфория сменялась мрачными раздумьями, которые вечером рассеивались радужными слухами. Поговаривали, что против дикарей объединился весь мир. Мусульмане поднялись от Египта до Дели. Огромные армии и флоты уже спешат на помощь, а хозяйство проклятых (за поребриком) разорвано в клочья.
Сами же они (как и положено псам!) перегрызлись, и скоро вырежут друг дружку.
Самые отчаянные утверждали, что в Джейхун вошли мощные корабли, способные сжечь вшивых одним залпом.
На этот счет ожесточенно спорили.
Одни говорили о судах, посланных Джалаль-ад-Дином с юга. Им возражали, доказывая что корабли идут из Абескунского моря через искусственный рукав Узбой. Отправил же их другой сын Мухаммеда (Мужественный Рукн или Отважный Гияс). Отсюда задержки с прибытием, ибо размеры кораблей делают необходимым углубление канала.
На этом обычно успокаивались, расходясь по делам. Тем более, что общими у толпы являются разговоры, но не хлеб. А припасы подходили к концу.
За благодушным гулом, внимательное ухо слышало неумолимую подготовку монгольского лагеря. Видел ее и наметанный глаз кипчакского командира Инанч-хана. С монголами у него (и у них с ним) были особые счеты.
Именно Хан прорвался из Бухары, чудом не прикончив Чингиза. Теперь он же организовал расправу над татарами в Гургандже. В будущем военачальник отобьет (на короткое время) Хорасан, и даже одержит победу в полевой схватке.
Странно что в целом, человек этот известен меньше Тимур-Мелика. Притом что (из хорезмийцев) больше Инанч-хана, кровь монголам попортил разве что Джалаль ад Дин (и не родившийся еще Кутуз).
Как-бы то ни было, попадись Инанч живым, едва ли его смерть была-бы завидней лютой казни отрарского наместника.
С башен открывалась детальная картина монгольских приготовлений. Инанч-хан видел подвоз припасов, сборку и сбойку отрядов. В брешах частокола и осадных щитов, кипчакский командир опознал горловины для обезумевшей массы.
На прорыв оставались часы.
Напоследок Инанч-хан заявился к белобородому Наджмаддину Кубра, которому сказал
Старик! В добродетели я сведущ немного. Еще меньше в книгах. Но и моего ума хватает понять, что такие как я нужны, чтобы жили такие как ты. Уедем вместе. Сегодня-завтра они убьют всех.
Учитель мудрости кротко кивнул
Я знаю
Уважив отказ, Хан попросил
Скажи чего-нибудь. С чем живут полезно, и умирают достойно
Старик развел руками
Уважай других, оставаясь собой
Уже в дверях Хан обернулся, хлопнув по сабле
Мое сердце здесь
Мудрец возвел глаза
А мое там
На том они и расстались.
Сметя татарский дозор, Инанч-хан умчался на последних конях. С собой он увел тысячу-две головорезов, рванувших в пустыню по дороге Джалаль-ад-Дина.
Выжившим дозорным отрубили головы, а тысячника отвечавшего за участок прорыва, до полусмерти исхлестали плетьми.
Прорыв Инанч-хана стал последней монгольской ошибкой осады.
Страшная седмица
Собаке бояться собак, человеку страшиться людей.
Первыми огненный шар увидели караульные мусульман, что жадно высматривали подмогу совиным оком. Вместо подмоги явился огонь.
Взмыв с катапульты, шар прочертил дугу, разорвавшись аккурат над домами. Пламя вмиг охватило несколько жилищ, прорезав ночную тишину воем обожженных. Нарастающий гул и крики, выгоняли на улицу полураздетых жителей, выбегавших посмотреть что там.
Взглядам открывались десятки горящих кувшинов и сотни огненных стрел. Все летело в город. Столицу жгли планомерно, по квадратам.
Решение напросилось само. Кто-то из нойонов заметил
Зачем совать палец в нору, если суслика можно выкурить...
Так и поступили.
Гургандж неплохо просматривался с осадных башен. Кропотливые уйгуры перенесли очертания на бумагу, упростив последовательное сожжение улиц. Китайские инженеры вели огонь так, чтобы он гнал население за стены к осадным линиям, где для них заботливо подготовили проходы.
Расставшись с мечтой об имуществе, монголы возмещали убытки людьми.
Смерть как злобная собака, нестрашная пока далеко. Не все выдерживают встречу лицом к лицу. Горожане дрогнули быстро и побежали. При нападении собаки это наихудшее решение, но в Гургандже единственной альтернативой бегству был огонь. Гореть заживо никто не хотел.
Поэтому еще ночью первые струйки устремились в степи, где безраздельно хозяйничали монголы, весело рубившие беглецов.
Убивали впрочем не всех.
Утро город встретил жаром пылающих домов, и густым дымом. Жителей одного квартала, огонь намертво отрезал от соседей. Попытки вырваться по реке напарывались на мечи и стрелы.
Злую шутку сыграли завалы скарба. Накиданные как препятствие, они сами стали ловушкой, погубив тысячи горожан в давке и дыме.
К вечеру перестало существовать то, что оставалось от общей обороны.
Гургандж раздробили на несколько участков. Большинство жгли, часть брали железом. Теперь в районы можно было заходить с нескольких концов, не рискуя угодить в засаду. То что начиналось отчаянной дракой, оканчивалось игрой в прятки, где монголы не чувствовали себя виноватыми.
Найденных в городе не щадили. Никого. Рубили здесь же и сразу. Несколько человек (десяток на тысячу) специально оставляли в живых, давая уйти. К своим они выходили оторопелые и потерянные. Кто еще мог говорить, рыдая живописал бойню. Много больше было таких, что нечленораздельно мычали, уставившись в одну точку и ужасая соплеменников пищей, выпадавшей изо рта и рук.
Страх увиденного, резал кишки сильнее монгольских стрел. Поглядев на выжившего, матери хватали детей и бежали куда глаза глядят. Глядели они в степи, радушно открытые взору сквозь прорехи осадного тына.
Следом бежали отцы. Все горело, по городу уже рыскали отдельные разъезды татар. Борьба за честь потеряла смысл, уступив место борьбе за жизнь.
В степи людской поток мчал за каким-нибудь вожаком, который обычно и сам не знал куда он бежит, и что он вожак.
В нескольких стадиях от города, толпы встречали всадники. Десятка зарубленных хватало, чтобы глаза опустили все. Их плетьми гнали в низины и долины, обращенные в людское море.
Беседы и последствия
Иной раз человеку кажется, что он знает все.
Но достаточно спросить себя, чем (кем?) была эта пылинка, и чем она станет? А ведь это наималейший из вопросов.
Так примерно рассуждал Наджмаддин Кубра глядя на густо устилающий землю пепел. Он походил на снег, до которого ему уже не дожить.
Бесцельно метались люди. Повсюду спешили и кричали. Месяц назад они гомонили о вечном (человеческом). Вспоминали рыбу выловленную в детстве. Пруд ополовиненный весной по недосмотру властей. Гвоздили власти, занятые только собой.
Говорили о посевной. О похождениях соседки (куда смотрит мухтасиб!). О том, что туда он как раз и смотрит. И оба понимающе прыскали.
Говорили о болячках, и внучках.
О кураге укрепляющей кишечник и внучке готовой к замужеству с достойным(с намеком на слушателя) человеком, сознающим зависимость хорошей жены от приличного калыма.
О том, что у умершего Ибрагима осталась семья. Земля же его для них слишком большая... Отрезанный соседями кусок выходит к тому самому пруду, и пока еще! Участок торгуется не так недорого.
Еще... дочери Ибрагима вошли в возраст. К ним можно ходить… И уже ходят люди. К вдове ходят тоже.
Говорили о назойливом работнике, требующем оговоренного (без свидетелей!) жалованья. Хотя наглец столько не заработал! О сладкоголосом баче, услаждающем слух.
О темничной страже, где появилось место для понимающего человека. Если есть на примете сметливый юноша, умеющий принять узелок для узника, не обделив себя и уделив благодетелю.
И о чем только не ведутся досужие беседы.
В этот раз закончилось все.
Пруд подчистую выпила монгольская конница. Рыбу хашарники сожрали сырой. Они же сбросили туда жителей предместья. Опасавшийся заразы нойон, приказал очистить округу от тел.
Вповалку лежали говорящий и слушающий, мухтасиб и соседка, гости дочерей и вдовы Ибрагима, продавцы и покупатели его участка. Понимающий человек и его благодетели. Внучка ставшая женой каракитайской сотни и сладкоголосый бача, которого брезгливый нойон зарубил лично.
Это последние времена!?
Кричали старику. Наджмаддин Кубра качал головой
Нет. В последние времена казнят за явные грехи. А это… за тайные.
Зарубили старика буднично. Между делом.
Семь дней монголы расправлялись над городом, обратив его в горы пепла и земляные кучи. Многолюдный Гургандж, не уступавший Мерву и чуть-чуть Багдаду, превратился в страну развалин и царство праха.
Но и это был еще не конец.
Остатки горожан грудились в трех кварталах, набитых людьми как овечий загон. Оттуда-то К Джучи и явилась делегация со словами:
Мы уже увидели, как страшен хан, теперь настало время нам стать свидетелями его милосердия
Первенец рассмеялся
Страшного, вы еще не видели. Я вам его покажу
Посмотрим и мы, хотя...
Некоторые вещи лучше забывать, чтобы повторяясь в сердце, они не повторились в жизни.
Подписывайтесь на канал. Продолжение ЗДЕСЬ