11 июня 1937 года дело Тухачевского было рассмотрено в порядке, установленном постановлением ЦИК и СНК СССР от 1 декабря 1934 года, то есть в закрытом судебном заседании без присутствия защитников и без права обжалования.
Приговор был вынесен Специальным судебным присутствием Верховного Суда СССР в составе: армвоенюрист Василий Ульрих, маршалы Василий Блюхер и Семен Будённый, командармы Яков Алкснис, Борис Шапошников, Иван Белов, Павел Дыбенко и Николай Каширин, комдив Елисей Горячев.
Известно, что, по меньшей мере, двое из членов специального присутствия: маршал Буденный и командарм Белов свои впечатления от суда письмами доложили наркому Ворошилову.
Письмо Буденного опубликовано на сайте «Исторические материалы».
Оно является вещественным доказательством, а вот чего, давайте разбираться вместе.
Первым судья опрашивал Якира.
«В своем выступлении на заседании суда Якир остановился на сущности заговора, перед которым стояли задачи реставрации капитализма в нашей стране на основе фашистской диктатуры. - Излагал Буденный ход судебного заседания. - К этому они должны были прийти двумя путями: во-первых, свержением существующей власти внутренними силами, при помощи вооруженного переворота и, во-вторых, если первое не будет осуществлено, то при помощи военного поражения, с участием интервентов в лице германского фашизма, японского империализма и Польши. При последнем варианте в виде компенсации интервентам им отдавалась часть территории нашего государства: Украина - Германии, Дальний Восток – Японии».
Обратите внимание: контрагентов у заговорщиков - 3: Германия, Япония и Польша, а территориальные приобретения в результате договора получают только два из них.
Должен ли был сначала у следствия, а затем и у суда, при условии, что - это следствие и суд, а не фикция, возникнуть вопрос: «Почему так?»?
Ответ очевиден: «Должен», но, судя по письму Буденного, не возник.
Такая четырёхсторонняя сделка могла возникнуть только в результате переговоров, а, учитывая наличие в договоренности явного конфликта интересов Германии и Польши по поводу Украины, переговоров длительных и непростых.
Но никто из обвиняемых не только не рассказал о деталях таких переговоров, но и не упомянул о том, что они в таком четырехстороннем формате вообще имели место быть, а ни судья Ульрих, ни члены специального судебного присутствия об этом заговорщиков не спросили.
Якир поведал только то, что «для поражения советских армий у заговорщиков была договоренность с германским Генштабом в лице генерала Румштедт и генерала Кёстринга, и специально составлялся план поражения РККА во время войны».
Помните, «лавировали, лавировали, да не вылавировали»? Так, видимо, и здесь «составлялся, составлялся, да не составился».
Потому что, если бы план составился, то следствие не преминуло бы представить его в суде в качестве вещественного доказательства заговора. Не так?
«Как в первом, так и во втором случаях средства для свержения Советского правительства и руководства партии применялись все без исключения. Ничем не брезговали: террор, шпионаж, диверсия, вредительство, провокация, компрометация руководителей партии, правительства, армии и советской власти.
По словам Якира, у них было решено, что для данного дела все средства хороши». Рассказывает Буденный Ворошилову, а теперь и нам с вами.
У меня не возникает сомнений, что следствие располагало достаточными доказательствами обвинения в «компрометации руководителей партии, правительства, армии и советской власти».
То, что все присутствующие в качестве подследственных военачальники дружили против Ворошилова, секретом никогда не было.
Недовольство политикой руководителей партии (читай: Сталина) в области сельского хозяйства высказывали практически все военачальники той поры: и те, кто в этом суде присутствовали как обвиняемые, и те, кто участвовал в нем в качестве судей, и большинство других.
Якир.
«Возникновение заговора относится, по сути дела, к 1934 году, а до этого, начиная с 1925 года, по выражению Якира, происходила «беспринципная групповщина». Другими словами, шли разговоры о неудовлетворительном руководстве армией, неправильном отношении со стороны руководства партии и правительства к «известным» «большим» людям зиновьевско-троцкистской и правой оппозиции. Также были подвергнуты резкой критике мероприятия партии и правительства при коллективизации 1930-31 годов».
Вредительством, как мы знаем, можно представить любое действие или бездействие.
Мне, например, неоспоримым следствием вредительства видятся наши дороги. Но это так, к слову пришлось.
Про шпионаж поговорим отдельно.
Но вот ни одного примера подтверждающего проведение заговорщиками террора и диверсий записка Буденного не содержит. И что подразумевалось следствием под обвинением в провокациях, это письмо понять не дает.
«При открытии заседания суда подсудимым было зачитано обвинительное заключение, которое произвело на них исключительно сильное, подавляющее впечатление. Особенно растерялись Эйдеман и Фельдман, хотя и все подсудимые с точки зрения мужества производили весьма жалкое впечатление. Внешне они выглядели жалкими ничтожными слюнтяями».
Почему так «растерялись Эйдеман и Фельдман»? Ответ напрашивается. Потому, что, договорившись со следствием, они рассчитывали, что их выведут из числа участников заговора в свидетели. Услышав обвинительное заключение, военачальники поняли, что их «кинули», вот и «растерялись».
Заговорщики утверждали, что «как на политическую фигуру они «ориентировались на Троцкого и его блок, в который входили троцкисты, зиновьевцы, правые, националисты, меньшевики, эсеры и т.д».
Обвинение в связях заговорщиков с Троцким диссонировали с публичным поведением военачальников.
Например, На пленуме ЦК в феврале — марте 1937, когда Ворошилов обвинил в переходе к троцкистам Туровского и Шмидта, Гамарник поддакнул:
«И штаб Московского округа, где сидел Муралов, был за Троцкого».
Здесь интересно вот что. В статье о Якире «Командарм, не умевший воевать» ее автор кандидат исторических наук Игорь Ходаков, заявляет.
«Таким образом, вопрос если и не о связях с Троцким, то о соответствующих симпатиях, превращавших по меньшей мере некоторых командиров РККА, включая Якира, в «пятую колонну», остается открытым».
Он делает это заявление на основе анализа архива Троцкого, проведенного считающим себя историком, одним из евангелистов секты сталинистов Колпакиди, подтверждая тем самым несостоятельность и подложность обвинения в наличии контактов заговорщиков с Троцким.
Я надеюсь, читатель, даже если он прожженный сталинист, тем не менее, понимает разницу между «гипотетическим наличием симпатий» и «наличием реально существующих контактов».
В архиве Троцкого нет упоминаний ни об одном из заговорщиков, кроме Тухачевского, А фамилию Тухачевского Троцкий упоминает не в связи с заговором, а, вспоминая о деталях Кронштадтского восстания.
Большинство «заговорщиков» составляли обласканный наградами цвет командования вооруженными силами. Об их успехах в боевой и политической подготовке рассказывалось на военных советах и в прессе. На этом фоне, обвинения их во вредительстве вызывали массу вопросов у современников.
Чтобы нивелировать этот очевидный диссонанс следствие придумало, а Буденный рассказал Ворошилову и нам следующую формулу.
«Считалось, что для выполнения всех этих задач должна быть, прежде всего, строжайшая армейская конспирация. Для этой цели применялась тактика двурушничества в партии и очковтирательство в работе».
По выступлениям подследственных прослеживается стандартная формула, скорее всего, подсказанная военачальникам следствием, на которую те повелись, теша себя надеждой, сохранить жизнь, как теперь понятно, тщетной.
Якир.
«К концу Якир заявил, что в нем сочетались два Якира. Один, дескать, советский, а другой - враг народа, шпион, предатель, диверсант, террорист - все, что хотите».
Тухачевский.
«…пытался очень туманно сказать, что в нем также сидели два человека: один - советский, а другой - враг, и что он также просит суд учесть, что он до 1934 года работал как «честный большевик и боец»».
Уборевич.
«Уборевич в своем заключительном слове выступил по-военному кратко. Суть его речи заключалась в том, что он сказал: «Я прошу, граждане судьи, учесть, что я честно работал до 1934 года, и мое вредительство на авиационные части и на выбор укрепленных районов с точки зрения их тактической полезности не распространялось, потому что укрепленные районы выбирались тогда, когда я не был еще вредителем и врагом. В последующем я вредил тем, что их не вооружил по-настоящему, и некоторые амбразуры на точках укрепленных районов были направлены не в сторону противника, а в сторону, невыгодную для обороняющегося, т.е. преследовал цель поражения укрепленных районов».
Корк.
«До 1931 года я был честным бойцом и командиром, а потом сделался врагом, шпионом, агентом, диверсантом, предателем...» Когда Корк произносил эти слова, в его голосе слышался плач, он прослезился, после чего сделал полуминутную паузу и продолжал: «Прошу суд учесть, что я был честным бойцом до 1931 года и теперь разоружился, и считаю себя советским гражданином, и умираю как советский гражданин. Пусть об этом знает наша партия, Советская власть и народ».
Эйдеман.
«Во мне, Эйдемане, было также два человека. Нелегко было давать эти задания, когда я видел развитие победоносного шествия социализма. Я много раз думал: кто я - больше советский человек или враг? И тогда на меня давила наша контрреволюционная организация, и я выполнил ее задания. В то же время, когда я давал задания, я чуть не плакал. Я понимал, что я враг народа, народа, который меня любит и доверяет.
Я прошу суд учесть, что я был преданным бойцом до 1934 года, потом стал врагом. Думаю, что моя контрреволюционная работа все же меньше имеет результатов, чем работа советская. Я прошу суд это учесть».
Путна.
«…я не вникал в большевистскую сущность революции, хотя органически чувствовал, что я с большевиками, но, тем не менее, оставался троцкистом. … Во мне тоже сидели два человека: один - красноармеец, другой - предатель, преступник, - что хотите».
Примаков.
«Я, так же как и другие, был человеком двух лиц».
Раздвоение личности (я прочитал) явный признак шизофрении. А тут, как видите, коллективное раздвоение личности. Что-то вроде инфекционной шизофрении.
Кстати, ею в ходе суда, видимо, заразятся арестованные чуть позже члены судебного присутствия: маршал Блюхер, командармы Белов, Алкснис, Дыбенко и Каширин.
Об их судьбах я рассказывал в статье «Тухачевский, Блюхер, Егоров и другие. Такие разные дороги на эшафот».
Шпионаж.
Судя по письму Буденного, Тухачевский в ходе следствия дал показания, что «он лично передал письменный материал агенту германского Генштаба по организации, дислокации и группировке мотомехчастей и конницы БВО и УВО и что по его же, Тухачевскому, заданию Аппога передал германскому агенту график с пропускной способностью военных сообщений, а Саблин, по его же заданию, передал схему северной части Летичевского укрепленного района».
Но в ходе суда маршал эти показания не подтвердил, заявив:
«… что его, конечно, могут считать и шпионом, но что он фактически никаких сведений германской разведке не давал кроме разговоров на словах, хотя тут же признает, что это тоже шпионаж».
Все военачальники, кроме Корка, говорили, что участвуют в заговоре с 1934 года, а до этого были преданными делу партии большевиками.
Лично у меня, когда я читал, а потом воспроизводил в статье эти показания военачальников, в памяти всплыл диалог из фильма «бриллиантовая рука»:
―И что, все десять лет он пил, дебоширил, и, так сказать, морально разлагался?
―Ну, нет, вы знаете, все это время он искусно маскировался под порядочного человека! Я ему не верю!
―Но если хорошо знаешь человека, ему нужно верить всегда.
―О нет, я считаю, что человеку нужно верить только в самом крайнем случае!
Очевидно, что следствию было важно связать заговор военных с Енукидзе, и оно нашло аргументы убедить Корка подтвердить эту версию.
«Корк в своем выступлении показал, что он являлся участником заговора и членом центра с 1931 года. В связи с этим Корк высказал свое недоумение в том отношении, что Тухачевский, Якир и Уборевич знали о кремлевском заговоре с 1931 года, которым руководил Енукидзе, и даже знали все детали плана этого заговора, но почему-то на суде об этом не говорили, считая себя заговорщиками только с 1934 года.
Корк показал, что о кремлевском заговоре он, Корк, докладывал Тухачевскому в 1931 году в присутствии Якира и Уборевича, и отсюда Корк делает вывод, что Тухачевский, Уборевич и Якир официально вступили в заговор в 1931 году, а не в 1934[-м]. «Неужели же они, - говорит Корк, - слушая мой доклад о кремлевском заговоре, еще не были членами и соучастниками заговора? Все это они скрывают от суда, скрыли и от следствия».
Дальше Корк показал, как должен был развернуться заговор в самом Кремле, в который были вовлечены: он, Корк, Горбачев, Егоров, бывший начальник школы им. ВЦИК, и Именинников, помполит школы ВЦИК».
Корк, судя по письму Буденного был на суде информативней всех. Видимо, надеялся, что это зачтется при вынесении приговора.
Вот как это описывает Буденный.
«Далее Корк показал, что он, будучи командующим войсками Московского военного округа, проводил при помощи Енукидзе, Ягоды, Горбачева, Векличева, Аронштама, Германовича, Егорова и Именинникова подбор командного и начальствующего состава с тем, чтобы московский гарнизон, помимо заговора в Кремле, был бы способен совершить вооруженный переворот. Для этой цели Тухачевский, Гамарник, Уборевич, Якир и он, Корк, подбирали специальные кадры. Они стремились назначать своих людей на должности командиров войсковых частей и соединений, начальников складов, строительства, работников по вооружению, мобилизационной работе, боевой подготовке и т.д. Между прочим Корк заявил, что ряд вопросов, которые ему стали известны только на самом суде, раньше для него не были известны. Видимо, предполагает Корк, руководители заговора, в лице Тухачевского, от него многое скрыли, как, например, работу Гамарника по Востоку и связь с Троцким, Бухариным и Рыковым. Однако Корк показал, что ему все же было известно, что руководители военно-фашистской контрреволюционной организации смотрят на связь с Троцким и правыми как на временное явление. Об этом Тухачевский говорил Корку в том смысле, что троцкисты, правые и т.д. только попутчики до поры до времени, а когда будет совершен вооруженный переворот, то он, Тухачевский, будет в роли Бонапарта. И 29 ноября 1934 года, как показывает Корк, Тухачевский у него на квартире об этом заявил совершенно определенно при всех присутствовавших там».
«Примаков очень упорно отрицал то обстоятельство, что он руководил террористический группой против тов. Ворошилова в лице Шмидта, Кузьмичева и других, а также и то, что он якобы до ареста руководил ленинградской террористической группой в лице Бакши - бывшего начальника штаба мехкорпуса и Зюка. Отрицал он это на том основании, что якобы ему, Примакову, Троцким была поставлена более серьезная задача - поднять в Ленинграде вооруженное восстание, для чего он, Примаков, должен был строго законспирироваться от всех террористических групп, порвать свои связи со всеми троцкистами и правыми и тем самым завоевать авторитет и абсолютное доверие со стороны партии и армейского командования.
Примаков, однако, не отрицал, что он раньше руководил террористической группой и для этого просил Шмидта на должность командира мехкорпуса.
В связи с этим специальным заданием Троцкого Примаков обрабатывал 25-ю кавдивизию во главе с командиром дивизии Зыбиным. По его словам, Зыбин должен был встретить на границе Троцкого при овладении повстанцами Ленинградом».
То есть Примаков ранее руководил террористической группой, но о проведенных террористических актах военачальник, по скромности, наверное, суд не уведомил, а члены суда (слово «члены», здесь ох как! к месту) соревнуясь с подсудимым в скромности, спросить об этом постеснялись, поверив Примакову на слово.
Эйдман сознался на суде в том, что давал задание взорвать Донской мост.
Что помешало? Спросите Вы.
«Взрывы мостов должны были быть выполнены во время войны. Эти задания я получал непосредственно от Тухачевского. Я насаждал контрреволюционные повстанческие организации среди донских и кубанских казаков по заданиям Тухачевского и Гамарника. Кто именно готовил эти восстания, об этом знает зам.председателя Осоавиахима в Ростове и зам.председателя ОСО в Горьковском крае».
Примаков в своем заключительном слове выступил с речью, над абсурдностью которой можно было бы и посмеяться, если бы она не отражала сути Сталинской системы, способной низвести, бесспорно, мужественных людей до уровня говорящих матрешек.
«Я, Примаков, хочу, чтобы суд и судья знали, с кем они имеют дело. Нам, восьмерке подсудимых, я хочу дать анализ: во-первых, подсудимым; во-вторых, нашей контрреволюционной фашистской организации; в-третьих, под чьим знаменем мы шли.
Кто такие подсудимые по социальному положению?
Эти люди в социальном отношении представляют из себя сброд. Кто такой Тухачевский? Этот тип принадлежит к обломкам контрреволюционных офицерских заговоров против Советов. Его родина - фашистская Германия.
Корк, Уборевич, Эйдеман и Путна имеют свою родину в своих странах. Там у них и семьи и родные. Это и есть их родина.
Якир - этот купец 2-й гильдии в Румынии, там имеет семью. Там у него и родина.
Фельдман - американский купец. Родина, семья и родня у него в Америке. Там у него и родина.
А я, Примаков, являюсь охвостьем так называемой мелкой буржуазии с троцкистскими настроениями, прошедший школу троцкизма от начала до конца в течение 18 лет. В этой школе сосредоточились отбросы человеческого общества. Самым злым и заядлым врагом являлась и является троцкистская оппозиция и люди, в ней участвующие.
Скажите же, граждане судьи, где у них и у меня родина? Советский Союз для них временное пристанище. Родина подсудимых там, где живут их семьи, с кем они связаны. Там их родина, а не в СССР».
Свои выводы, сделанные в процессе внимательного прочтения письма Семена Михайловича Буденного, я оставлю при себе, а Вам приведу его выводы и выводы Троцкого:
«1. Тухачевский, Гамарник, Корк, Якир, Уборевич, Примаков, Путна, Фельдман и Эйдеман – писал Буденный - это патентованные шпионы, и не с 1934 года, а с 1931 года, а некоторые и раньше затесались к нам с самого начала революции. А для того чтобы скрыть свою шпионскую и контрреволюционную деятельность до 1934 года, подсудимые, разоблаченные в этом Корком, пытались выставить Корка как вруна и путаника.
2. Участие Гамарника в заговоре все подсудимые, безусловно, пытались скрыть, по-видимому, из тех соображений, что Гамарник, представляя из себя политическую фигуру, вербовал политсостав в армию и, видимо, был связан не только с верхушкой правых, троцкистов и зиновьевцев, известных нам, но и с рядом других ответственных гражданских работников.
3. Из показаний подсудимых Тухачевского, Корка, Якира и Уборевича видно, что план поражения красных армий во время войны они решили разработать по своей инициативе и только после этого согласовать его с германским Генеральным штабом».
17 июня 1937 года, практически сразу же после процесса была напечатана статья Троцкого «Сталин и обезглавливание Красной армии».
В этой статье Троцкий в свойственной ему манере пишет о целях сталинских мер по репрессии в армии, говоря о том, что «Сейчас маузер ГПУ направлен на следующее поколение, которое начало свое восхождение с гражданской войны….. Дело идет уже не о случайных фигурах, а о звездах второй величины».
Письмо С.М. Буденного народному комиссару обороны К.Е. Ворошилову. 26 июня 1937 года здесь .
Предыдущие статьи на тему репрессий в отношении Советских военачальников в предвоенные годы:
О заговоре Тухачевского - «Смертельная схватка паука со скорпионом»
«Тухачевский, Блюхер, Егоров и другие. Такие разные дороги на эшафот»
«Его расстреляли за книгу» - о судьбе командарма Кутякова.
«74 дня, которые для маршала Победы были страшнее всех сражений» - о поворотах судьбы маршала Победы Мерецкова.
«Героя Советского союза избивали резиновыми дубинками» - о судьбе героя Советского Союза маршала авиации Рычагова.
«От должности заведующего баней маршал авиации отказался» - судьбе маршала авиации Ворожейкина.
Не забудьте подписаться на канал. На нем будет еще очень много интересных статей. Ваш "лайк", извините за термин, будет достаточной благодарностью за написанную специально для Вас статью.