Хотя я не могу это увидеть, и мой брат не сообщает о том, что цель поездки близка, я сразу чувствую, когда мы оказываемся в районе Калифорни. Это ощущение подъема в гору ни с чем не спутаешь.
"Калифорни" звучит так же, как далекая американская Калифорния, где я никогда не был и, возможно, никогда не побываю. Так называется самый престижный и дорогой район Канн, где расположены виллы и апартаменты моих работодателей. Калифорни начинается у моря, но возле него всегда полно туристов, праздных зевак и мигрантов, поэтому настоящее сердце района находится здесь, на высоком холме, где многомиллионная недвижимость и ее обладатели могут укрыться от посторонних глаз за пышным растительным покровом Лазурного берега и надежной охраной.
Однако некоторым дозволено заглянуть дальше заборов и даже стать частью этого закрытого мира. Среди них я и мой брат Андре, который практически каждый день возит меня из нашего района Ла-Бокка в Калифорни на своей верной, хоть и потрепанной годами подружке «Пежо». Скрежет ржавого кузова и тарахтение изношенного двигателя слышно даже через грохот радио, которое Андре любит включать погромче, если в эфире звучат его любимые песни, и я молюсь, чтобы «Пежо» не подвела нас и на этот раз. Клиенты не любят, когда я опаздываю, и могут вычесть из моего вознаграждения штраф, ведь старая разваливающаяся машина не является уважительной причиной для них.
-Вчера на пристани я заметил новую яхту. Не знаю, возможно, кого-то из наших знакомых, - говорит Андре, стараясь перекричать музыку и встречный ветер из открытого окна. Андре почему-то думает, что раз мы вхожи в дома богатеев из Калифорни, то автоматически считаемся их знакомыми, хотя они не всегда в состоянии запомнить даже наши имена. – Эх, если бы ты бы только видел, Жан-Люк, что это за яхта! Стройная белоснежная красотка, не меньше 40 метров в длину, отделана первоклассным деревом. Бассейн, джакузи, все дела. Однажды ты обязательно прославишься, мы купим свою яхту и отправимся на одной из этих крошек на рыбалку в открытое море, как месье Бернар или семья Леру. Или вообще рванем до Гваделупы – пусть наши кузены лопнут от зависти.
К сожалению, ничего из того, что описывает Андре, я не только не могу увидеть, но даже представить так, как это делают обычные люди, если закроют глаза. В моей голове возникает лишь тот образ, что создают подушечки пальцев, ощупывающие выпуклую картинку в книге или гладкую поверхность настоящего корабля. «Да будет свет» — эти слова Бог явно забыл сказать про меня, поместив с рождения в подземную пещеру, в которой мне доступны все чувства, кроме зрения. По мнению maman , верующей католички, так случилось потому, что ее проклял колдун – как раз перед родами кто-то подкинул под дверь нашего дома мертвую жабу. Я же считаю, что либо она перенесла одну из тех бессимптомных и от того коварных инфекций, которые почти безвредны для матери, но уродуют плод, либо, что вероятнее, мой папаша отправил в мир не лучший из своих сперматозоидов. Так или иначе, гваделупские врачи не смогли мне ничем помочь. Через семь лет после моего рождения мать ушла от отца, о котором в моей памяти остался только запах, сопровождавший его повсюду, – смесь ароматов белого рома, отдающего карамелью, кубинских сигар и дешевого одеколона. В поисках лучшей жизни вместе со мной и Андре она перебралась во Францию, сначала в Париж, а потом на Côte d'Azur , в Канны, потому что в Париже ей было слишком холодно и угрюмо по сравнению с вечным карнавалом Гваделупы.
Здесь мать родила моих младших сестер-двойняшек от одного марроканца, которого периодически сажали в тюрьму за какие-то мелкие махинации. Он иногда появлялся в нашей квартире, приносил дочерям игрушки и, как мусульманин, совсем не пил, поэтому моя мать верила, что на этот раз любовное заклинание, ради которого был заколот петух при полной луне, привело к ней нужного человека. Пока мы карабкаемся на «Пежо» вверх по горе, я думаю о сестрах и вспоминаю их заливистый смех, когда мы встречаемся вечером за ужином и они начинают рассказывать истории, которые приключились с ними в школе.
Я буквально слышу звонкие колокольчики их голосов в своей голове, как слова Андре возвращают меня в реальность:
-Помнишь, госпожа Мадлен говорила, что на неделе прилетит из Америки ее муж, продюсер? Месье Адам Пейтон, вот как его зовут. Знаю, петь ты перед другими не любишь. Но попробуй хотя бы показать ей тетрадь с песнями. Я уверен, она познакомит тебя с мужем, как только прочитает парочку, особенно «Твои губы ласкает южный ветер». Это бомба!
-Не знаю, Андре, не думаю, что это хорошая идея. А вдруг моя просьба покажется ей слишком наглой для прислуги?
-Ты что, братишка… Какая же ты прислуга? – Андре похлопал меня по плечу, как бы приводя в чувство. – Вспомни Стиви Уандера. Он тоже родился в бедной семье и тоже был слепым, но это не отняло у него возможность писать гениальные песни. Главное – выйти на нужного человека, который оценит твой талант по достоинству. Я читал об Адаме Пейтоне. Он уже столько артистов раскрутил, которые гораздо менее талантливы, чем ты.
В каком бы плохом расположении духа я ни был, слова Андре, интонация его голоса, энергия непоколебимой, как скала, уверенности, которую он излучал – невидимая, но явственно ощущаемая мной, всегда придавали мне сил и возвращали желание сопротивляться греху уныния. Он единственный человек, который верит, что мои стихи чего-то стоят, и меня ждет слава второго Рэя Чарльза. В отличие от Рэя, у меня нет музыкального образования, и больше всего на свете я боюсь выступать на публике, стесняясь своего шепелявого карибского произношения, хотя и слышу в своих мечтах, как мое пение удостаивается громких аплодисментов и одобрительных криков «Браво!».
Все, чем я действительно успел овладеть к своим 17 годам, чтобы заработать себе и семье на жизнь, – это массаж. Для ремесла, в котором остаешься один на один с другим человеком, совсем не нужен такой несовершенный инструмент, как глаза. Проблемы своих клиентов я, можно сказать, вижу руками – все их зажимы, боли, растяжения, застои лимфы, стрессы, которые подтачивают их тела, как термиты самую крепкую древесину. Я один из лучших массажистов в Каннах, хотя и зарабатываю нелегально, так как считаюсь несовершеннолетним для такой работы. Мать говорит, чтобы я перестал витать в облаках (стихами на жизнь не заработаешь), а лучше больше брал заказов на массаж. Сестры подрастают, и им понадобится оплачивать жилье и учебу в университете. Хоть кто-то из нашей семьи должен выбиться в люди. Ради них мы с Андре каждый день поднимаемся на гору и спускаемся с нее, возвращаясь в свой мир социального жилья и пособий.
Мы креолы, потомки африканских рабов, завозившихся белыми колонизаторами на Карибы, вернулись в бывшую метрополию, чтобы получить свое – хорошую медицину, образование, работу. Реальность оказалась такова, что максимум, на что мы могли претендовать, - социальное жилье, пособие и «карьера» уборщиков в чьих-то роскошных апартаментах.
Наконец мы приезжаем к первому клиенту по расписанию, на одну из этих трехэтажных вилл с собственным бассейном и вышколенной прислугой. Такие дома благоухают, как их владельцы, дорогим парфюмом – тонко и ненавязчиво, но вполне заметно подчеркивая статус. Совсем не так в социальном жилье, которое дало нашей семье правительство Франции, где мы ютимся впятером (а иногда и вшестером, когда приезжает марроканец) на 35 квадратных метрах. У нас перемешаны запахи всех возможных блюд народов бывших французских колоний, разбросанных от Карибов до Вьетнама. Здесь и алжирский кус-кус, и мадагаскарская румазава, и маврикийский карри. Смесь розмарина, куркумы, перца, содержимого брошенных мусорных пакетов и человеческого отчаяния. Однажды оказавшись в социальном жилье и пожив на пособие, люди входят во вкус. Бедность тоже может быть комфортной.
На виллах не только пахнет по-другому. Я слышу пение птиц, журчание воды в бассейне, звуки скрипки или рояля, если сын или дочка хозяев упражняется в музыке. Прислуга ходит тихо, стараясь приглушить каждый свой шаг, чтобы не потревожить хозяев. Я тоже стараюсь ходить, ступая как можно тише – опираясь на руку Андре и полностью ему доверяя.
Мы с Андре приезжаем в апартаменты Пейтонов в закрытой резиденции. Еще ни слова не сказано, а я уже чувствую присутствие Элин, дочери хозяев. Лаванда, жасмин, розовое масло и капелька пачули. Представляю ее лепестком цветка, нежным и шелковистым на ощупь.
-Привет, Жан-Люк. Как дела? Отлично выглядишь сегодня! - Элин всегда здоровается первой, и ее голос звучит доброжелательно. Надеюсь на то, что она делает это не только из вежливости, и я ей, хоть чуть-чуть, но нравлюсь.
-Привет, Элин, - отвечаю тихо, пытаясь скрыть свое смущение. Знала бы она, что ее образ, прекрасный и недостижимый, - мой тайный источник вдохновения. Андре посмеивался надо мной, говорил, что лицо дочки Пейтонов похоже на долину вулканов – всё усыпано угрями. Меня не заботила внешность Элин, я все равно ее не видел. Зато я знал, что она пахнет, как тропический лес после ливня, и чувствовал - на уровне сердца – что она не из тех избалованных отпрысков богатых родителей, которые относятся свысока к людям не своего социального круга.
Из соседней комнаты слышится нетерпеливый голос госпожи Мадлен.
-Жан-Люк! Я жду, давай скорее, мальчик.
Принимаюсь за массаж. Клиентам нравится, что я ничего не вижу и не докучаю им разговорами, словно я еще и немой. Они воспринимают меня как человека функцию, у которого потрясающие, просто волшебные руки, исправляющие несовершенства их тел, но не более того. Поэтому я, закончив массаж и прибирая за собой, мысленно готовлюсь к предстоящему разговору, как к прыжку в море с высокой скалы.
-Госпожа Мадлен, не хочу вас лишний раз беспокоить по пустякам. Знаю, ваш муж месье Пейтон – музыкальный продюсер…
Говорить складно у меня никогда не получалось, и госпожа Мадлен нетерпеливо перебивает:
-Переходи к делу, мальчик, мне некогда.
-Я пишу стихи, которые могли бы стать песнями. У меня есть сборник, позвольте я один из них прочитаю – пение не моя сильная сторона.
«Твои волосы как тропический дождь,
Твои губы ласкает южный ветер»…
Я прочитал стихотворение речитативом, слишком быстро и сбивчиво, но, кажется, госпожа Мадлен заинтересовалась.
-Неплохо, неплохо. Говоришь, у тебя много таких стихов?
-Да, целая тетрадь. Андре записывает их под мою диктовку.
-Можешь оставить ее у меня, я покажу тетрадь мужу. Он как раз искал новых поэтов-песенников.
-Спасибо, госпожа Мадлен!
Мне захотелось кинуться к ней на шею и расцеловать, хотя я и не видел, как на самом деле она относится к этой затее – по интонации было трудно понять. Конечно, месье Пейтон еще не дал свой ответ и даже не читал стихов, но я уже праздновал маленькую победу.
Всю обратную дорогу до Ла-Бокки мы с Андре наперебой строили планы на мою дальнейшую карьеру. Наконец-то и я получил толику веры в свои силы от той могучей горы, что жила в сердце Андре. Он мечтал, что мою песню исполнит Стромай, а я больше склонялся к Индиле или «пиратке» Беатрис Мартен.
Несколько недель я жил в ожидании звонка от госпожи Мадлен или ее мужа. Но никто из них не позвонил, ее экономка сбрасывала мои звонки, а личного телефона я не знал. Андре не выдержал первым. Выбрав день, мы приехали к ним в то время, когда можно было застать госпожу Мадлен дома. Узнав от экономки, кто приехал, она не пожелала выходить, но Андре начал громко выкрикивать ее имя и выражаться в самых крепких словах относительно порядочности их семейства. Наконец она вышла к нам. Я не видел выражения ее лица, но по тону голоса почувствовал недовольство и… досаду, словно она не ждала, что мы еще раз появимся на пороге ее дома.
-Ах, это ты, Жан-Люк. Забыла тебя предупредить, чтобы ты больше не приезжал, я не нуждаюсь в твоих услугах.
-Но почему, госпожа Мадлен?
-В прошлый раз, когда ты был в моем доме вместе со своим братцем, у меня пропали сережки с бриллиантами. Ты, конечно, не видишь, но руки у тебя проворные.
-Да как вы смеете? Вы думаете, что мой брат способен что-то украсть только потому, что он бедный темнокожий мигрант? – Андре аж задыхался от злости. А я застыл, сокрушенный несправедливым обвинением, не в силах что-либо произнести.
-Что вы, мальчики, я не расистка, - в голосе Мадлен послышался испуг. – Пропали сережки, когда вы были здесь. Скажите спасибо, что я не вызываю полицию и расстаюсь с вами по-хорошему.
-А как же мои стихи? – наконец выдавил я.
-Я их где-то потеряла. Не думаю, что моего мужа мог бы заинтересовать такой… материал. Но я компенсирую тебе неудобства. 100? Нет, 150 евро достаточно за эту тетрадку?
Я услышал шелест купюр и почувствовал прикосновение бумаги к руке.
-Пошли, брат, не хочу здесь оставаться ни минуты, - тихо произнес я.
Все мои мечты в одночасье рассыпались, как бусины из порвавшегося ожерелья. Я по-прежнему ездил вместе с братом в Калифорни и зарабатывал на жизнь массажем, потому что не мог подвести семью – деньги нам по-прежнему были нужны. Андре меня поддерживал как мог. Но в моей душе, в которой раньше щебетали тропические птицы и благоухала первая любовь, воцарилась пустота. И тишина.
Однажды, спустя полгода или около того, мы ехали на очередную виллу и слушали радио. Диджей поставил композицию, которая недавно завоевала топы чартов. Мелодия была лиричной, голос - приятным, и я прислушался к тому, о чем поет исполнитель.
«Твои волосы как тропический дождь,
Твои губы ласкает южный ветер»…
Слова в песне по сравнению с моим стихом были в некоторых местах заменены, куплеты переставлены местами. Но в целом сомнений не оставалось.
-Это же мой стих! – воскликнул я.
-Я тоже сразу его узнал, - ответил брат. – Интересно, Мадлен или ее муженек или они вместе все это провернули? Обвинила в краже тебя, а сами украли нечто куда более ценное! Уж я до них доберусь, будь уверен, брат, и заставлю признать, что песня твоя, и выплатить больше, чем жалкие 150 евро.
Узнав, в какой ресторан Пейтоны ходят по пятницам, мы пришли туда вслед за ними. Официанты не желали пускать нас, сомневаясь в том, что наш вид понравится местной публике, готовой выложить за ужин с вином больше того, что я зарабатывал за месяц, но Андре оттолкнул их и, схватив меня за руку, потащил в глубь зала. Месье Пейтон и его жена спокойно наслаждались мишленовскими блюдами, когда Андре крикнул им без всяких предисловий:
-Вы украли песню моего брата!
-Кто это, Мадлен, дорогая? – спросил Адам Пейтон, и я услышал, как он отхлебывает изрядный глоток вина.
— Это мой бывший массажист Жан-Люк и его сумасшедший братец. Помнишь, я рассказывала, как он украл мои сережки. Но массаж делал просто потрясающе, и я пожалела его – не стала заявлять в полицию.
-Ты добрая душа, ma chérie .
И тут я услышал свой собственный дрожащий от негодования голос:
-Я передал вашей жене тетрадь со своими стихами. А спустя полгода выходит песня, и в ней совершенно точно используются написанные мной слова.
-Молодой человек, я вас не знаю, вижу впервые в жизни. Уверен, вы хороший массажист, вот и занимайтесь массажем. А доказать что-то можно только в суде. Надеюсь, у вас есть деньги на адвоката.
Послышались звуки нескольких ударов, хруст ломающейся челюсти и падающего на пол тела. Это не выдержали нервы Андре. Женский визг чуть не взорвал мои барабанные перепонки – госпожа Мадлен наконец потеряла самообладание. Люди вокруг забегали и засуетились. Кто-то из официантов сделал звонок:
-Приезжайте скорее, посетителя избил какой-то бродяга.
Андре посадили в тюрьму за драку с нанесением телесных повреждений. Мой брат пострадал из-за меня, а я ничего не мог сделать. Мои сестры тоже пострадали – я лишился всех заказов из Калифорни благодаря стараниям Мадлен, наговорившей про меня ужасные вещи всем своим знакомым.
Я остался совершенно один. Когда я жил в Гваделупе, то часто приходил к морю, даже без сопровождения, потому что оно окружало нас со всех сторон, и я его совсем не боялся. Я не мог видеть красоту его цветов и оттенков, но зато слышал его голос – в шепоте волн, мягко набегающих на берег, криках чаек, поскрипывании песчинок под голыми ступнями.
В Каннах было другое море, но я все равно пришел к нему, чувствуя, что оно может дать ответ. Я думал, что большее, на что может рассчитывать слепой темнокожий паренек со странным карибским акцентом – быть массажистом у богатых клиентов. Зарабатывать, надеясь на их милость, потакать их прихотям, быть частью красивой – но чужой - жизни. Андре верил, что мой талант победит мою судьбу, и поплатился за это. Я закатал штанины, чтобы ощутить прикосновение воды. В марте она была достаточно теплой, чтобы вытерпеть первые секунды притирки. Зайдя по пояс, я приготовился идти дальше.
Послышался плеск воды. Кто-то еще, кроме меня, решил искупаться в мартовском море.
-Жан-Люк! Постой, Жан-Люк!
Знакомый и такой родной голос, который я так давно не слышал.
-Элин!..
Она обняла меня сзади и медленно, но настойчиво потащила обратно из воды.
-Жан-Люк, я все знаю… И не горжусь своими родителями, видит бог. Прости, пожалуйста, тебе пришлось столько натерпеться от них.
-Элин, спасибо. Но зачем ты пришла сюда? Мой брат в тюрьме из-за меня, - и я плюхнулся на песок, обхватив голову руками и подрагивая всем телом от холода.
-Они украли у тебя стихи, но они не могут украсть тебя самого, твою суть, твою душу. Я договорилась с одной известной блогершой, ты сможешь в прямом эфире прочитать другие стихи из своей тетради. О тебе узнает миллионная аудитория. А мои родители или кто-либо еще не будут больше утверждать, что ты не имеешь никакого отношения к песням, созданным на основе твоих стихов.
Элин помогла мне встать и привести себя в порядок, но выступать я должен был один. На несколько мгновений страх снова парализовал все мое существо. Казалось, слова застряли в горле, так и не достигнув губ. Элин сжала мою руку и прошептала:
-То, что Андре в тюрьме, не меняет его желания поддерживать тебя во всем. Твой брат с тобой даже сейчас, и я обязательно найду способ передать ему запись.
Страх куда-то ушел. Я не видел свою аудиторию. Даже если бы захотел видеть, все равно бы не увидел – все эти люди были по другую сторону экрана. Но каким-то невероятным образом ощутил, что не одинок в этом мире.
И стихи полились из меня сами собой.