Автор: Arbiter Gaius
Глава 1. Путь на дно
— Ради всех святых, ты что творишь, Виллем?!
Худощавый подросток лет тринадцати склоняет белобрысую голову, пережидая волну отцовского гнева, но по лицу его заметно, что он скорее сожалеет, что попался, чем раскаивается в содеянном.
— Отвечай, парень! — высокий грузный мужчина, видимо, верно истолковал настрой отпрыска: в голосе его крайнее раздражение смешивается с недоумением и даже некоторой растерянностью. — Ты хоть представляешь, что было бы, если бы мерзкая тварь оказалась еще и бешеной?! Это, — указывает пальцем на свежие собачьи укусы, мелькающие в прорехах рукава сыновней рубахи, — это стало бы тебе смертным приговором! Уж ты-то, как сын лекаря, не можешь этого не понимать!
— Она не выглядела бешеной. У бешеных мутные глаза, и слюна льется, а еще...
— Я не экзамен у тебя принимаю, Виллем ван Мале! — гремит мужчина. — Я спрашиваю, чего ради ты привязался к какой-то уличной псине, да к тому же еще раненой?! Ведь раненые звери, они...
Он обрывает самого себя, словно осененный какой-то догадкой. Судя по тому, как мрачнеет лицо — весьма неприятной догадкой.
— Погоди-ка... Ведь в этом все и дело, верно? У клятой твари была перебита лапа. Ты что же...
Подросток вздыхает и еще ниже опускает голову.
— Мы опять говорим о хирургии, так, что ли? — мужчина говорит тише, но таким тяжелым и недобрым тоном, что становится ясным: только теперь он начинает злиться по-настоящему. — Ты что, хотел лечить эту псину?
— Нет, посмотреть только...
— Посмотреть? На что посмотреть?!
— На ее лапу.
— Господи Иисусе, дай мне терпения... — мужчина с силой трет лоб, затем скрещивает руки на груди, откидывается на высокую резную спинку стула, на котором сидит, пристально смотрит на стоящего перед ним сына. — Ну и что ты там хотел увидеть, в ее лапе?
— Мне показалось, что кость не была сломана. Просто вышла из плечевого сочленения. А это... Это легко вправить назад, — скороговоркой заканчивает подросток, заметив, как стремительно багровеет лицо родителя.
— Так я и думал. Что ж, поговорим о том, что действительно важно, и что кроется за всей этой дурацкой историей. Я не позволю тебе идти в ученичество к хирургу. Я повторял это множество раз и не понимаю, почему вынужден делать это снова.
— Но чем так плоха хирургия?! Я же не про псину думаю. Я бы мог помогать людям. Просто собака меня покусала, и...
— Вот этим хирургия и плоха, — отрезает мужчина. — Тем, что именно так с тобой-хирургом и обращались бы, и, уж поверь, не только собаки.
— Как — так?
— Не делай вид, что не понимаешь! Хирурги — это те же банщики и костоправы, разве что опыта побольше. Даже тех, кто дослужился до мантии, не уважают наравне с дипломированным лекарем. А чтобы до мантии дослужиться, тебе понадобились бы годы, а то и десятилетия! А пока было бы так: делаешь хорошо — этого не ценят. Ошибешься — смешают с грязью в лучшем случае. Захочешь помочь — тебя отшвырнут, как эта самая псина. Зато когда на помощь у тебя не будет ни сил, ни возможностей, ни желания — охочих до нее объявится целая толпа. И каждый в этой толпе будет считать, что помочь ему ты обязан, а вот он тебе за то не должен ничего и никогда. Хирургия — это путь на дно, Виллем! В грязь, нечистоты, людскую наглость и неблагодарность. Хирургом ты никогда не выбьешься в люди, не займешь места, которое можешь занять! Для того ли я тебя учил?! Для того ли ты уже сейчас болтаешь на латыни почище иного студента?! Когда ты приедешь в Салерно...
— В Монпелье.
— Что?
— Если не позволяешь мне быть хирургом, позволь хотя бы самому выбрать лекарскую школу. Я хочу поехать в Монпелье. Ты сам рассказывал, что в Салерно вы только заучивали книги. Всему, что ты сейчас умеешь, ты научился уже потом. В Монпелье, говорят, больше учат тому, что действительно пригождается в жизни.
— Как ты не понимаешь... — мужчина вздыхает, — как ты не понимаешь, что без заучивания тех книг я не смог бы и научиться тому, что знаю?
— Но почему нельзя было сразу этому и учиться?! Вместе с книгами?
— Начнешь учебу — поймешь. Во всяком случае, уж не тебе, сопляку, критиковать то, чему и как учат в старейших лекарских школах! Поди без тебя как-нибудь разберутся! — мужчина снова хмурится.
Подросток молчит, не поднимая глаз от пола, но упрямо поджатые губы и насупленный взгляд красноречиво свидетельствуют о том, что от своего он не отступится.
— Слушай, Виллем, — мужчина это тоже понимает. — Почему ты ведешь себя так, словно я желаю тебе зла? Разве я предлагаю что-то, что противоречит твоим желаниям и устремлениям? Ты хочешь лечить. Но именно этого хочу для тебя и я. Разве я сам не этим занимаюсь? Разве не хочешь ты, вернувшись после университета, продолжить мое дело? Чтобы однажды моя практика стала твоей. Хочешь помогать людям и все в таком духе — пожалуйста. Но делай это как уважаемый человек, а не какой-то голодранец! Занимайся травами, составляй снадобья, лечи с их помощью от болезней... А ты... Ей-Богу, ты бы еще в бродячие целители подался!
— А если мне неинтересно?! Неинтересно копаться в травах!
Возглас — как крик души.
— Сегодня я видел, что тебе интересно! — отец тоже повышает голос. — И уж прости, на это я тебе жизнь потратить не позволю! В Салерно...
— В Монпелье!
— Придержи язык, щенок! Пока ты живешь в моем доме — я решаю, куда тебе ехать и где учиться!
— Когда я выйду за порог, чтобы ехать на учебу — я уже не буду в твоем доме. А значит, ты меня не удержишь.
— А кто будет оплачивать твою учебу, позволь спросить?
— Сам заработаю. А нет — подамся в бродячие целители.
— Та-ак... — мужчина глубоко вздыхает и медленно выпускает воздух через крепко сжатые зубы. — Видит Бог, я не хотел до этого доводить. Твоей матери и так хватает переживаний из-за твоих причуд. Но по-доброму ты понимать не желаешь. Сними рубаху.
Позже, уже ночью, он ничком лежит на кровати в своей комнате, сухими глазами всматриваясь в окружающую его темноту. Спина горит огнем, но он старается не обращать на это внимания. Все мысли занимает одно: то, что промелькнуло во взгляде отца, когда он впервые упомянул Монпелье. Сомнение. На какой-то момент старик посчитал его желание осуществимым. А значит, он так или иначе своего добьется, благо, время еще есть. Уж этот бой он не проиграет, ни за что!
А еще совсем тихо, самым краем сознания, он обещает себе, что когда и у него будут сыновья, он никогда не встанет у них на пути. Чем бы те ни пожелали заниматься. Никогда.
Глава 2. Крушение аристотелевского мироустройства
«Во-первых, видели меня в компании низкородных девиц, в исподнем распевающего еретические гимны Дионису, так это декан факультета уговаривал всю нашу братию посещать курс по аристотелеву мироустройству, так что это был не опыт возлияний и прочих срамных деяний, а вступительное испытание...»
Пишущий — широкоплечий светловолосый юноша лет семнадцати, откладывает перо и сильно, со смаком потягивается. Дышит на окоченевшие пальцы: зима в этом году выдалась суровая, и, несмотря на то, что уже вторая половина марта, в комнатах университетского льежского землячества пар валит с губ.
— Оправдательное батюшке пишешь? — голос заставляет юношу обернуться. — Ну-ка покажи!
Второй студиозус спрыгивает с дощатого настила, укрытого каким-то тряпьем, служившего ему кроватью, подходит к конторке, за которой до того сочинительстовал первый. Краткая борьба, попытка не пустить — скорее для вида, чем всерьез, — и лист пергамента вскоре перекочевывает к любопытствующему.
— Святые небеса... — восхищенно восклицает он, пробежав глазами написанное. — Виллем, да ты чертов гений! «Курс по аристотелеву мироустройству»! Зевс-громовержец, да ты!.. Слушай, ты что, правда это отправишь?!
— Я еще и денег в конце попрошу, — ухмыляясь, кивает Виллем. — На углубленный курс гедонизма.
— Твою же... — выдыхает приятель. — Бешеный ты, приятель. Вообще берегов не знаешь. Уж на что я обалдуй, но ты... Так что, думаешь, он поверит? Батюшка твой. В курс гедонизма.
— Поверит, — отмахивается студиозус.
— Дурак, что ли? — сомневается второй. — Я бы ни в жизнь не купился, если бы такое от чада своего получил.
— И ты бы поверил. Он не дурак. Просто захочет поверить. Смотри. Я здесь уже четыре года, и еще пять мне до лиценциата. Почти половина пути, понимаешь? Много пройдено, и пройдено, заметь, с какой-никакой батюшкиной оплатой. Он много в меня вложил. И дело спорится: меня до сих пор не убили, я не подох с голоду и холоду, не упился насмерть и даже, по Божией милости, вроде не нахватался срамных болячек. А значит, шансы на то, что я доучусь и вернусь домой уважаемым дипломированным лекарем, — он кривит губы в презрительной ухмылке, — повышаются день ото дня. А тут — на тебе! «В компании себе подобных спровоцировал беспорядки и столкновения с горожанами в День святой Схоластики», — явно цитируя кого-то, продолжает он. — Неумеренные возлияния, сиречь безобразная пьянка, дебош, «повали шлюху», любимый осел бургомистра, сброшенный с колокольни... Чего там еще нам приписали?..
— Разграбление публичного дома.
— Точно. А что мы оттуда спереть-то хотели?..
Тот лишь молча пожимает плечами.
— Вот и я не знаю. Там всем и всеми можно на месте пользоваться... Странно. Еще бы я помнил, как дело-то было... Последние полкувшина бургундского были лишними...
— А я тебе говорил. Зачем вот было?... Еще и блевал потом на каждом углу...
— Ну как зачем? Оно ж почти из родных краев... Ну и на спор. Ну да дело не в этом. А в том, что, как нам известно, горожане пообиделись, и теперь достойному сыну моего батюшки грозит отчисление. То бишь вылететь с половины пути, понимаешь? Деньги на ветер, вместо диплома — хрен без масла...
— Отец этого не захочет, — кивает студиозус.
— Ну конечно не захочет, — подтверждает Виллем. — Но представь: придет ему послание от ректора, в котором старый пердун подробно и обстоятельно опишет, как мы тут развлеклись. Тут хочешь — не хочешь, а жди непутевого сыночка назад. Я же даю батюшке туз в рукав. Чтобы было, чем крыть. Свою версию. «Ах, по шлюхам бегает?! Так нечего курсы по аристотелевскому мироустройству читать!» Родитель мой, надо сказать, на поскандалить горазд. И на то, чтобы свое продавить. Пока то да се, переписка, свара, угроза судом, выяснение, каким судом судиться, нашим или городским... В какой-то момент все участники понимают, что овчинка выделки не стоит. Достойного сына моего отца в худшем случае высекут, а скорее всего за давностию времени и того не будет. Путь продолжается, отец ждет дипломированное чадо домой, отсчитывая денежки на его дальнейшее содержание и всестороннее образование. Чадо углубленно познает гедонизм, все счастливы, amen.
— Вот я и говорю, — заключает приятель. — Умный отвязный черт, — вот кто ты, Виллем. Прошедший углубленный курс кинизма. И ведь получится же, что самое смешное!
Тот не успевает ответить. За дверями комнаты слышатся шаги, и голос старосты землячества оглашает:
— Ван Мале! Послание из дома!
Приятели переглядываются, хмурятся: вряд ли вести об их бесчинствах уже могли достигнуть родных краев, не говоря уж о том, чтобы пришел ответ. В глазах Виллема мелькает тревога, которая разгорается еще больше, когда он разворачивает пергамент: почерк не отцовый. Незнакомый, неумелый, немного детский, выдающий не шибко грамотного человека. Подпись в конце подтверждает: отец Хенрик, их приходской священник, которого Виллем помнит с детства. То, что следует между подписью и обращением «Бедное дорогое дитя», заставляет его неловко осесть на колченогий табурет перед конторкой. Взгляд скользит по неровным строчкам, но разум отказывается воспринимать прочитанное.
— Виллем? Эй, приятель, ты чего это?.. — голос друга будто издалека, кажется таким тихим, что его перекрывает шорох пергамента, выскользнувшего из дрожащих, разом ослабевших, пальцев.
Вспышками — понимание: «...болезнь, подкосившая...», «назавтра после его достойной супруги, Вашей матушки...», «...да упокоятся с миром...»...
«Отошел в день святой Схоластики».
Рука, деревянная, чужая, бездумно сминает недописанное творение о курсе по аристотелевскому мироустройству. На губах — тленом: «мерзко».
Умный изворотливый черт ты, Виллем ван Мале.
Недостаточно изворотливый. Не переиграл смерть. Упивался за здравие, пока дома пили за упокой. Задирал юбки шлюх, пока твою мать зашивали в саван... Зубоскалил в наглом и глупом письме над мертвым отцом...
Не его вина, и он это знает.
Но горький привкус тлена не сходит с губ, даже когда они вздрагивают, пропуская бесцветное:
— Я теперь сирота, Арно.
Источник: http://litclubbs.ru/articles/15495-grani-i-bliki.html
Ставьте пальцы вверх, делитесь ссылкой с друзьями, а также не забудьте подписаться. Это очень важно для канала
Важные объявления:
- Публикуйте свое творчество на сайте Бумажного слона . Самые лучшие публикации попадают на этот канал.
Литературные дуэли на "Бумажном слоне" : битвы между писателями каждую неделю!
- Выбирайте тему и записывайтесь >>
- Запасайтесь попкорном и читайте >>