В гундоровском станичном правлении с давних пор вёлся очень необычный, интересный документ. Назывался он коротко и ясно - «Летопись урожаев». Не все эти редкие письменные свидетельства сохранились, и не всегда их можно прочитать из-за плохого состояния. Чернила выцвели, бумага сильно состарилась, пожелтела и обтрепалась. Но наиболее интересные выдержки, всё же, следует процитировать. Например, вот одна из сохранившихся летописей урожаев за 1878 год.
« Начавшиеся 28 июня дожди шли до 4 июля и принесли немало вреда земледельцам. А потом сильный суховейный ветер иссушил и истрепал рожь и привёл к сильному её осыпанию и потерям урожая. Лён в этом году вышел плох, а местами вообще пропал».
Каждый, начинавшийся на Дону год, был прежде всего сельскохозяйственным. Да и как иначе, если от того, как складывался цикл работ в поле, на огороде или на лугу, зависела сама жизнь гундоровского казачества.
Ещё не сошёл последний снег, а уже хозяин-землепашец начинал наведываться на свои десятины земли. Смотрел, сколько снега легло на землю, когда и как начиналось его таяние. Если снег таял быстро, то и толку от него было мало. Мгновенно стекала вода с полей в ненасытные буераки и глубокие балки, а затем, мутными от травяного сора, с грозным шумом, уходила в Северский Донец и Большую Каменку. Налетевший порывистый ветер с восточной, суховейной стороны, разносил все испарения и долизывал почерневшие, давно заледеневшие, похожие на сахарные головы, остатки снега. Не такого от весны ждал казак-землероб. Ему бы надо, чтобы снег таял медленно, насыщал степные просторы день за днём. Поутру слабеющий мороз разжимал свои оковы и вода тогда начинала сочиться, капля за каплей, в оттаявшую, поблескивающую крупинками льда, землю. От этого земля становилась как губка, а к вечеру снова стекленела от ночного морозца, чтобы утром, как только поднимется невысокое, ещё слабенькое на тепло солнце, снова взять своё. А если вязкий, белый, стелющийся туман окутывал землю и ложился на неё покрывалом, то казак понимал, что бог улыбнулся ему и ниспослал благодать. Воды в земле, на первое время, для брошенного в него зерна должно было хватить. Как только земля немного подсыхала, казак начинал вымерять вдоль и поперёк десятины своего пая, разминать в шершавых ладонях горсти земли, пробовать грудки чернозёма чуть ли не на зуб и прикидывать, когда с быками и рабочими лошадьми настанет для него время зайти на поле. Если это поле предназначено для ярового посева, то дело было нехитрое - заборонить поднятую с осени зябь и выйти на свой пай с севцами. Те брали по жменьке зерна из переброшенной через плечо холщовой сумки, бросали сначала перед собой зерно строго сверху вниз, а потом, по заведенному порядку, - справа налево. Крест на поле, значит, накладывали. Выстраивались в ряд и начинали ровно, плотным веером разбрасывать зерно. Только успевай подносить им посевной материал.
Был такой обычай - обходить поля со святостью, то есть совершать крестный ход. Далеко разносились слова молитвы: « Благослови, Господи, падающее в землю зерно! Дай нам, Господи, урожай желанный! Не дай пропасть трудам праведным нашим!» А сверху с весеннего неба птицы, радуясь весне, зорко высматривали - не останется ли зерно на поле. Не оставалось! Сразу же зерно заделывали в землю. Этих галдящих птиц, усевшихся на окружающие деревья, казачата азартно гоняли длинными шестами, с привязанными на них тряпками. Каждое зерно должно было дать полновесный колос, а не кормить оголодавших за зиму птиц.
Не успели отсеяться, как пора было парники ладить, высаживать в них пророщенную заранее рассаду. После этого вся семья выходила на огороды. Помидоры, перец, капуста, огурцы и разнообразная зелень для засолки осенью - всё это высаживалось в прогревшуюся почву и с первых дней поливалось. Большие картофельные поля засаживались в надежде на богатый урожай второго хлеба. Тут же следовали заботы о фруктовых садах, ягодниках и виноградниках. И уже после Пасхи засевались просторные бахчи. Поля с тыквами дополняли эту картину.
С приходом весны на базах замычало, заржало и заблеяло то, что народилось из живности и тоже требовало каждодневного неустанного ухода. Прибавилось в курниках, утятницах и гусятниках птицы. Нужно было нагородить им загородки, затянуть загоны старыми рыболовными сетями сверху от копчиков – степных ястребов, которые широкими кругами парили над каждым хутором, высматривая добычу. Так, незаметно, за постоянными и тяжёлыми трудами пробегал конец марта, апрель и почти весь май и начиналась не менее хлопотная и трудная пора в жизни казака - сенокос. Он длился две-три недели. До последней былинки собирались травы на пойменных луговых и степных покосах. Если и был перерыв для непродолжительного отдыха, то только на праздник Святой Троицы. Но, не дай бог, погода не сложится, тогда и на Пасху, и на Троицу казаки делегацией отправлялись к местному священнику и просили отпустить им невольные грехи, в виде работы в праздничные дни, не из неверия в бога, а от желания не лишиться пропитания. Наконец, в широкие, массивные скирды укладывалось драгоценное сено. Неделя-другая роздыху, и вот уже на горизонте косовица хлебов. Молотьба… Просеивание, провеивание зерна и засыпка его в приготовленные должным образом закрома. Это потом, спустя десятилетия, в середине 30-х годов люди стали считать, что закрома есть только у Родины, а тогда они имелись в каждом казачьем подворье.
После того, как полностью был убран урожай зерна, приступали к уборке плодов своего труда на огородах и бахчах. Выкапывался, просушивался и готовился для закладки в погреба картофель. Убирались фрукты в садах, срезались налитые соком грозди винограда. Каждый осенний день проходил в неустанных трудах домохозяйки-казачки. Полным ходом шла засолка и закваска, как тогда говорили, огородины на зиму. Потом начинался осенний подъём зяби в полях, на своем казачьем пае. Вскапывание огородов… Горьковатым запахом дымили повсюду костры с уничтожаемой осенней листвой и почерневшими стеблями огородной растительности. И снова наступала поздняя осень, повсюду ложился такой желанный, приносивший отдых от длительных земледельческих забот, снег… Земля засыпала до новой весны. И так из года в год, из поколения в поколение, из века в век!
Каждую весну казаки возносили горячие молитвы к богу, чтобы тот послал хороший урожай. Вот что писали в «Донских областных ведомостях» в июне 1875 года в разделе «Виды на урожай»:
«Приятная весенняя погода бодрила земледельцев, а виды на урожай поощряли заниматься паханием земли. Пахота далеко протянулась за Троицу и вспаханная в это время земля, засеяна льном и просом.
Наступившие сушь и бездождие не дали взойти засеянному хлебу и до сего времени лежат семена в земле. Пашни представляют угрюмый вид.
Сенокосы плохи, как в луговых местах, так и в степи. На круг вместо двух стогов, как собирали в прошлом году, сенокос даёт один, а местами и того нет…»
Прошло несколько месяцев борьбы за, увы, очень скудный урожай и та же газета уже подводила итоги его уборки 24 сентября 1875 года:
«Хлеб в Донецком округе вообще был небольшой. Ростом зерно пшеницы не крупное, красноватого цвета и весьма полновесное. Мера весит от 50 до 53 фунтов. Цены на рабочих в это время были: мужчины - от 40 до 80 копеек в день, женщины - от 20 до 40 копеек в день. Судя по данным, ни один из крупных донецких земледельцев не получил выгоды от урожая. Обработка каждой десятины пшеницы стоила хозяину не менее 25 рублей, распашка обошлась в 7 рублей, заволочить - 3 рубля, посев, считая 8 мер пшеницы с работой, - 8 рублей, уборка с корня - 3 рубля, молотьба и оплата земли - 4 рубля, а всего 25 рублей. Доход с родившей десятины - 35 рублей. Итого чистая выгода - 10 рублей. Мелкие же земледельцы выгоду получили лишь потому, что сплошь и рядом применяли свой собственный труд. Недород хлеба не так чувствителен в тех местах округа, где существует промышленность другого рода. Например, жители станицы Гундоровской и соседи их занимаются доставкой угля на фурах с шахт, находящихся в этом юрте и соседнем уезде Екатеринославской губернии, на железную дорогу».
Итак, обратим внимание на тот факт, что подённый рабочий или батрак в сельском хозяйстве получал за трудовой день от 40 до 80 копеек. А что можно было на них в том же году купить? Посмотрим сводку цен, опубликованную в «Донских областных ведомостях» за 29 июля 1875 года. Фунт ржаного печёного хлеба стоил полторы копейки, а фунт пшеничного печёного хлеба продавался за 4 копейки. Те же четыреста с небольшим граммов веса говядины, обходились хозяйкам по 6 копеек, баранины – по 8 копеек, а телятины - целых 9 копеек. Одна курица стоила 25 копеек, пара средних цыплят также обходилась по 25 копеек, жирная утка - по 35 копеек, а упитанный гусь - 90 копеек. Пуд угля на Каменском рынке стоил от 4 до 8 копеек. Вывод простой: даже низкооплачиваемый подёнщик при таком масштабе цен никак не мог умереть ни с голоду, ни с холоду.
Источником благополучия казачьей семьи являлась пригодная для обработки земля. При достаточно низкой урожайности арифметика была простой: чем больше в распоряжении сельского труженика десятин плодородной земли, при относительно благополучной во время выращивании зерновых культур погоде, тем лучше его материальное положение. Вот почему вопрос о земле для хлеборобствующего населения России, а к нему относилось и донское казачество, волновал всех намного раньше, чем грянул революционный 1917 год.
Интересно, что по терминологии конца XIX века кулаком называли не того, кто выращивал и продавал свой хлеб в больших количествах, а только того, кто его перепродавал, то есть спекулировал им. Ещё для них придумали более сочное и красочное прозвище - шабаи (встречалось и шибаи). В 1880 году в станице Каменской проживал грек по фамилии Саратос, который не только с обманом покупал у казаков хлеб, но и ещё, при перепродаже, в этот хлеб песок подмешивал. Он был пойман с поличным помощником окружного начальника. Затем за подлость и обман мировой судья приговорил Саратоса к одному месяцу тюремного заключения.
У тех, кто производил хлеб, и тех, кто его перепродавал, были диаметрально противоположные интересы. Для скупщиков, которых называли провинциальными пиявками, большой урожай - это просто беда и они молились: «Дай-то бог, чтоб и в этом году урожая не было». А у простого люда, неурожай считался неумолимым бичом народного благосостояния, систематически разрушающим плоды тяжёлого труда простых людей. Многолетний народный горький опыт предостерегал от общения с вёрткими заезжими дельцами и подталкивал казаков к тому, чтобы они сами становились умелыми торговцами.
В основе миропонимания казаков лежали два ключевых понятия - это так необходимая казаку земля и волюшка-вольная, чтоб жить «как вольные люди на вольной земле». Но была одна очень важная особенность… Увы, казак землёй не владел, а только ею распоряжался. Земля находилась в собственности всего войска, а сам казак имел отношение к части этой земли, к своему паю, лишь до тех пор, пока исправно нёс свои обязательные государственные и общественные, то есть станичные, повинности.
В основе нелёгких земледельческих трудов лежал, прежде всего, ручной труд, те самые, давно не используемые в расчётах, пудо-футы мужской и женской мускульной силы. Только к концу XIX века появились орудия труда, несколько облегчившие труд казака, да и то ненамного. С 70-х годов XIX века в Донской области начали применяться «буккера» - плуги новейшей, на тот момент, конструкции, которые заменили устаревшие «сабаны». Из Германии поступали плуги Сакка и Эккерта, рядовые сеялки, конные и ручные молотилки, механические веялки, зерноочистительные, куколеотборные машины или триера. Появились сенокосилки, сноповязалки, конные грабли и сенные прессы. Одновременно прежние деревянные бороны стали заменяться боронами с железными зубьями. На полях использовались катки для прикатывания посевов. В обиход земледельцев вошли жатки-лобогрейки, их ещё называли «чубогрейки», с ручным сбрасыванием скошенных стеблей зерновых культур. В усадьбах помещиков, а чуть позже и у богатых казаков, стали появляться локомобили с паровыми двигателями, которые применялись для разных целей, но в основном для молотьбы хлебов.
В среднем доходы от земледелия были невелики и казаки сокрушённо восклицали: «От земледелия богат не будешь, но и с голоду не помрёшь». Также довольно часто в разговорах использовали и другую, ставшую крылатой пословицу: «Что посеешь, то и пожнёшь; как потопаешь, так и полопаешь».
Многими казаками постоянно владела идея о справедливом переделе земли. В правовом отношении для передела земли юрта станицы Гундоровской препятствий не существовало. Препятствия возникали в основном морального характера. Вот как об этом писали «Донские областные ведомости» 20 сентября 1875 года:
«Осенью 1874 года станичники вздумали разделить всю юртовую землю на полосы. Сначала, кажется, дело пошло хорошо и на одном из станичных сходов приговорили землемера и доверенных лиц для составления проекта. Однако согласие продолжалось недолго и на другом сходе, назначенном для окончательного решения поднятого вопроса, оказалось, что многие станичники не согласны приступить к разделу земли. Напрасно станичные правители и другие лица, желавшие разделить землю, уговаривали партию несогласных. Они были непреклонны.
Чтобы точнее узнать, сколько согласных делить землю, а сколько несогласных, станичные правители разослали приказы поселковым атаманам, чтобы они, созвав поселковые сходы, решили столь важный вопрос. Ответы, утвердительные или отрицательные, выражались в подписях. При рассмотрении присланных поселковыми атаманами списков оказалось, что большая часть граждан на раздел земли не согласна. Так тогда передел и не был произведён. Причина была проста: тот, кто сам обрабатывал землю, боялся, что получит меньше. А кто имел более совершенные орудия сельскохозяйственного труда, уже понял, что дело не в количестве земли, а в её качестве, а также в качестве земледельческого труда, позволяющем при нормальных плугах, рабочем скоте, молотилках производить гораздо больше». (Примечание: в то время хутора на Дону иногда в документах называли посёлками)
Есть такая народная, полная хозяйственного смысла пословица: «Что в поле ни родится - всё в доме пригодится». И больше всего, конечно, казаку нужен был хлеб, зерно разных видов. Пшеница была предпочтительней всего. В пределах Области Войска Донского хлеб в основном пекли из пшеничной муки. Ржаной хлеб тоже пекли, но он был большой редкостью.
Хлеб берегли как какую-то самую важную святость.. Хлебом-солью встречали. На хлеб крестились. Ему, как говорится, чуть ли не молились. Хлеб в казачьем доме резал за столом, где сидела большая семья, исключительно её глава. Особенно считался вкусным пшеничный хлеб из «новины», то есть из муки, полученной после помола зерна нового урожая. Пекли его в русской печи на капустных, а реже на виноградных листьях. Жаль, что приезжающих в нынешнюю Ростовскую область туристов, не угощают подобным хлебом. Он наряду с другими блюдами смело может считаться национальной едой, как, например, лепёшки в Турции, кумыс в Монголии или сало в соседней Украине. Если бы мы попали за обеденный стол казака сто с лишним лет назад, то мало чему удивились. Нам многое показалось бы привычным. Борщ или щи с салом или с мясом, со сметаной и крутая пшенная каша - это обед из двух блюд в домашних условиях. В поле же в ходу была жидкая кашица с кусочками сала - кулеш или картофель с тем же салом. Стол разнообразился лапшой - любимым кушаньем казаков. Из пойманной рыбы делалось множество видов ухи. Рыба также жарилась на пахучем подсолнечном масле до хрустящей корочки. Застреленный на охоте заяц или утка, пойманная в силки, или вентёрки, куропатка попадали на стол достаточно редко.
Домашнюю птицу резали в зависимости от достатка: либо по необходимости, либо по праздникам. Потребление баранины и свинины имело свой временной сезон. Зря, без времени, казак не резал валашка (барана) и не забивал свинью. Говядина шла в пищу как большая роскошь. Постоянного базара в станице Гундоровской не имелось, на продажу с казачьего подворья говядина не вывозилась, а для собственного потребления под нож скотину не пускали. Разве только для того, чтобы отметить свадьбу или «отбыть», как тогда говорили, поминки. Говядиной ещё лакомились из-за несчастных случаев с животным, когда скотина захудает или сломает ногу. Получалась своеобразная иллюстрация пословицы: «Худа, без добра, не бывает».
В статистическом обследовании станиц Донецкого округа Области Войска Донского за 1888 год пища в казачьих семьях описывалась так: «Молоко и яйца в громадном большинстве случаев не составляют предмета роскоши: это обыденная пища всех, за исключением самобеднейших семейств. Чаще всего, за столом казака, можно встретить нижеследующие яства: пирог с сыром, яйцами, капустой или картофелью, реже с мясом. Студень с квасом. Борщ, лапшу, варёное или жареное мясо, кашу с мясом, кислое или пресное молоко, взварь из тёрна и лесных груш, солёные и свежие огурцы, арбузы, дыни и печёную тыкву.
На торжественных обедах попадает по нескольку перемен пирогов. Кисель также представляется обычным блюдом, точно так же, как и блины, блинцы ленивые и простые вареники. Водка и донские вина различного вида составляют неотъемлемую принадлежность торжественных обедов».
Во время обеда вся семья рассаживалась за столом по старшинству. Кухарила и стряпала, как правило, старшая невестка, она же и подавала на стол, а младшие невестки помогали ей во всем остальном.
В казачьих семьях работали все, в соответствии своему возрасту. Ленивых домочадцев не терпел никто и никогда. Жёны помогали мужьям, дети - родителям. Мужчины занимались самым тяжёлым физическим трудом - пахали поля, косили хлеб, женщины гребли и вязали снопы. Замужняя казачка никогда не бралась за плуг или косу, но если муж отсутствовал, например, уходил на службу, а то и на войну, она вынуждена была сама нести все тяготы хозяйства и домоводства.
Уже тогда, в последней четверти XIX века, далеко не все жившие на земле и работавшие на ней, хотели и умели работать. Лентяи, неумехи, пьяницы и просто непутёвые люди были всегда и везде. Было такое казачье выражение - «хлынец» - бродяга и бездельник. К ним относили тех, кто работать и не умел, и не хотел, и станичному обществу не особо был нужен. По нынешнему времени это бомж, лицо без определённого места жительства. Этих самых «хлынцов», по решению станичного атамана, либо выдворяли за пределы станичного юрта, либо задерживали в «холодной» - камерном помещении при станичном правлении, а то и просто отправляли на каменоломни, для исправления через работу. На гундоровских каменоломнях конца XIX века можно было наблюдать картину, когда на каменных выступах, под присмотром сторожевых казаков, работали неисправимые пьяницы, дебоширы и скандалисты - «хлынцы», то есть бродяги и прочая публика, не относящаяся к цвету казачьего сословия.
В 70-80-е годы XIX века имел место быть не совсем приличествующий обычай принудительного найма хозяйственно-маломощных казаков, тех, у кого перед станичным правлением, по разным причинам, образовались долги. Происходило это на майдане, с ведома станичного правления. Средства от найма казаков шли в счёт станичных сумм, потраченных на сборы на службу этих самых хозяйственно-маломощных казаков. Мероприятие станичным обществом считалось постыдным и неприятным, а в прессе его даже сравнивали с покупкой чернокожих невольников в Америке. Те, у кого недоставало зерна до нового урожая или средств, для сбора казака на службу, вынуждены были обращаться за помощью к станичному обществу и получать ссуды из станичных сумм деньгами или зерном из хлебных магазинов. В отчёте станичного атамана ежегодно указывалось, что в станичном юрте работало два хлебных магазина. Это совсем не то, что мог бы подумать читатель. Станичными хлебными магазинами назывался неприкосновенный запас зерна, который по решению станичного общества засыпался в равном количестве и с каждого казачьего пая. В конце позапрошлого века века в эти магазины засыпалось по разверстке со всех паев около восьми тысяч четвертей хлеба. В современных мерах веса это составляет около 200 тонн зерна. Забота об инвалидах выражалась в том, что в хлебные магазины ссыпался хлеб их родственниками или опекунами. Для этих же целей производились и общественные запашки хлеба. Вот он прообраз коммуны или колхоза! Но тогда такое явление не сопровождалось жестоким насилием. Засыпанное в хлебный магазин зерно делилось на «окладное» - то, которое причиталось засыпать с каждого казачьего пая, «недоимочное» - то, которое возвращали по недоимке и «ссудное» - предназначенное для выдачи ссуд домохозяевам по причине недорода, нехватки средств, для сбора на службу и на другие различные цели.
Тот, кто не производил вовремя положенной засыпки в хлебный магазин, считался неисправным казаком. Смотритель хлебного магазина должен был понуждать выполнить казака свою «хлебную обязанность». Однако в инструкции по содержанию хлебных магазинов не указано, какие меры понуждения следовало использовать смотрителю.
В конце XIX века века в станице Гундоровской средний урожай яровой пшеницы составлял в пудах на десятину земли 54 пуда или 864 килограмма, или те же 8-9 центнеров; озимой, как правило, собирали чуть больше - 65 пудов или 1 040 килограммов, то есть 10-11 центнеров. Засевались поля по заветной минимальной норме «сам-пять», это значит, что на каждый пуд засеянного семенного зерна нужно было собрать не менее пяти пудов урожая. Но мечты пахаря сбывались не всегда.
В Донецком округе, с учётом не очень хорошего качества почвы и погодных условий, старались сеять красную пшеницу, которую называли «гарновкой» и «гирькой». Было ещё два распространенных сорта - «арнаутка» и «булгарка». Охотнее сеяли рожь, называли её по-местному - «жито». Ячмень, просо, овёс - самые неприхотливые виды зерновых культур высевались для обеспечения кормом скота. Гречка занимала поля и украшала их своими розоватыми цветками только там, где активно развивалось пчеловодство. Хотя со временем предпочтения хлеборобов стали меняться и проявилось стремление наиболее «хозяйновитых» казаков сеять, прежде всего то, что давало больший урожай и быстрее сбывалось на хлебных ссыпках, базарах и ярмарках. Никто тогда ещё земледельцем не командовал. Такие времена настали только через три десятка лет.