Это было так больно, что если бы Александр Касимцев был чуть сентиментальнее, он бы сказал, что у него болит душа. Но он был хирургом, высококлассным, много раз оперировавшим, и знал, что сердце не падает в пятки, не может ухнуть и уж точно в человеческом организме не существует никакой души. Однако знание и собственная, вяжущая, мутная боль, затмевающая все оттенки радости, мирно сосуществовали в его воспаленном мозгу и не хотели ничего слышать про взаимоисключение.
По утрам его выворачивало желчью, едкой, мерзкой и Касимцев благодарил Бога, что живет один – его состояния никто не видел. Еда больше не задерживалась в организме, он страшно похудел и удивлялся каждый раз, когда получалось вставать и проводить многочасовые операции.
Александр Владленович был опытным врачом и, как и все, проходил так называемую общую специализацию. Он прекрасно понимал, что его состояние не просто является опасным для него самого, оно может стать причиной необратимой ошибки на операции. Если что и было в его жизни, сопоставимое со страстью к Серафиме – это любовь к врачеванию. До сих пор, даже по прошествии многих лет, обрастая здоровым жирком и лоском заслуженного врача, главы отделения, вершителя судеб, он не переставал чувствовать священный трепет перед скальпелями, крючками, нитями и послеоперационными швами, которые теперь он, изредка, доверял лучшим из своих ординаторов. Медицина была для него чем-то сродни естественной среды обитания и уж без нее жизнь Касимцева представить было невозможно.
Привыкший к жесткому самоанализу и не менее жесткой самокритике, он понимал, что нужна передышка. Отдых. Отпуск. Запой. Что угодно, что могло бы выдавить из памяти звенящий, задыхающийся от счастья голос Симы:
-Он встал, Саша! Ты понимаешь, он снова встал!
-Я не сомневался! – смеялся он тогда в трубку, тщательно контролируя каждый свою интонацию, тембр, даже выражение лица, будто любимая женщина могла его видеть.
Спустя неделю они здорово напились в гостях у Черешенковых, празднуя то, что Александр мог назвать самым черным днем – выздоровление Федора. Если до звонка Серафимы у него еще теплилась надежда, что женщина устанет, сдастся, отвернется от мужа, то теперь, глядя в ее сияющие глаза, он понимал, что ни единого шанса у него нет.
P.S.: как у вас дела? Автор неожиданно вышел в офис после года удаленки, знатно офигел, написал новую главу, и только к половине шестого вспомнил, что не зарядил старые) Но я сейчас исправлюсь)