В первых главах говорится о том, что у известного Поэта есть внебрачный сын, о котором мало кто знает. Молодой человек Гарик знакомится с престарелой писательницей. Я, мой племянник Тихон и этот Гарик, придя в издательство по делам, оказываемся запертыми в подземелье. Все заканчивается благополучно.
Разобраться во всей этой каше мне не позволил звонок из родного города – умер наш друг, тот, который недавно и поведал мне о сыне Поэта. Внебрачном. Звонок застал меня в больнице у постели Гарика. Тут же, естественно, была и Анисья. Гарик потерял много крови. Я была готова предоставить ему свою – благо, группы наши совпадали. Но тут нарисовался Тихон и убедил меня, что его третья группа куда как лучше, ибо он моложе, он мужчина и прочее. Медики смеялись. А я чувствовала себя не только родственной душой этих двух недавно познакомившихся друг с другом людей, но и родней их по крови. Словом, второй мамой. Мы теперь как одна семья. Нас объединило пережитое и – кровь.
Я спешила на электричку, а потому буквально убегала из больницы. На пороге споткнулась – меня смутило одно обстоятельство, хотелось все выяснить.
- Нюсь, а чего ты мне не сказала, что твои рукописи приняли в этом исчезнувшем издательстве? Я бы, может, и не старалась пристроить их туда, где Гарик работает.
- И тогда бы мы с ним не встретились, - задумчиво произнесла Анисья.
Тьфу, и здесь я не получила ответ на свой вопрос.
На кладбище в родном моем городе есть специальная аллея литераторов. Там-то мой друг и обрел вечный покой. Его любили, провожавших было много, часть их разбрелась по другим знакомым захоронениям. Всех собрал зычный голос организатора этого печального действа из Союза писателей. Умерший, как я уже сообщала, в этом союзе не состоял и, может, даже думал, что по этой причине на элитную аллею не попадет, от чего, уверена, не переживал. Но вот – попал, и слава богу. Да еще писатели, оказалось, оплатили часть затрат на похороны. Нина, жена друга – не люблю это холодное слово – вдова – уцепилась за мой рукав и взяла с меня слово, что я не исчезну и вообще буду все время рядом с ней. Я попыталась высвободить руку и оторвать ее от могилы – тщетно. Она просто упала на еловые ветки и не хотела сдаваться. Я призывала ее быть мужественной, понимая, какими пустыми кажутся ей мои слова, потому как сама недавно пережила такое же горе. А она все шептала:
- Милый мой… Единственный… Мальчик мой дорогой… Самый умный. Самый талантливый. Я вот тут с Наташкой. Да скажу, скажу ей, не сомневайся. Наташ, он требует, чтобы я прямо сейчас тебе сказала, - оторвалась она от могилы. Встала. Выпрямилась. – Вот я и говорю. Наташ, он ведь тебе наследство оставил. Да, да, не удивляйся.
- Ниночка, милая, ничего мне не надо. Не сомневайся. Откажусь от всего, что это он! За какие такие заслуги?
- Вечно бежишь. Дослушай. Он архив свой просил тебе передать. Сказал, что только ты поймешь и разберешься.
Вот это номер. Архив. Может оказаться, что это великое наследство. Провинциал-то он провинциал, да только всю жизнь переписывался с великими людьми, причем не только с писателями и поэтами.
- Нина, тем не менее, я не посягну… Не могу.
Мы уже шли по дорожке к автобусу и окружавшим его машинам, люди стояли, выстроившись в несколько рядов, как на линейке, и смотрели на нас. И гадали, небось – о чем это мы?
- Понимаешь, Наташ, он плохо говорил в последний день. Все онемело. Мне показалось, что там есть нечто особо интересное для тебя. О чем вы уже говорили. Может, он именно это хотел тебе передать, да сказать-то не смог. Вот и показал на архив – тебе, мол. Так что ты уж сама разберись. Господи, сейчас начнутся речи. Только бы выдержать.
- Я, конечно, поняла. Ничего лишнего не возьму. Вы сами с архивом разберетесь. А мне может понадобиться один мотив. Одна мелодия. Он просил разобраться. Записочку передал. Я потом все тебе расскажу.
- А почему потом? Ты где остановилась-то?
- Нигде. Прямо с электрички.
- У меня оставайся. Я рада буду. Пожалуйста. Очень прошу.
Я крепко сжала ее руку.
- Просим! Просим! Вот сюда, пожалуйста.
Распорядитель подвел нас к самой крутой машине, в которой может поместиться человек десять, а то и больше, Но это была машина ритуальной службы. Загробный холод. Мы попросились в обычную «ниву».
Ресторан назывался «Калинка-малинка». Ветки калины с ягодами были развешены по стенам, а малина красовалась на обоях в каких-то геометрических фигурах, выглядевших загадочно и нестандартно. Игривое название ресторана расходилось с понятиями о трауре, но Нина мне прошептала:
- Он любил здесь бывать. Стихи свои тут читал.
- Свои?
- Да. Ты и не знала. Стихи писал. Замечательные. Но планка-то высокая была. Почитал великого-то нашего. Сколько о нем хорошего написал, о его стихах. Небожителем его считал. Вот свои-то и не ценил. А я ему говорила…
Мы и не заметили, что все уже уселись и ждали от Нины первого слова. Мне не передать, с какой любовью говорила она о своем муже. Я считала, что все великое может отобразить только музыка.. Или так – прежде всего музыка. А тут были слова, но я слышала в них мелодию рая, вечной любви и преданности. Столь глубокое чувство, я заметила, было у большинства – никто не звякал стаканами, вилками, все сидели, оглушенные потоком любви и верности, которые никуда не исчезают со смертью человека, если они настоящие.
Казалось, никакой другой мотив не может уже ворваться в эти всеобщие пожелания земли пухом и всех благ на том свете. Но – ворвался. Слово взял деятель, возглавлявший областное отделение писательского союза. Причем этих союзов к тому времени было уже несколько. Затрудняюсь сказать, каким именно он руководил. Так вот, воздав хвалу усопшему, а также заодно пожелав присутствующим творческих удач, он заявил, что в этом деле им бы мог существенно помочь архив ушедшего в иной мир. Что только в их писательских руках он, то есть архив заблестит новыми красками. Извините за штампы, читатель, но я передаю сказанное дословно. Что только они, местные писатели, смогут выловить оттуда те жемчужины, которые…
Тут не выдержала Нина. Встала и четко, резко сказала:
- Простите. Но архив уже отдан. Мой муж завещал его конкретному человеку. И это не обсуждается.
- Кому? – выдохнула добрая половина скорбящих.
- Муж просил это не разглашать.
- Ага. Сохранить интригу. Ну, что ж…
И руководитель союза картинно развел руками, указывая на стол – дескать, мы тут кое-что оплатили, а нам – кукиш.
Я попыталась было встать и кое-что сказать, но Нина меня удержала.
- Не вздумай. Сиди. Архив им подай. У самих-то мозгов нет. Архив. Они же говорят так, как будто меня тут вообще и нет. Сказать им, что я сама разберусь с архивом, а?
- Но ты уже сказала, что завещал. Что передала. Теперь уж молчи. Терпи.
После инцидента с архивом долго ели и пили молча. Расстроились. А потом все направились на веранду. Покурить. Нам с Ниной не хотелось дышать сигаретным дымом и мы пошли к небольшому обрыву, с которого открывался прекрасный вид на старую часть города. Через некоторое время мы услышали, как от ресторана отъехала машина. Интересно, куда это и кто поехал. Рановато вроде. Еще не все блюда поданы. Не все вина выпиты.
- Архив поехали воровать, - спокойно сказала Нина. – Не первый раз уже.
- И чего стоим?
Я было ринулась к машине, но Нина удержала меня.
- Соседке звоню. Сейчас. Ну, возьми же ты трубку, блин! О, это Нина. Сейчас к тебе там из Союза писателей нагрянут. Ключи попросят. Знают, заразы, что у меня, растери, привычка такая есть. Скажут, якобы от меня приехали, что-то я вроде забыла и срочно надо привезти. Не верь. Не давай. Скажи – нету, и все. Я потом тебе все скажу. А их и на свой порог не пускай. И даже из коридора нашего гони. Вот и умничка. Вечером у меня соберемся.
Мы вернулись в ресторан под ворчание Нины – даже, мол, поскорбеть как следует не дают, все время надо быть на стреме. Постороннему человеку и правда могло показаться, что вдова как-то уж слишком бодра и не залита слезами. Но я-то знала, как тяжела для нее эта утрата, сколько сил было отдано, чтобы продлить его жизнь на месяц, неделю, да хоть на один день. И сейчас вся душа ее сжата как пружина. И когда, как и где она разожмется, неведомо.
- Нин, пошли отсюда, а?
- Да ладно. Дослушаем уж эту фигню. Композиторы еще не говорили. Там есть один, который на стихи мужа песню написал.
- Поют?
- Поют. Где-то я по радио слышала. Только мужу ни копейки не заплатили.
Речь композитора мы выслушали с огромным удивлением – оказывается, он думал, что стих этот принадлежит какому-то классику, которого усопший упомянул в своих мемуарах. Нина не выдержала и громко, так, что за столом аж все вздрогнули, сказала:
- Но авторское право мужа зарегистрировано в РАО! В Российском авторском обществе. И там есть перечень его собственных стихов. И тексты. Это я на будущее. Для всех. Чтоб никто не сомневался. И теперь его авторское право перейдет ко мне, - заключила она.
Композитор несколько смутился, но оправдываться не стал.
Внесли еще ящик водки – очевидно, писатели давно привезли его в своей машине, но решили попридержать, а теперь выставили для общего потребления ввиду конфликтности ситуации. Все были довольны. Даже несостоявшиеся грабители архивов. На этой ноте мы тихо удалились, подошли к водителям, которые даже не заходили в зал, и попросили отвезти нас домой.
Мы не ошиблись – соседка дала им должный отпор. Посидели втроем, помянули ушедшего. А когда проводили соседку, Нина рассказала мне о последних часах мужа.
- Он очень жалел, что не все тебе сказал. Отдал какую-то записочку. Думал, что потом, когда вы встретитесь, он покажет еще одну бумажку. И еще одну. То есть две. Вторая, сразу тебе скажу – это какая-то схема. Я ее видела. И он не знал, к чему ее приспособить, но почему-то держал рядом с той записочкой. А вот первая… Он ведь описал, как с Лидиной запиской к нашему Поэту-гению ходил. И было это, как ты знаешь, незадолго до смерти Поэта. И то, о чем они там говорили, изложил на бумаге.
- Очень интересно. А зачем тогда мне весь архив?
- Да это он так, образно говорил. А перед смертью уже связно и сказать ничего не мог. Да и я тобой как бы прикроюсь, чтобы ко мне не лезли. А если еще найду что касаемо этой тематики, в общих-то чертах я знаю, о чем речь, то тебе и переправлю.
Мы решили тотчас же исполнить волю покойного и пошли для этого на… лестничную площадку. Да, да, в общий для жильцов трех квартир коридор, отгороженный от площадки для лифта железной дверью. Возле Нининой двери стоял старый сундук, который хорошо помещался в небольшой нише и никому не мешал. Там-то Нина и пристроила архив, побоявшись, что в суете похорон из квартиры он может исчезнуть. Большая сумка с хитро застегивающимися замками быстро перекочевала в главную комнату.
- У него тут все блоками как бы. Вот этот – московские шестидесятые. Когда он в литинституте учился. Этот - чуть раньше. Этот – наши тут, провинция. Почти все потом в Москве пристроились. А вот, вот… Прочти-ка.
«Он открыл мне дверь и стоял рядом, покачиваясь, опершись на ручку. Вот-вот упадет, подумал я. Лучше бы за косяк держался.
- Че, трешку свою жалкую пришел вымогать? – прохрипел он. – Так вот. Газета заплатит, тогда и отдам. Может быть. А, может, не отдам.
- Да оставь ты себе мою трешку!
- Уже оставил. А ты че, пустой, что ли, ко мне пришел? Ко мне? Покажи карманы! Пустой… Гад ты после этого. Гад.
- Не пустой. Есть.
Глаза у него блеснули. Дошло. Но понимал, что сразу от меня ничего не добьется.
- Ну так… говори! Говори!
- Да вот… Записочку тут я от Лиды получил… Сынок у нее родился!
- Ага. Сынок. Два сынка!
- Да я серьезно. Лида… она ведь…
- Молчи! Два сынка родились! Десять! И на что только эти бабы ни способны, а? Ха! Ты давай доставай и оставим эту грустную тему.
Мы выпили. А он повторял каким-то издевательским тоном – два сынка, ха, два сынка, ха.
Острая жалость к Лиде заставила меня быстро уйти. Я понял, что ни о каких отцовских чувствах к малышу не может быть и речи.
Вот почему я пошел в роддом встретить Лиду с ребенком. То есть – поздравить ее и мужа. Скульптора. И я оказался такой не один. Лиде было приятно. Мы совершенно искренне говорили скульптору, как рады за них. Они дали нам посмотреть на сыночка. На Игоря».
Прочла. И что? Ничего нового в этих воспоминаниях не было. Но ведь зачем-то усопший мне их оставил. Зачем?
- Не знаю, Наташ. Но написал он это недавно. Уж сколько лет после смерти Поэта-то прошло? Лет двадцать, да?
- Побольше.
- А написал в этом году. Значит, что-то его к этому подтолкнуло. Мысль какую-то уловил. Не успел мне высказать.
- Интересно. После чего мысль-то уловил?
- Трудно сказать. Может, просто что-то вспомнилось. Или в больнице была какая-то встреча. Он после больницы… уловил.
- Ага. Как рыбку. Удочкой. А какая рыба там рядом была?
- Сом. Муж в двухместной лежал. А там мужик усатый, ну чистый сом. Его медсестры так и звали между собой. Но этот путь неверный. Надо думать над каждым словом того, что он написал. Над каждым. Знаешь, у меня была знакомая, Тамара, сны учила нас разгадывать. Главное, говорила – вслушиваться в слово. Вот и ты постарайся так сделать.
- Да. Постараюсь. А еще там что за бумага?
- А вот.
И Нина протянула мне какой-то чертеж. Мне показалось, что я его уже где-то видела. Причем совсем недавно.
Мы налили себе хороший коньяк, открыли новую плитку шоколада и запели печальную песню моего мужа – «Я пришла на могилу твою».
И слеза по щеке протекла,
Как росинка, чиста и светла,
И воскрес образ милый, родной,
Из листвы прошептал голос твой –
Помяни!
Господи, слава тебе –
Помяни!
Господи, слава тебе –
Помяни
Раба твоего.
А все эти тайны… Как говорится, Европа может подождать.
(Продолжение следует.)
